Фейвайн

      В тот вечер Тав был в стельку пьян. Нет, даже не так. Он был пьян до безобразия, до такого состояния, после которого утром невозможно вспомнить абсолютно ничего из событий прошлой ночи. Да и вспоминать чаще всего стыдно. Сколько бокалов портвейна он осушил? Неважно. Важно было лишь то, что всему виной была наиглупейшая ссора с Астарионом, что-то наподобие тех размолвок, когда один захотел внимания, а другому очень срочно понадобилось разобрать накопившиеся бумаги.       Тав кружил по витиеватым коридорам замка, подмигивая гобеленам, приглашая на танец устрашающие доспехи, прячась за каждым попавшимся горшком с растениями. Он напевал глупые песенки, сочинял их на ходу, разбавляя шутливые тексты невыносимой похабщиной, а иногда нелестными обращениями в адрес своего обидчика, испортившего ему всю его жизнь. Безмолвные камердинеры лишь изредка бросали равнодушные взгляды на неугомонного дроу, которому, казалось, выпитого было определённо мало, раз в траектории его движений чётко угадывался путь в погреба. Такое с возлюбленным их господина уже случалось, и не раз, но никто не смел прерывать набирающее обороты представление.       Их отношения за несколько десятков лет претерпели некоторые изменения. Астарион стал более серьезным и ответственным, сбросив былую маску легкомысленного плута, а Тав, изнеженный жизнью в роскоши, дал волю своим слабостям, показывая мягкость характера. Теперь в их паре ведущим стал белокурый эльф, могущественный и дерзкий. Что же до отчаянного и бесстрашного дроу, то он позволил себе наслаждаться всем тем, что ему давали, утопая в страсти и редких моментах нежности. Казалось бы, время для них совершенно ничего не значило, не стирало, а укрепляло их контрастный союз, сотканный из всевозможных чувств.       И теперь, распахнув двери, Тав будто бы впорхнул в темноту погреба, оставляя за собой звонкий смех и аромат лаванды и хмеля. Если подумать о минувшей ссоре, то она была лишь предлогом для того, чтобы освободить от навалившихся на Астариона дел, завлечь его в отдалённые комнаты его замка. Их замка. Места, которое дроу до сих пор не смог назвать своим домом, хотя за столько времени его волосы воронова крыла рассыпались на перинах всех покоев, стены всех комнат отдавали эхом его томные стоны, его алебастровая кожа касалась всех уголков.       Запах выдержанного вина моментально ударил в ноздри, заставляя сделать глубокий вдох. Тав склонился над одной из стоек с покрытыми пылью бутылками. Сколько же им было лет? Могла ли кроваво-красная жидкость в них выдохнуться, потерять терпкий вкус? Взяв одну из бутылок в руки, тонкими пальцами дроу смахнул пыль с этикетки, на которой аккуратным почерком было выведено название. «Фейвайн». Думать и размышлять не получалось, да и в общем-то не очень хотелось, поэтому, с грехом пополам откупорив бутылку, Тав сделал первый глоток.       Сладковатая жидкость обожгла горло, вызывая в теле лёгкую дрожь. Тав слегка запрокинул голову и зажмурился от удовольствия. Нет, годы лишь сделали вкус ярче и насыщенней. Волшебней. Дроу тряхнул головой, борясь с накатывающей негой, когда почувствовал едва уловимое дыхание у своей шеи. Вампирам не нужно было дышать, но этот фетиш вызывал у Тава дрожь, его колени подкашивались, а зрачки расширялись.       – Кто это тут безобразничает и впустую растрачивает такое ценное вино? – бархатный голос обволакивал созданный до этого купол тишины, и Таву понадобились титанические усилия, чтобы не уронить покачивающуюся в руке бутылку и не рухнуть самому. – Радость моя, ты вообще знаешь, что ты сейчас выпил?       Дроу чувствовал холодные касания пальцев на его талии, невесомые, но при этом отличающиеся несвойственной Астариону нетерпеливости. Он шумно выдохнул, поднеся ко рту горлышко бутылки и сделав ещё один глоток, на этот раз более жадный. Несколько капель стремительно скатились с губ на подбородок, вдоль шеи к острому кадыку, оставляя за собой багровые сладкие дорожки. Тав хотел придумать что-то язвительное и острое в ответ, но вино и близость напрочь опустошили его голову. Одной рукой Астарион убрал непослушную чёрную прядь и медленно, невесомо провёл языком по острому уху дроу.       – Ч… Что же я… выпил? – казалось, язык предательски отказывался слушаться, стал свинцовым.       – Я понимаю, что ты живёшь непомерно мало по сравнению со мной, милый, – лёгкий укус за кончик уха вызвал ещё одну волну дрожи. – Я понимаю, что тебе ещё многое предстоит попробовать и узнать. Но ты пьёшь фейское вино. Такой сильный афродизиак… Что же мы будем с этим делать?       Тело отказывалось слушаться, и каждое малейшее движение давалось с титаническим усилием. Тав едва мог повернуть голову, отдаваясь томным ласкам своего возлюбленного. Астарион же, казалось, был неуловим, покусывал, целовал, оставлял языком мокрые дорожки на желанной коже, параллельно расправляясь с вышитым золотом чёрным камзолом. Слегка приподняв рубашку дроу, он провёл по напрягшемуся животу острыми коготками.       – Иногда ты настолько непослушный, что мне хочется тебя наказать, но сейчас в этом нет никакого смысла, – его слова над самым ухом отдавались жаром по всему телу. Если бы сердце Тава ещё стучало, то оно бы явно пропускало удары. – Сейчас даже мимолётные касания станут для тебя пыткой, а я получу от этого удовольствие.       – Ты… ужасен, – руки всё же ослушались и бутылка с вином, ударившись об каменный пол, осколками и брызгами разлетелась в разные стороны.       – Тц, такое прекрасное и редкое, его теперь не найти.       Тава резко развернули, прижав к стене между полками. Возможно, толчок был слишком резкий, и не будь дроу слишком одурманен от вина и страсти, он бы почувствовал резкую боль, но затуманенный взгляд был поглощён лишь тонкими линиями манящих губ. Он неосознанно потянулся к ним, но был остановлен приложенным к ним указательным пальцем:       – Нет-нет, мой нетерпеливый проказник, не заслужил, – Астарион прижал бедро к паху Тава, вызвав у того тихий стон. – Такой горячий, возбуждённый. Какое угощение бы я пропустил, если бы всё-таки уехал по делам.       – Астарион… – дроу слегка куснул прижатый к губам палец, а затем обхватил его губами, касаясь языком подушечки.       – Ммм, мне кажется, я никогда не перестану тобой восхищаться, – эльф убрал свой палец, чтобы подарить Таву лёгкий поцелуй, однако не поспешил отстраняться, а углубил ровно настолько, чтобы вызвать желание не разрывать его. Ловкие руки уже справились с верхней одеждой, перейдя к шнурку на кожаных штанах. Тав же получил лёгкий шлепок, едва он коснулся рубашки Астариона:       – Нет-нет, я не разрешал тебе меня трогать.       Ещё один поцелуй, более страстный, напористый, вызывающий стон у одного и улыбку у другого. Астарион был непревзойдённым любовником, но ещё более искусным он был в играх и искушении, заставляя Тава каждый раз требовать… Нет, просить, умолять о большем. Спустив штаны Тава вместе с бельём, он прижался к дроу и обхватил его возбуждённый член. Большой палец эльфа начал массировать пульсирующую головку, размазывая прозрачную смазку. Тав неосознанно подался бедрами вперед, пропуская себя через кольцо обжигающих холодом пальцев, и уткнулся в плечо Астариона:       – Что ты со мной делаешь? – брошенный, едва слышный вопрос был встречен игривым смешком.       – Наслаждаюсь, милый. Ведь ты мой. Создан для того, чтобы быть моим.       Эльф был прекрасен, в одежде и без неё. Его выверенные движения вызывали дрожь, покалывание на кончиках пальцев, его касания отдавались жаром на коже. Тав ещё раз качнул бёдрами, когда Астарион сильнее сжал его член и резко отпустил, разворачивая своего возлюбленного лицом к стене и прижимаясь к его спине. Дроу неосознанно выгнулся и потёрся задом о возбуждённый пах, предвкушая и приглашая. Его мысли беспорядочным вихрем кружили где-то за пределами сознания, давали волю желанию и похоти. Он был безоружен, но в своей слабости чувствовал себя победителем. Умелые пальцы в его смазке коснулись уязвимого места, массируя и расслабляя. Астарион делал всё медленно, покусывал обнажённые плечи, свободной рукой рисовал незамысловатые линии на спине, дразнил изнеможденное от желания тело. Он подготавливал Тава с садистским удовольствием, задевая чувствительные места и вызывая томные стоны.       