Ричард Третий: проклятый король?

Глава 9. Ричард III: законный король или же узурпатор? Июнь-июль 1483 года 22-26 июня 1483 года: в течение, по меньшей мере, 5 дней судьба Ричарда кардинально меняется. В воскресенье, 22 июня он был герцогом Глостером и защитником королевства. В четверг, 26 июня, стал Ричардом III, английским монархом. Для одних - скорость этого изменения доказывала его подготовленность и чересчур тщательную продуманность цепочки событий, чтобы не соотноситься с предварительным планом. Для других – драматический характер случившегося переворота, наоборот, являлся доказательством его неожиданности и разворачивался как сцепление обстоятельств, в которое Ричарда увлекло без возможности остановить включившуюся машину. Сами источники, впрочем, не всегда совпадали друг с другом. Созданные по следам событий они были скорее плодом размышлений над произошедшим, нежели отчетом об имевших место фактах. Поэтому тексты ориентировались на общее мнение о сути данной истории. Проповедь брата Ральфа Шаа, 22 июня В воскресенье, 22 июня, у креста Святого Павла, перед собором, собралась толпа, в которой присутствовали многочисленные лорды, как светского, так духовного звания, горожане и выходцы из простого народа. Все они хотели послушать лекцию Ральфа Шаа, известного проповедника, одновременно являющегося братом мэра Лондона, Эдмунда Шаа. Среди слушателей были и герцоги Глостер и Бэкингем. Говорили, что собравшиеся ожидали проповеди необычной, содержащей откровения, что оставили бы позади евангельские банальности доминиканцев. И действительно, брат Шаа нанес слишком мощный удар. Взяв темой стих из Книги премудрости Соломона (4,3): «А плодородное множество нечестивых не принесет пользы, и прелюбодейные отрасли не дадут корней в глубину и не достигнут незыблемого основания», он объявил, согласно Манчини, «что плодородие короля Эдварда должно быть искоренено, ибо он не являлся законным сувереном, поэтому его потомство также не сумеет сослаться на свою законность. Эдвард [IV] оказался зачат, благодаря супружеской измене и во всем отличался от покойного герцога Йорка, сыном коего ошибочно назывался. Но Ричард, герцог Глостер, во всех отношениях походит на отца и является законным наследником трона». Проповедник настаивал: «Эдвард не был сыном Ричарда, герцога Йорка, его отцом оказался другой человек, тайно познавший матушку короля». Следовательно, «Истинный сын герцога – Ричард. Он по праву должен унаследовать государство батюшки. Так как сейчас суверена в стране нет (Эдварда V все еще не короновали), им следует стать Ричарду, настоящему отпрыску королей». Тут, если посмотреть, получается двойное обвинение. С одной стороны, Эдвард IV оказывался плодом внебрачной любви герцогини Йорк и, поэтому, не мог быть законным монархом. С другой стороны, Эдвард V, в качестве сына незаконнорожденного, тоже не имел прав на корону. Тем не менее, в соответствии с Большой лондонской летописью, Шаа говорил исключительно о незаконнорожденности сына Эдварда IV: «Он объявил у креста Святого Павла, что дети короля Эдварда не являются законными наследниками короны, но что титул герцога Глостера лучше их титулов». Как бы то ни было, для Ричарда результат оказался тем же самым: именно ему требовалось отдать монарший венец. Согласно свидетельству Манчини, слушателей словно оглушило. Одни «преисполнились ненависти к крайней дерзости вещавшего, другие – впали в ступор от удивительного известия и словно обезумели, третьи – продолжали опасаться за собственную безопасность, испуганные столь ужасной жестокостью, ведь они были друзьями королевских отпрысков, четвертые – полагали, что все это приведет к концу сына Эдварда». Если верить Томасу Мору, толпа отреагировала на «постыдную проповедь» враждебно и «проповедник вернулся к себе, не смея более выходить и оставаясь вне поля зрения, будто сычи». Положа руку на сердце, «разоблачения» Ральфа Шаа не должны были изумить широкую публику. На протяжение уже длительного отрезка времени слухи шли своей чередой. Относительно незаконнорожденности Эдварда IV, подобная отсылка без малейших доказательств парадоксальным образом происходила из заявления герцогини Йорк, Сесиль Невилл. В 1464 году она пришла в ярость, узнав, что ее старший сын, король Эдвард, вступил в брачный союз с Елизаветой Вудвилл, стоявшей ниже его по положению. Герцогиня «объявила, - Эдвард не является отпрыском ее супруга, герцога Йорка, будучи зачат в процессе измены, и поэтому не имеет никаких прав на статус суверена». Об этом, по меньшей мере, повествует Манчини. История с предполагаемой незаконнорожденностью Эдварда IV, в любом случае, широко разнеслась по европейским дворам, прозвучав как во Франции, так и в Бургундии. Карл Смелый в личном разговоре презрительно назвал Эдварда «урожденным Блеем» от имени лучника, коему приписывали биологическое отцовство монарха. Кларенс, подобно всем остальным, находился в курсе сплетни, и опасение использования ее им против брата, считалось одним из мотивов устранения Джорджа. В 8-ми статьях обвинительного акта, составленного в 1478 году Парламентом, 5-я статья говорит, «что герцог заявлял о незаконнорожденности короля и отсутствии его кровного родства с герцогом Йорком, зато о близости по крови с другим человеком, которого герцогиня, матушка Эдварда, принимала в своей постели». Описываемый эпизод получил общественную огласку. Но Ричард им никогда не пользовался. С одной стороны, обвинение брата в незаконнорожденности являлось опасным доводом для всего семейства Йорков, с момента восшествия на трон настаивавшего на принципе следования букве закона. Это значило бы обвинить родную мать, герцогиню Сесиль, все еще живую, в измене, то есть совершить бесполезную оплошность, только опорочившую бы его дело при отсутствии всякой возможности продемонстрировать хотя бы скудные доказательства. Ибо Сесиль, что бы она ни заявляла прежде, теперь отрицала какую бы то ни было неверность покойному мужу, герцогу Йорку. Намного основательнее, в конце концов, с точки зрения