***
В какой-то миг весь запал всегда исчезает. И подгадать, когда этот момент придёт, почти невозможно. Остаётся лишь принять его как данное. Яр глубоко дышит носом, стараясь наполнить лёгкие звенящей городской сыростью. Вокруг всё живёт своей непрерывной жизнью: абсолютно разные люди куда-то спешат, на секунду приковывая к себе взгляд, но их лица мгновенно стираются из сознания, оставаясь там лишь фоновым шуршанием пальто и шарфов, машины гудят неприятными слуху звуками, светофоры будто беспорядочно мигают знакомыми цветами. Ярик идёт быстро, ловя, как ему кажется, последнею свою надежду. Он держался долго. Долго спорил с преподавателями и мужественно отстаивал свои способности и веру в себя. Но слова о плохом голосе, о сухой игре, его не харизматичной натуре с каждым годом всё глубже вбиваются в чистое, ранее преисполненное надеждами и мечтами сознание. И теперь Ярослав Баярунас, он хмуро улыбается, кажется, опаздывает на занятие по вокалу. Такая глупая и бессмысленная помощь для его проблемы. Если вуз не смог вбить в него всё то, чего ему не хватает, то дополнительные занятия два раза в неделю ему не помогут с вероятностью в девяносто девять процентов. Но один процент блещет непонятной надеждой на желанное будущее. Вдруг получиться? Вдруг ему смогут объяснить и направить, раз он сам не смог? В конце концов, другого выхода он не видит... Он всё же приходит вовремя. Приветливая менеджер блестит огненно-рыжими волосами из-за стойки регистрации, со стен глядят счастливые выпускники с микрофонами в руках, а в середине комнаты стеклянный стол и немного пошарпанные кожаные кресла. Яр быстро подписывает какие-то бумаги, вешает куртку в гардеробе и немного взволнованно ждёт восьми часов, сидя на одном из этих кресел. В конце концов, он отдал за первые две недели столь неприятную кошельку сумму, что надежда превращается в стойкое ожидание. Этот неизвестный Александр Казьмин должен из Ярика насильно вытряхнуть и выбить всё нужное. Даже если такового в нём не имеется. Александр Казьмин, кажется, выбивает из Яра не голос, а нечто другое. Например, дыхание и биение сердца одной лишь своей улыбкой. Она отдаётся в сознании трогательным умилением, а голос приходиться волной мурашек по всему телу. Страшно представить, что будет, когда он запоёт. – Здравствуйте, Ярослав, – тянет приветливо. Ярику остаётся лишь в ответ с тенью смущения улыбаться и руку чужую в ответном рукопожатие сжимать. Потом оказывается, что в Казьмине, как кажется Яру, есть всё то, чего так настойчиво требуют от него. Из него харизма льёт волной. Не той, что с ног сбивает, а мягкой: приятной. Она в свои сети укутывает, заставляя расслабиться и, будто поддавшись чарам, смеяться чужим шуткам и замирать, забывая дышать от того, как чужой голос вкрадчиво пробирается в грудную клетку. Ярик расслабляется быстро. Вливается в урок, следуя чужим указанием, и, забыв про первую неловкость, уже тянет нужные ноты. Казьмин его пока только тестирует. И он этот тест проходит с подозрительной лёгкостью. Хотя почему с подозрительной? Он всё это в себя вдалбливал добровольно, принудительно последние пару лет, стараясь добиться хоть какого-то признания своего таланта. – Вам вообще зачем это? – Задумчиво интересуется Казьмин, сидя напротив портативного белого пианино, – вы, можно сказать, профессионал. Ярик довольно улыбается похвале. – Надо, чтобы я стал окончательным профессионалом, – он с лёгкой иронией отвечает и ловит ответную улыбку. – Будет сделано.***
Полтора месяца пролетают почти мгновенно, и вот уже под ногами шуршат ноябрьские последние листья, а прогноз погоды обещает первый снег уже совсем-совсем скоро. Не сказать, что эти занятия много меняют в жизни Ярика – скорее наоборот. Но он так быстро вливается в эту приятную добавку к надоевшей рутине, что прекращать не намерен. Вторник и пятница теперь кажутся приятным сюрпризом, а не гнетущим обстоятельством. Дорога к нужному зданию теперь выучена почти наизусть, а прирождённая, но временно убитая чужим недовольством тяга к музыке наконец возвращается в прежние русло. Да и придирки тучной преподши больше не кажутся такой уж большой проблемой, потому что Яр знает наверняка, скоро он вновь войдёт в уютный Александров кабинет, и все неприятные слова и колкие фразы забудутся после одного лишь взгляда на чужие трогательные ямочки и приветственного рукопожатия. Ярику с Казьминым петь нравится до дрожи в пальцах. Это как в детстве смотреть клип на выученную наизусть песню. Это как впервые сходить на любимый мюзикл, это как поесть спустя недели голода. Как глоток свежего воздуха в полной духоте. И кто или что в этом виноваты, Казьмин или сами занятия, Ярик разбираться не хочет. Ярик привычно падает на стул, поодаль от своего преподавателя. – Что петь будем? – неожиданно спрашивает Казьмин. – В смысле? – Что-то я устал тебя базой мучить, давно пора на что-нибудь хипстерское переходить, – заключает Казьмин и чёлку рукой на бок смахивает. Ярик этот жест давно запомнил и выучил. От него всегда почему-то спокойствием веет. – Вот прям на совсем хипсторскрое? Казьмин