Вино действовало стремительно, желание дроу, казалось бы, столь сильное, стало невыносимым, и он нетерпеливо насаживался на пальцы Астариона. Тело будто бы не слушалось его, а глаза и вовсе закатывались от экстаза, когда эльф резко отступил, вызывая вздох негодования. Тав слегка повернул голову и посмотрел затуманенным взором на Астариона. Тот любовался представшей перед ним картиной, его язык плотоядно прошёлся по пересохшим губам. Перехватив взгляд, он лишь улыбнулся:       – Тебе хочется большего, я знаю. А мне хочется, чтобы ты просил меня об этом. Не только твои блестящие глаза, не только твоё изнывающее тело. Проси, милый. Быть может, я тебя услышу.       – Астарион… Я прошу тебя…       – Ах, как бы мне хотелось, чтобы всё это отпечаталось в твоей памяти, но ты так возмутительно пьян. Самообладание вдруг покинуло эльфа, и он голодным зверем накинулся на свою жертву, которая не особо сопротивлялась. Моментально расправившись с брюками, он резко вошёл в Тава, у которого будто бы искры посыпались из глаз. Дроу вскрикнул, однако Астарион не дал ему привыкнуть к ощущениям. Крики ласкали его слух, отчего он дал себе волю кусать и царапать, пробиваясь в Тава, с каждым толчком будто бы оголяя натянутые струны воспалённых нервов. Каждый раз их близость казалась танцем обнажённых тел, битвой без победителей и проигравших – экстазом в чистом виде, тем самым обещанным однажды, в первую их ночь. Одной рукой эльф сжимал бедро Тава, время от времени оставляя на нём красные отметины от шлепков, другой он поднял кисти дроу над его головой, прислонив к стене.       Чёрные волосы Тава спутались, капли пота добавили им блеска, различимого в темноте погреба. Дроу отдавался удивительному сочетанию боли и удовольствия без остатка, выгибался, толкаясь навстречу своему любовнику в такт. Он попытался дёрнуть локтями, высвободиться из плена тонких пальцев, но услышал лишь предупреждающее цоканье Астариона, на мгновение оторвавшегося от вылизывания ранок от укусов:       – Нет, я не дам тебе себя касаться, не сегодня.       Они набирали темп, стоны Тава набирали громкость, неистовость Астариона набирала обороты. Они оба находились практически на пике, когда эльф резко вышел из дроу, разворачивая его к себе:       – Думаю, тебе нужна закуска к вину, – на выдохе Астарион положил руки на плечи Тава, опуская того на колени.       Тав не сопротивлялся, обхватывая губами, пробуя на вкус влажный и подрагивающий член. Его язык игриво прошёлся по уздечке, а движения его были плавные и вычерченные, он знал, что от него нужно, когда Астарион обхватил его голову и резко толкнулся, вызывая лёгкую тошноту. Его возбуждение было на пределе, он готов был взорваться, превратиться в тысячи осколков, подобно бутылке вина, разлетевшись по комнате. Тав инстинктивно начал водить рукой по своему члену, осознавая грань своего терпения и возможностей. Он почувствовал, как эльф изливается в него, кончая вместе с ним, вбирая его в себя без остатка. Сквозь волну эйфории, сквозь пелену мыслей он приглушенно слышал такой полюбившийся рык наслаждения, словно самую родную мертвому сердце мелодию. Длинным росчерком он хотел запечатлеть в памяти очередной момент их общего бесконечного самозабвения. Но ему оставалось запомнить лишь отражение их силуэтов в багровом зеркале вина на полу, прежде чем его сознание предательски его покинуло.       Астарион знал, что утром Тав проснётся с несвойственной вампирам головной болью из-за фейского вина, так бездумно им выпитого вперемешку с бесчётным количеством полюбившегося ему портвейна. Справившись с одеждой, он поднял моментально уснувшего дроу на руки и позволил себе несколько минут полюбоваться своим пьяным возлюбленным. Густые тёмные ресницы трепетали в такт едва слышному дыханию – странной привычке прошлой жизни живого существа. Он бесшумно понёс Тава в их покои. Конечно же, у него будет время придумать что-то до неприличия глупое в качестве рассказа о том, что же Тав делал в пьяном беспамятстве. Безусловно, он насладится возмущённо-виноватым взглядом дроу, которым тот будет буравить эльфа на протяжении всего дня. Но пока у него есть целая ночь для того, чтобы в очередной раз признаться себе в своей слабости, утаив её от всего мира. И этой ночью все дела смогут подождать.