права, вторая отсылка, согласно которой Ричард и станет объяснять свой захват власти: незаконнорожденность его двух племянников, Эдварда V и Ричарда, герцога Йорка, сыновей Эдварда IV. Разумеется, нам такой довод может показаться слабым, но, в соответствии с каноническим сводом законов XV столетия, его можно было, по меньшей мере, обсудить. Здесь равно не существовало страшной тайны: о случившемся знала вся Европа. Филипп де Коммин даже посвятил этому отрывок в «Воспоминаниях»: «Ричард», - писал он, - «велел объявить племянников незаконнорожденными в связи с разоблачениями английского епископа Бата (ранее пребывавшего в великом доверии у названного короля Эдварда, но потом его разочаровавшего и посаженного тем в темницу. Правда затем монарх освободил святого отца за достаточный взнос серебряных монет). Упомянутый епископ сказал, что король Эдвард пообещал жениться одной (названной им) английской даме, в которую влюбился и которой желал насладиться. Совершив обещание брака перед лицом этого епископа, он утолил страсть и обманул даму». Подобное часто использовалось «многими придворными», как уверяет нас де Коммин, стремившимися отменить заключенный ими союз. Разоблачения епископа Бата Эти разоблачения основываются на букве канонического права, касающегося законности брачных уз. Следуя заветам Церкви, браком называют союз двух лиц разного пола, поддерживаемый свободным и добровольным обменом между партнерами. Согласно постановлениям Папы Александра III, взаимное брачное обязательство, то есть помолвка, подкрепляется сексуальным актом, удостоверяюшим союз и составляющим часть предварительного договора. Его нельзя нарушить иначе, чем другой брачной церемонией в церкви и на глазах людей. Иными словами, Роберт Стиллингтон, епископ Бата и Уэллса, открыл Ричарду, что, точно не известно когда, Эдвард, продолжавший оставаться холостяком и великим поклонником прекрасного пола, преследовал своими ухаживаниями леди Элеонору Батлер. Та не соглашалась на связь с королем иначе, чем при условии позволившим бы ему на ней жениться. Эдвард согласился, и Стиллингтон утверждает, что оказался единственным свидетелем данного им обещания. Элеонора Батлер являлась дочерью Джона Тэлбота, знаменитого капитана, который вел кампании последних лет Столетней войны, особенно, против Жанны д,Арк. Став графом Шрусбери, Джон Тэлбот геройски погиб в 1453 году в битве при Кастийоне. Его дочь, Элеонора, в 14 лет вышла замуж за сэра Томаса Батлера, скончавшегося в 1461 году. Юная и прекрасная вдова привлекла внимание Эдварда, приехав к нему с просьбой о вынесении решения относительно конфискации некоторых земель ее покойного супруга. Эдварду исполнилось тогда 19 лет, Элеоноре было 25 лет. Он пообещал ей брак, пара предалась любви. Конечно же, суверен поторопился забыть клятву и тайно женился в 1464 году на Елизавете Вудвилл, тогда как Элеонора продолжала оставаться в живых (она умерла в 1468 году). Согласно каноническому праву, Эдвард в те времена являлся двоеженцем, его брак с Елизаветой не считался действительным, а рожденные от него дети были незаконными, непригодными править. Вот такую историю поведал епископ Бата. Она вызывала массу вопросов. Прежде всего о действительности изложенных событий. Не было никаких доказательств: все основывалось на честном слове епископа. Тем не менее, зная сопровождавшую Эдварда славу неудержимого соблазнителя с впечатляющим списком одержанных побед, вышеописанный эпизод не отличался ничем неправдоподобным. Никто, впрочем, не думал его оспаривать. В любом случае, как заметил де Коммин, подобное являлось частой практикой в аристократической среде. Подчеркнем даже, действительность перечисленных фактов казалась вторичной. Имело значение лишь, как ими хотели воспользоваться. Начнем с того, почему и перед кем совершил Роберт Стиллингтон свои разоблачения? 60-летний, доктор в области гражданского и канонического права, Стиллингтон в 1467 году занимал должность канцлера, но в 1475 году Эдвард снял с него возложенные обязанности. Вероятно, сэр Роберт тогда попытался отомстить за себя, раскрыв тайну герцогу Кларенсу, в то время искавшему средства ослабить брата. Герцог распространил слух, как демонстрирует статья из уже цитированного обвинительного акта, поэтому, Ричард неизбежно был предупрежден. Глостер не обращался к этому эпизоду до самой смерти Эдварда IV, верность которому хранил до конца. Лишь в процессе событий апреля-мая 1483 года Ричард поделился знаниями с герцогом Бэкингемом, с коим после нортхэмптонского дела тесно сотрудничал. Да, тут присутствовало много условного, но также много и достоверного. Честолюбивый и умеющий пользоваться случаем Генри Стаффорд не относился к числу людей, способных пропустить подобную возможность. Мысль использовать историю с договоренностью о браке между Эдвардом IV и Элеонорой Батлер для объявления незаконнорожденными принца Уэльского и герцога Йоркского мгновенно пробила для него дорогу в круг близких Ричарда. Говард, Кэтсби, Лэнгтон, Бэкингем, Стиллингтон – все они имели особый интерес к краху Вудвиллов и восхождению на трон защитника и покровителя государства. Между Эдвардом V и Глостером находился более близкий к короне в порядке наследования персонаж: Эдвард, граф Уорик, сын герцога Кларенса. Но его отец подвергся процедуре лишения гражданских и имущественных прав, поэтому отпрыск утратил все права. Иного решения не оставалось, - если Эдвард V с братом оказались незаконнорожденными, королем следовало стать Ричарду. Был ли готов герцог совершить последний шаг? Очевидно, что Бэкингем его воодушевлял. Именно он, начиная с 22 июня, взял на себя руководство операциями. Проповедь Ральфа Шаа в тот день, в присутствии обоих мужчин, обладала всеми свойствами «пробного шара», дабы испытать реакцию как лордов, так и простых лондонцев. Результат оказался мало убедительным. Толпа отреагировала, или, скорее, не отреагировала, словно угадала, что все уже решено. Она не проявила ни восторга, ни враждебности. Слишком много политических потрясений