кивает. – Ну, давайте тетрадь смерти какую-нибудь, – улыбаясь, мурчит Ярик, предвкушая любимый опенинг на языке. – Так и знал! – Казьмин хлопает себя по колену и смеётся победно, – смотрел! – у него в глазах такое самодовольство сверкает, будто он как минимум мир спас, а не угадал, что немного фриковатый студент со значком "микаса рулит" на рюкзаке смотрел чуть ли не самое популярное сейчас аниме. Ярик хмыкает. – Вы тоже смотрели? Казьмин довольно кивает. – Ещё бы в играх разбирались, цены бы вам не было, – по-доброму саркастично говорит Яр и видит, как чужая физиономия растягивается в по-кошачье довольной улыбке. – Цены мне нет, – мурлычет Казьмин. Спустя полтора часа Яр, кажется, буквально окрылённый, вылетает на знакомую улицу в расстёгнутой куртке и кое-как накинутым на шею шарфе. Они сегодня и не пели почти так: распевка да пол часика на восклицания любимого обоими опенинга, скорее для галочки, чем для реальной практики. Но Ярику даже денег, по факту заплаченных за болтовню со своим преподавателем о человеке пауке, не жалко. Совсем наооборот. Ярик счастливо втягивает носом свежий вечерний воздух и думает, что Казьмину и в правду цены нет, и всё, чего он сейчас хочет – это чтобы пятница наступила побыстрее.***
Ярику думается, что, наверное, именно в тот день он понял, что в Казьмина просто-напросто влюбился. По-дурацки, по-детски и по уши. Ольга Гиннадиевна умеет отменно плеваться ядом. Но почему-то только в Яра с особым остервенением. Он молча слушает чужую желчь, льющуюся на него сегодня с особым остервенением, и ловит сочувственные взгляды одногруппников. Абстрагироваться почему-то в этот раз не выходит. Обидно. Жутко обидно. Кто там Ярику раньше говорил, что в вузах преподы адекватные и относятся к студентам с уважением. Совсем не как в школе. Ярик готов плюнуть этому человеку в лицо за наглую ложь. Слава богу, это хотя бы последняя пара, и он сможет быстро слинять от сюда к Казьмину. И неважно, что до занятия ещё четыре с лишним часа. Он подождёт. В целом можно сделать это и сейчас. Ярик в размышлениях прикусывает губу и стучит пальцами по деревянному столу. Женщина опять говорит что-то особо мерзко-ядовитое о бездарных студентах, и Ярик просто встаёт и, схватив портфель, спокойным шагом идёт к выходу. Преподша от удивления даже замолкает на долгое мгновенное. Он кивает Ане на прощание и показательно хлопает дверью, скрывая свою глубокую злость и душищию обиду. Вот почему именно ему так не повезло? Он, фанатеющий по мюзиклам с двенадцати лет, с прирождённым голосом, горящий мечтой стать актёром и служить в театре, вынужден регулярно слушать чистые оскорбления в свой адрес. Ярик зло пинает стену.***
– Ты чего, настолько, рано? – удивлённо спрашивает Казьмин, поглядывая то на настенные часы, то на менеджера. Та пожимает плечами, – и злой такой почему? – День не очень, – бурчит Ярик, вытягиваясь на кресле. Казьмин, задумавшись, облизывает губы, и Ярик против своей воли ловит этот жест и отзеркаливает. – Ну, пойдём ко мне, что ли, всё равно пока никого нет, – Казьмин машет рукой в сторону своего кабинета, и Ярик послушно идёт за ним. Небольшая белая лестница в низ, и вот уже пред глазами знакомая дверь. Нужная комната буквально находится в подвале. Ярик усаживается на диван в самом дальнем углу, над которым перегорела лампочка, погружая угол в приятную полу тень. Казьмин некоторое время усердно ищет что-то в ящиках и возвращается уже с шоколадкой алёнка. Он протягивает её Ярику. – Надо тебя откормить, а то ты выглядишь так, будто святым духом питаешься. Ярик немного смущённо улыбается и забирает шоколад из крепких рук. Казьмин забирается в противоположный угол дивана с ногами, скрещивает руки на груди и выжидающе глядит на студента. Тот немного неловко снимает фольгу и отламывает кусок. – Ну, рассказывай, – наконец, устав ждать, говорит Казьмин. – Да там просто преподша у меня... Я из-за неё сюда и пошёл... И Ярика несёт. Вся накопившиеся злость выплёскивается наружу. Вспоминаются всё самые неприятные моменты и самые обидные слова. Он почти кричит, давясь шоколадом и активно жестикулируя руками. – Это не адекват полный! Ну, может я и не стать мне актёром, даже плохим, это же не повод студента гнобить! – Выплёвывает Ярик и, прикрыв глаза, откидывается на мягкую обивку. Только тогда он смотрит на своего молчаливого слушателя и невольно хмыкает. У Казьмина на лице смесь удивления, злости и, кажется, гордости. – Пиздец, – лаконично заключает он, медленно моргая и, кажется, пытаясь переварить полученную информацию, – а я всё никак понять не мог, зачем тебе ещё дополнительно заниматься, и так ведь всё замечательно. Ярик грустно улыбается. Хотя бы кто-то его навыки ценит. От этого осознания становится чуть легче. Но видимо он выглядит совсем жалко, потому что Казьмин подползает ближе и утягивает его в свои крепкие объятия. У Ярика сердце громко ухает и кажется окончательно отказывается работать. Чужая шея пахнет ванилью или чём-то ещё сладким. Ярик льнёт к чужому тëплому телу, и Ольга как-то отходит на второй или вообще десятый план. Тут то у него и щёлкает.