произошло с начала столетия, низвержения монархов, незаконных занятий трона, убийств, сражений между кланами аристократов, чтобы новый поворот, законный или нет, вызвал что-то, кроме безразличия. События могли разворачиваться довольно мягко. На следующий день, 23 июня, Ричард и Бэкингем собрали всех вельмож королевства, находившихся в столице, как духовных, так и светских, дабы поделиться с ними сведениями о брачном договоре Эдварда, довольно скоро превратившимся в секрет Полишенеля. Дискуссией руководил Генри Стаффорд, вытянувший из нее логичное следствие: сувереном следует быть Ричарду. Речь Бэкингема и ходатайство в пользу защитника и покровителя государства 24 июня это требование оказалось выражено более официально, - в Зале Гильдий, в лондонском особняке, перед лицом мэра, старейшин и уважаемых горожан. В отсутствии Ричарда собрание снова возглавлял Бэкингем. Он произнес получасовую речь, в которой продемонстрировал, согласно Роберту Фабиану, составителю Большой лондонской летописи, яркий талант оратора. «Напомнив о превосходстве защитника и покровителя государства и о многочисленных добродетелях, коими наделил его Господь, как и о законном статусе, в соответствии с которым ему надлежит носить корону», Бэкингем покорил слушателей «столь замечательными и красноречивыми речами, столь сравнимой с ангельской позицией и столь чудесно выстроенной темой», что те, «кто внимал пришли в восторг и заявили, - до настоящего времени им никогда не приходилось слушать кого-либо, образованного или напротив, кто-бы вел подобные разговоры». Манчини не стал разбрасываться схожими похвалами стилю речи, но он приводит интересное дополнение. В соответствии с данными дипломата, Генри Стаффорд прибавил еще одну или даже две причины незаконности Эдварда V. Бэкингем провозгласил, - «будет несправедливо возлагать венец на голосу этого мальчика, ибо он рожден вне брачного союза, ведь его отец, король Эдвард, женился на Елизавете, уже дав обещание другой даме», то есть Бонне Савойской, свояченице Людовика XI, с которой во Франции по доверенности обручился для монарха Уорик. Взаймы дают исключительно богатым: Эдвард мог с легкостью расточать обещания вступить в брак направо и налево, ему такое ничего не стоило, но, коли имел место союз по доверенности с Бонной, его требовалось учесть, Людовик XI не преминул бы использовать столь ценный козырь. Бэкингем переходит к следующему доводу: «Елизавета также находилась замужем за другим, она оказалась скорее похищена, чем вышла за короля, поэтому, в любом случае, ее потомство править не достойно». Были ли подобные отсылки плодом воображения Манчини или же их изобрел Генри Стаффорд? Не известно. Что абсолютно точно, это представление Ричарда Бэкингемом не только законным наследником трона, но и «гарантом доброго правления», «способным принять на себя ответственность, благодаря свойственной ему результативности», причиной чему, по утверждению герцога, «его прошлая карьера и незапятнанный нравственный облик». Бэкингем последовательно призывал присутствующих «принять названного господина защитника и покровителя государства в качестве их властелина, феодала и короля». Большая часть собравшихся одобрила эти воззвания, хотя меньшей части они внушали «скорее страх, чем любовь», - заявляет Большая летопись. По словам Манчини, «Приглашенные увидели себя окруженными и попавшими в руки к герцогам», недавние события побудили их к осторожности. «Предупрежденные примером Гастингса и сознающие заключение двумя герцогами союза, чья мощь, поддержанная многочисленными войсками, делала всякое сопротивление тяжелым и опасным» они согласились с мнением Бэкингема. Осталось убедить главное заинтересованное лицо, ведь, если верить Полидору Вергилию, Ричард продолжал сомневаться «по причине опасения перед угрозами, пугающими со всех сторон». Он предпочел бы, дабы вопрос о праве отдали на откуп юристам, и не занимал бы трон «силой и предполагаемым преимуществом». Притворные колебания по образцу отвергающего корону Цезаря или же искренние? В той временной точке, где Глостер оказался, действовать можно было только через позу, всякий возврат назад отныне был под запретом. У Ричарда не осталось выбора. Его подталкивали судьба и «нетерпеливые друзья», «поторапливающие герцога открыто завладеть королевством, причем немедленно, либо же отступить». В конечном итоге, Полидор Вергилий – единственный, кто проливает свет на угрызения совести Глостера в последнюю минуту, хотя пишет свою «Историю Англии» спустя 50 лет после произошедшего. Выверенная хронология двух следующих дней не совсем ясна, но их главным событием является созыв неофициальной общности лордов и делегатов от палаты общин, прибывших в Лондон в процессе сбора членов Парламента. Этот сбор потом отменили, но некоторая доля избранных еще оставалась в столице. Новый созыв, поэтому, представляли в виде псевдо-Парламента, решения которого имели бы довольно смутную юридическую ценность. Во время заседания данного органа была представлена таинственная «петиция», составленная на пергаментном свитке и обобщающая в единое целое все доводы в пользу смещения Эдварда V и объявления королем Англии Ричарда. Автор текста не известен, тем не менее, Кройлендская летопись считает достоверным, «что свиток прибыл с севера, откуда в город приехало большинство из заседавших». Все понимали, север, и Йорк в особенности, в массе своей Ричарду благоволили. Оригинальный документ исчез, но его содержание было воспроизведено в тексте, представленном Парламенту в 1484 году, и дошло до нас под названием «О королевском титуле». Это беспорядочный набор всех возможных и бездоказательных доводов, собранных сторонниками защитника и покровителя государства. Вступление представляет собой нравственное размышление о распущенности жизни Эдварда IV и о тирании его правления, «такой, что никто не ощущал защищенности существования, имущества, доходов, жены, дочери, слуг. Каждая девушка и каждая женщина пребывала в опасности оказаться похищенной и подвергнуться насилию». Неужели подобный сошедший с ума на отношениях полов самодержец мог считаться достойным правителем? Далее петиция делала акцент на скандальности заключенного Эдвардом брака с Елизаветой Вудвилл. Брака договорного, «но без одобрения лордов», «осуществленного частным образом и в обстановке тайны, без объявления широким слоям населения, в уединенном и светском месте, а не в церкви на глазах у всех». Брака, настолько вызывающего подозрения, что его нельзя было заключить иначе, чем «при помощи магии и чар, наведенных названной Елизаветой и ее матушкой, Жакеттой, герцогиней Бедфорд, как утверждали общественное мнение и глас народа». Брака, пустого, с любой точки зрения, ибо «в эпоху договорных союзов, как и до нее, и долго после, упомянутый король Эдвард являлся и оставался помолвленным с дамой Элеонорой Батлер, дочерью старого графа Шрусбери». Следовательно, «все потомство и дети этого короля – незаконнорожденные, поэтому не могут наследовать или требовать чего бы то ни было по праву наследства, как говорят о том закон и обычай Англии». Потомство Джорджа, герцога Кларенса, отстранялось от борьбы за трон по причине осуждения последнего по обвинению в государственной измене. Итак, единственным законным наследником короны оказывался защитник и покровитель государства, Ричард, герцог Глостер. Еще больше ему помогало то, что он являлся единственным сыном герцога Йорка, «рожденным в этой стране, и, значит, для нас более естественно склонным к обеспечению благосостояния и общего блага отчизны». Данный любопытный довод скорее раскрывает хрупкость рикардианского дела: требовался хотя бы скудный знак, чтобы создать ему оправдание. Петиция закончилась, как и началась на ноте нравоучения, имеющихся потенциала и политической справедливости. Ричард станет образцовым королем, о чем свидетельствуют «его глубокая мудрость, осмотрительность, княжеская доблесть, достойные похвалы и памятные поступки в ходе различных сражений, которые, как нам известно по опыту, он совершал ради блага и обороны государства, а также его высокое благородство, превосходство во всем и рождение соответствующего уровня». Как можно было сопротивляться такой хвалебной речи, особенно под бдительными взглядами Бэкингема, Ричарда и верных им соратников, не говоря о начавших прибывать с севера войсках? Ходатайство представили герцогу 26 июня, вручив при посредничестве делегации от псевдо-парламентского собрания, в сопровождении лордов, епископов, старейшин столицы и простых горожан. Герцог принял пришедших в замке Байнард, в жилище своей матушки, Сесиль, в сердце столицы, на берегу Темзы. Продолжение последовало в довольно естественном ключе, видимо, по приготовленному заранее плану. Сначала прозвучала краткая речь Бэкингема, зачитавшего петицию и попросившего Ричарда принять корону. Официальный ответ был преисполнен смирения защитника и покровителя государства, против воли уступившего требованиям народа. Собравшиеся восторженно приветствовали нового суверена, Ричарда III, поднявшегося в великолепное, покрытое вышитой золотом тканью седло на коне и, вслед за носителем меча, направившегося в Вестминстер Холл во главе «внушительной общности лордов и знати, равно сопутствуемый мэром и представителями гильдий». Такая комедия никого в заблуждение не ввела, постановку чрезвычайно хорошо промаслили, чтобы тут получилось импровизировать. Но недостатка в приветствиях не наблюдалось, они шли «от всего народа, раздаваясь на каждой улице по ходу маршрута монарха». Ричард, провозглашенный королем Англии. 26 июня 1483 года Когда герцог прибыл в Вестминстер Холл, там все уже было готово. Свою роль знал каждый. Ричард облачился в королевские одежды, взял в руки скипетр и воссел на мраморный трон во дворе Монаршей скамьи. Справа от него находился Джон Говард, герцог Норфолк, перед Ричардом – судьи Королевской скамьи, просители палаты общин и толпа лордов и знати. Обращаясь к судьям, Ричард объявил, что заставит соблюдать законы, потребовав от них вершить справедливость «беспристрастно, не делая различий между богатыми и бедными». Он продемонстрировал намерение «завоевать сердца знати, торговцев, ремесленников и всех остальных людей, в особенности, представителей права в королевстве». Суверен провозгласил прощение «всех оскорблений, ему нанесенных», согласие, объединение и примирение. Если описывать кратко, то он процитировал все свойственные новому правителю банальности и вызывающие народную любовь обещания. Затем Ричард совершил символический и зрелищный шаг, необходимый в подобном случае для поражения умов. Он велел привести сэра Джона Фогга, яростного сторонника королевы Елизаветы, словно ненароком здесь находившегося, взял его за руку и пообещал свою дружбу, «что обрадовало и заслужило похвалу у простых наблюдателей, но было расценено как тщеславие теми, кто оказался мудрее». Далее монарх прошел несколько шагов до Вестминстерского аббатства. Оно располагалось в 300-х метрах от его местопребывания, и там продолжала укрываться королева Елизавета, которая могла услышать возгласы, приветствовавшие деверя, только что лишившего ее сына короны и назвавшего вместе с остальными детьми незаконнорожденным. Аббат вручил Ричарду скипетр святого Эдуарда Исповедника, и тот подарил его монастырю, после чего вернулся в замок Байнард. Именно с этого дня, 26 июня 1483 года, начинается отсчет правления Ричарда III. Внезапность событий, пусть и ожидаемых, застала затаившее дыхание население врасплох. В Лондоне напряжение удавалось почувствовать почти наощупь. В столице новость, никого не изумившая, создала атмосферу нервозности, лишь разрастающуюся после прибытия войск из Йоркшира, которые монарх просил прислать несколькими днями раньше. Дабы предотвратить проблемы, Ричард в указе от 2 июля запретил носить оружие всем тем, кто не имел на это особого разрешения. Указ касался «мечей, топоров, длинных и коротких шпаг и щитов». Был введен комендантский час, чтобы «к 10 часам вечера каждый находился дома». Запрещалось искать ссоры, гневаться на чужеземцев, проникать в убежище с целью захвата сподвижников Вудвиллов. Дату коронации назначили на 6 июля. По словам Манчини, король «опасался, как бы во время коронации, при значительном притоке народа, не оказались разожжены бунты». 3 июля приготовились встречать «графа Нортумберленда и графа Уэстморленда с многими другими рыцарями, оруженосцами и простыми людьми, прибывшими с севера в количестве 10 тысяч человек или чуть больше». Северян считали настоящими дикарями, их ждали со смесью ужаса и любопытства. В действительности, приехали от 3 до 4 тысяч человек, потрепанных, «плохо снаряженных и еще хуже вооруженных», - как заметил Джон Стоу. Ричард отправился на смотр войск. «Он двинулся навстречу солдатам еще до их входа в город, когда те лишь разбили крупный лагерь в форме круга. Король прошел с обнаженной головой по рядам и поблагодарил прибывших». Северяне являлись самыми надежными его сподвижниками, и Ричард рассчитывал на них, стараясь избежать трудностей в процессе коронации. С 27 июня, дня первого Совета под председательством Глостера в замке Байнард, дата коронации была установлена на 6 июля. Тогда за столом собрались епископ Бата и Уэллса, епископ Норвича, епископ Эксетера, герцог Бэкингем, Джон Ганторп и Томас Стенли. У хранителя большого гардероба, Пьера Кертиса, имелась одна неделя на подготовку церемониальных одеяний суверена, королевы и важных сановников. Несмотря на происходящую спешку, Ричард понимал, - ритуалу следовало придать как можно больше пышности, дабы произвести впечатление на тех из присутствующих, кто не до конца были убеждены в его законности. В тот же день король утвердил Джона Расселла на должности канцлера, а Джона Ганторпа – на посту хранителя личной печати. 28 июня, Френсис, виконт Ловелл, друг Ричарда, был поставлен на место камергера монаршего дома, а Уильям Кэтсби – канцлером министерства финансов (палаты Шахматной доски), причем, пожизненно. Джон, лорд Говард, стал герцогом Норфолком и маршалом в награду за его заинтересованную поддержку дела Глостера. Таким образом последний восстанавливал несправедливость, совершенную братом, лишившим Говардов наследства. Более того, Томас Говард, сын Джона, был возведен в сан графа Суррея. Уильям, виконт Беркли, стал графом Ноттингемом. Эдвард Грей, лорд Лайл – виконтом Лайлом. Ричард осознавал, - большая часть вельмож, его поддержавших, поступила так, прежде всего, надеясь добиться от нового режима титулов, благ, владений и должностей. Ему требовалось удовлетворить их, тем самым обеспечив себе верность соратников. Так получил сеньорию Холдернесс граф Нортумберленд, довольно вялый сподвижник короля, «в рассмотрение даров и достойных хвалы услуг, оказанных при нашем приходе к царствованию и короне, а также при защите нашего государства – Англии – от Шотландии». Однако Ричард сохранил на месте большинство мировых судей, поставленных еще братом, ради поддержки устойчивости управления правосудием и завоевания преданности основного штата администрации на местах. С 26 июня, едва воссев на троне, суверен утвердил сэра Джона Фогга, союзника Вудвиллов, в комиссии по мирному урегулированию в графстве Кент. Ричард даже назначит Лайнела Вудвилла, брата королевы Елизаветы и епископа Солсбери, в комиссии по мирному урегулированию в Уилтшире. В Кент он отправит двух других родственников Вудвиллов. Единственный пример «охоты на ведьм» будет иметь место в Хертфордшире, где монарх заменит сторонников Вудвиллов северянами, исходя из важности владений Елизаветы в данном секторе. В июле Ричард распределил пожалования между самыми близкими из соратников. 13 июля он отдал Бэкингему, при условии одобрения Парламентом, часть наследия семье Богун в герцогстве Ланкастерском за «похвальную и верную службу, которую наш названный кузен нес по отношению к нам во множестве случаев». Подарок был буквально королевским: 38 владений, приносящих ежегодно по 1 100 ливров. 16 июля король даровал Джону Говарду, герцогу Норфолку, полномочия от имени суверена собирать войска в Восточной Англии. 25 июля Ричард сделал Говарда адмиралом и пожаловал ему 49 владений, главным образом разбросанных по южным графствам. Равно суверен распределил блага и между многочисленными поддержавшими его городами, такими, как, например, Ярмут. Венчание на царство: «Королю Ричарду, ура, ура, ура!». 6 июля 1483 года Приободрив на некоторое время компания сторонников, Ричард III организовал выход на первый план тщательно разработанного зрелища своего помазания на царство. Оно должно было остаться в записях летописей в качестве самой пышной из средневековых коронаций в Англии. С одной стороны, впервые с 1308 года население принимало участие в двойном венчании на царство: и короля, и королевы в течение всего одной церемонии. С другой стороны, за исключением 3 младших графов и горстки вельмож значением поскромнее, тут были представлены все знатные люди государства, слитые в схожем единодушии, словно бы событие отмечало завершение эпохи войн Алой и Белой розы и общее примирение английского высшего класса на фоне восхождения на трон Ричарда III. На протяжение трех месяцев последнему удалось избавиться абсолютно от всех соперников, при этом продемонстрировав талантливейшее сбережение средств: не более полудюжины обезглавливаний, заключение в стены Тауэра племянников и уничтожение целостности рода Вудвиллов, последовавшее сразу за уничтожением клана Ланкастеров. Помазание елеем 6 июля 1483 года означало не только победу розы Йорков, оно провозглашало личную победу человека, ведомого судьбой. Как правило, нет ничего тоскливее церемонии коронации, с ее просчитанной неторопливостью и бесконечным ритуалом, перегруженным вышедшими из употребления символами, более или менее понятными толпе. Нет ничего утомительнее церемонии коронации для описания или же для прочтения. Помазание Ричарда III этой участи не избежало. В свое время оно станет предметом чрезвычайно кропотливого исследования в общей работе 1983 года, изданной А. Ф. Саттон и П. У. Хэммондом – «Коронация Ричарда III: сохранившиеся документы, основанные на официальных бумагах и сравнении с предыдущими помазаниями». При отсутствии специфических источников данная работа может считаться довольно существенной. Удовлетворимся подведением итога под ее ядром, оставив в стороне «изнурительные отрывки» с описанием оттенков тканей, наименований одеяний, перечислением самых незначительных шагов и всем комплексом монархической помпы, с которыми любители древности и королевской роскоши могут познакомиться в вышеупомянутом произведении. В пятницу, 4 июля, Ричард и Анна отправились на лодке из замка Байнард в Тауэр, дабы там возглавить церемонию посвящения 17 рыцарей Ордена Бани. Как положено для пятницы, вечерний пир в основе своей имел рыбу. На следующий день состоялся великолепный обед с участием новых рыцарей Бани и, несомненно, многих других лиц, ведь для него приготовили 1 344 соленых угря, 250 щук, 600 камбал и 7 тысяч моллюсков. Во второй половине дня королевская чета двинулась из Тауэра в Вестминстер. Они ехали, не спеша, по недавно подметенным улицам, часто останавливаясь, дабы присоединиться к кратким представлениям жонглеров и послушать песни менестрелей. Все это позволяло предстать перед населением и обмениваться с ним приветствиями на всем протяжении пути. Выехавший в час пополудни кортеж казался бесконечным. Во главе его находилась знать, за которой следовали старейшины города, затем – рыцари Бани, духовенство, офицеры королевского дома, мэр, Эдмунд Шаа, глашатай и глава герольдов, Томас Говард с королевским мечом в руках в сопровождении герцога Бэкингема. За ними ехал король с обнаженной головой, роскошно одетый, на скакуне с покрытым вышитой золотом тканью седлом. После Ричарда можно было увидеть его слуг, близких, 60 рыцарей, сотню оруженосцев. Далее несли в великолепно убранных носилках королеву, за ней, в 3-х экипажах, расписанных монаршими гербами, двигались сопровождающие ее дамы. Прибыв в Вестминстер Холл, Ричард и Анна переоделись и возглавили еще один рыбный пир, по окончании которого удалились в отведенные им покои. И вот настал великий день. Воскресным утром, 6 июля, король и королева, рано поднявшиеся, босые и облаченные в церемониальные одежды, направились к 7 часам в Вестминстерское аббатство. Потянулись долгие часы. Ричард и Анна направились в неф. За ними шествовали епископы и носители необходимой утвари, символов монархии и регалий. Лорд Стенли нес булаву, герцог Саффолк – скипетр, граф Линкольн – крест, герцог Норфолк – корону, граф Нортумберленд – первый меч королевства (принадлежавший Эдварду Исповеднику), граф Кент – второй меч, лорд Ловелл – третий, граф Суррей – четвертый. Суверен был облачен в одеяния из пурпурного бархата, шлейф которого поддерживал герцог Бэкингем. Анна облачилась в подобный тому, что находился на супруге, наряд. Их окружали епископы, дамы и представители пяти портов. Звучала музыка и слышалось церковное пение. Ричард и Анна заняли места на своих тронах. От имени монарха архиепископ Кентербери спросил народ о согласии на коронацию «Ричарда, Божьим законом законного и неоспоримого наследника венца и суверенного достоинства Англии». На это собравшиеся ответили традиционным возгласом, отдавшимся в сводах убежища: « Король Ричард! Король Ричард! Королю Ричарду, ура, ура, ура!» Вслед за проповедью прозвучала торжественная коронационная присяга, принесенная монархом перед лицом архиепископа. Впервые после восшествия на престол нормандской династии и Плантагенетов она произносилась на английском языке. Суверен пообещал поддерживать «законы, обычаи и свободы, обеспечиваемые духовенству и народу» его предшественником, защищать Церковь и осуществлять беспристрастное правосудие. Текст завершался ритуальной формулой: «Я, Ричард, король Англии, обещаю уважать всех и каждого, с Божьей помощью и с помощью святых Евангелистов, через меня прикасающихся к ээтому алтарю». Устаревшее выражение «Да поможет мне Господь» до сих пор используется при принесении присяг, как английскими королями, так и президентами Соединенных Штатов Америки. После бесконечной последовательности церемоний и литаний состоялась и сама коронация. На личном управлении ритуалом настоял герцог Бэкингем, хотя обычно подобная роль доставалась Высшему управляющему. Совершив это, Генри Стаффорд принял на себя роль «Создателя королей», считая, что Ричард теперь обязан ему короной. Он помог суверену снять облачение, архиепископ перешел к помазанию святым маслом, дарованным небесами святому Томасу Бекету. Затем герцог снова помог королю, облачив его в священные одежды и возложив ему на голову корону святого Эдварда. Далее Ричарду передали регалии: кольцо на четвертый палец правой руки, меч, скипетр и державу. Воссев на трон, король принял присягу от епископов и от знати. Потом началась коронация королевы, в сокращенной и облегченной версии обряда монарха. За ней последовали служба и возвращение короны святого Эдварда и других реликвий на место позади главного алтаря. Опять поменяли облачение, опять провели коронационную церемонию, сейчас уже венцом легче, и, наконец, можно было, к огромному общему облегчению, выйти. Кортеж перестроили и отправились в Вестминстер Холл на большой коронационный пир, начавшийся в 4 часа дня. Пир обернулся следующим представлением. 3 тысячи человек должны были проглотить центнеры еды и гектолитры напитков. В меню входили: 30 быков; 140 баранов; 100 телят; 6 вепрей; 12 свиней; 200 поросят; 8 оленей; 140 козлят; 8 оленят; 400 миног; 350 щук; 4 морских свинки; 40 лещей; 30 лососей; 100 форелей; 40 карпов; 480 раков; 200 треск; 200 барабулек; 100 линей; 36 «других морских рыб»; 1 тысяча гусей; 80 кроликов; 800 цыплят; 400 прочих видов птиц под соусом; 300 воробьев; 2 400 голубей; 1 тысяча каплунов; 800 водяных дергачей; 40 лебедей; 48 павлинов; 200 цапель; 100 фазанов; 70 выпей; 240 перепелов; 36 белых цапель; 150 кроншнепов; 120 молодых голубей; Все это подавалось под соусом, содержащим 38 ливров перца, 8 ливров шафрана, 28 ливров корицы и16 ливров имбиря. С ними шли горы сладостей и фруктов: 150 ливров мадейрского сахара, 150 ливров миндаля, 200 ливров изюма, 300 ливров фиников, 100 ливров слив, 1 тысяча апельсинов и 100 ливров клубники, украшенных 100 листьями из чистого золота. Посреди описываемого банкета произошел традиционный для такого рода мероприятий вызов. Защитник суверена, сэр Роберт Даймок, въехал в покои на скакуне, при этом герольд спросил: «присутствует ли в зале тот, кто противится претензиям короля Ричарда на обладание короной». Не вызывает удивления то, что никто на вызов не ответил и не поднялся. В любом случае, никто не находился в состоянии сражаться после подобных пирушек. «Все на мгновение замолкли», - повествует свидетель, а затем «в едином порыве воскликнули: «король Ричард», и тогда защитник монарха бросил свою перчатку». Ему предложили глоток вина, и тот вышел, тогда как 18 вестников трижды прокричали суверену здравицу. Стало поздно. Над городом сгустились сумерки. Наверное, пробило около 11 часов вечера (как-никак – начало июля). Желудки наполнили настолько мощно, что от десертов решили отказаться, за исключением «вафель и хиппокраса (сладкого пряного напитка на вине и корице)». Зажгли факелы и, сытые, «каждый отправился в свою кровать». Данным памятным пиром Ричард III открыл страницу правления, на которое возлагал надежды в отношении его продолжительности и славы, ему исполнился всего 31 год, супруга еще отличалась молодостью, сыну Эдварду было 12 лет, и страна казалась радостно встретившей своего нового господина. С 19 июля Ричард, впрочем, тронулся в путешествие по государству, сопряженное как с проверкой, так и с самопредставлением: следовало показать себя подданным. Такое установление связи являлось основным средством в эпоху, когда одно физическое присутствие короля могло создать весь образ его власти. В настоящем случае требуемый шаг был тем более важен, что законность восхождения Ричарда на трон продолжала оставаться предметом спора. Узурпатор или законный король? Напрасный вопрос И таким он видится до сегодняшнего дня. Действительно, вопрос удвоен: узурпатор Ричард III или же законный суверен? Занятие им трона оказалось преднамеренным и спланированным или же оно было результатом стечением обстоятельств, в которых ему случилось скорее стать игрушкой в руках судьбы, чем ее хозяином? Сразу уточним: первый и наиважнейший для юристов вопрос празден, искусственен и заключает в себе чистую теорию. Есть ли в нем смысл в рассматриваемом нами завершении эпохи средних веков, после стольких потрясений, ниспровержений, переворотов, браков и их повторений, внебрачных связей и приводимых в исполнение по приговору суда казней? Был ли законным королем Генри IV Ланкастер? Или Эдвард IV Йорк? По зрелом размышлении именно сила всегда создает законность, именно сила отвечает за состояние права. В конце концов, постоянно существует какая-либо форма узурпации, и, если она добивается успеха, узурпатор превращается в законного правителя. Да и законные правители все, как один, потомки узурпаторов, поэтому тонкости законности вызывают, в основном, напрасные споры. Крайне необходимо, чтобы, в конце концов, или мужчина, или женщина, взяли бразды правления, потому как он, или она, просто сильнее остальных, и тогда, по прошествии некоторого периода времени, основанная им или ею династия добьется уважения, достаточного для приравнивания к законности. И это продлится до тех пор, пока свежий могущественный человек не захватит власть и, в свою очередь, не начнет притязать на законность. В 1483 году сторонники и противники Ричарда выдвигали доводы, которые оставили английский народ безучастным. Сытые происходящим подданные, на протяжение 30 лет наблюдавшие взаимные убийства Йорков и Ланкастеров во имя законности династии, довольно вяло приняли участие в последнем неожиданном повороте: от Эдварда V к Ричарду III. Какое это имело значение? Важно, чтобы суверен был справедлив и силен, чтобы он обеспечивал безопасность и процветание, вне зависимости от его законности или же ее отсутствия. Впрочем, даже в королевском управлении Ричарда чиновники не создавали впечатления понимания, - в чем заключается принцип законности. Очевидец событий сформулировал его с минимумом витиеватостей, использовав в акте от 14 июня, составленного накануне отстранения Эдварда V и вышедшего после 26 июня. Там мы читаем, что Ричард, «истинный король Английского государства по Божьему и человеческому праву», низложил «незаконнорожденного Эдварда, ранее именуемого Эдвардом V, английским сувереном, без точного титула и владеющего полномочиями управления страной, лишив монаршего достоинства и власти в Англии, ибо сей самый Эдвард должен быть по закону прекратить срок действия своего неправомочного занятия трона!» Если хорошо это проанализировать, Ричард III становился узурпатором в соответствии с буквой закона! Такая же двусмысленность содержалась в ответе, высланном гарнизону Кале, приготовившемуся принести присягу в верности Эдварду V незадолго до его отстранения: «Все добрые англичане, зная истинный титул короля, должны презреть первую свою присягу, принесенную в неведении тому, кто данным титулом не обладал». Законный король – тот, за чьей спиной сила, и именно он создает право. Именно это ответил Папа Римский в 751 году Пепину Короткому, готовившемуся занять трон последнего меровингского короля Хильдерика III: «Лучше назвать королем того, кто обладает властью, нежели того, у кого ее нет, дабы не исчез порядок». И так папа Захарий узаконил занятие Пепином престола. В июне 1483 года власть находилась в руках Ричарда, и, не важно, основательные или нет доводы приводились в его пользу, именно он получил королевский титул. Во все времена кандидаты на занятие престола прекрасно спекулировали на правилах наследования. В 1327 году Эдвард III потребовал для себя французский трон, ссылаясь на материнскую линию наследования от Изабеллы, дочери короля Филиппа Красивого. В 1399 году Генри Болинброк низложил Ричарда II и захватил корону, отметя в сторону права Эдмунда Мортимера, по точно такому же поводу. В соответствии с выбранными ими условиями, «узурпаторы» полагали, что женщины либо способны, либо нет передавать право на трон. Вопрос: являлся ли Ричард III законным королем или же узурпатором, совершенно не имеет смысла. Он захватил власть, ибо на его стороне находилась сила, вокруг которой все вращается. История брачного обещания, данного Эдвардом IV Элеоноре Батлер лишь бесполезное прикрытие, необходимое для обеспечения почтенного юридического оформления претензиям на бразды правления, и в иных обстоятельствах никто не обратил бы на него ни малейшего внимания. Второй вопрос серьезнее, и ответ на него отыскать тяжелее, ведь тут речь заходит о мотивации, о психологической составляющей и о политике, проводимой Ричардом. Оказался ли захват им власти преднамеренным или стал результатом неотвратимой работы шестеренок, что привели к случившейся развязке? Изучение событий и их последовательность ведут к различению 2 этапов: до и после нортхэмптонского эпизода, в конце апреля и в начале мая 1483 года. До этого момента Ричард не проявлял никаких враждебных намерений по отношению к его племяннику, Эдварду V. Он оставался в Миддлхэме, в Йоркшире, занимался личными владениями, думал о новой войне против Шотландии и не лелеял разрабатываемых планов на тему захвата короны. Разумеется, Глостер находился в курсе циркулирующих слухов, которые приписывали ему подобный проект и рассказывали о туманной незаконнорожденности его племянников и даже брата. Но эти слухи служили разменной монетой и никак не позволяли обнаружить действительно подозрительных моментов. Смерть Эдварда IV заставила Ричарда врасплох, и решение сопровождать Эдварда V в Лондон не могло быть естественнее. Но в Нортхэмптоне произошли изменения, начиная с минуты встречи с Генри Стаффордом, герцогом Бэкингемом. Роль последнего отличалась основательностью. Мы уже согласились: Ричард казался очарован данным пылким персонажем, каждая черта которого являла кардинальную противоположность его личности, - ориентированность на внешний мир, общительность, надменность, честолюбие, дерзость и беспринципность. Бэкингем взял события в свои руки и сыграл на влиянии, оказываемом им на защитника и покровителя государства, дабы подтолкнуть того к власти. Герцог надеялся извлечь из этого собственную выгоду. Ричард осыпал Генри Стаффорда титулами и благами, и тот, постоянно находящийся с монархом рядом, выдвинулся вперед, словно он посадил его на трон, став новым «Создателем королей» или «Творцом приговоренной души будущего проклятого короля», как угодно читателю. Вышеописанное не означает, что очевидно, абсолютного бездействия Ричарда. Он скорее совершал поступки, чем не совершал. Оказавшись лицом к лицу с предложенными обстоятельствами, свежеиспеченный суверен почти не имел выбора решений, и любое из них ограничивало его свободу маневра, так что можно подытожить, - приближение Глостера к подножию престола было одновременно и непринуждённым, и неизбежным. Один шаг влек за собой другой. Ричард по подобию Эрнани сказал бы: «Иду невесть куда; и слушать обречен Дыхание стихий, безумных сил закон» (Виктор Гюго, Эрнани, III, 4) Чем ближе Глостер подходил к трону, тем сильнее подпадал под принуждение его захватить. Это являлось единственным способом избежать мести со стороны Вудвиллов: верх одержит либо Ричард, либо они. Герцог мог вспомнить о примере отца, тоже приблизившегося к короне, но убитом за то, что не сумел преодолеть последний этап пути. Помещенный в контекст событий весны 1483 года Глостер не мог больше поступать, как раньше. Для него вопрос отныне стоял или о троне, или о гибели. С момента входа в столицу механизм начал поворачиваться, и часовых дел мастером при нем выступал Бэкингем. Проповедь Шаа, петиция, появление перед населением прокламации и помазание на царство, - ничего из этого не было спонтанным. Скорость и согласованность выполнения каждого из эпизодов служат убедительными доказательствами. Ричард поступил в соответствии с волей своей судьбы, как и любой другой. И, подобно Макбету, судьба привела его к пропасти. Благосклонный прием Европы В настоящий миг следовало праздновать победу. В течение последовавших за коронацией недель Ричард III дал знать о своем занятии престола европейским суверенам, постаравшись оправдать его теми же слабыми мотивами, которые мы уже видели. Никого этим, конечно, не одурачили, и свет над попытками вволю посмеялся. Европейские дворы привыкли к смене в Англии королей, все, что в их глазах заслуживало внимания, - это надежность нового партнера в большой игре с дипломатическими ставками. Одним из первых, с кем связался Туманный Альбион, оказался Людовик XI. Он не относился к числу людей, потрясенных случившимся на другой стороне Ла Манша. В июле 1483 года его терзали иные заботы: состояние здоровья быстро ухудшалось, а смерть собрата, Эдварда IV, обратилась для Людовика в дурное предзнаменование. Оба монарха начали править в один и тот же год, тем не менее, коллега был на 20 лет его моложе. Де Коммин рассказывает: «Стоило упокоиться королю Эдварду, наш суверен и признанный господин об этом узнал, но не испытал от известия никакой радости. Несколько дней спустя он получил письма от герцога Глостера, сделавшегося властителем Англии и подписавшимся как Ричард (…). Но наш суверен не пожелал ответить на данные письма, как и слушать гонца». Де Коммин здесь проявляет довольно скудную осведомленность. В действительности, Людовик XI послал Ричарду короткий официальный любезный ответ, где между строк прочитывалось его безразличие. «Господин мой и кузен, я видел письмо, что вы отправили мне под вашим знаком Белого Вепря. Благодарю вас за новости, которыми вы со мной поделились. Если я могу оказать вам какую-либо услугу, то охотно это сделаю, ибо дорожу вашей дружбой. Прощайте, господин мой и кузен». Известны письма гораздо теплее. Людовик XI вспомнил, как Глостер противился перемирию и договору в Пикиньи, и заподозрил его, по словам де Коммина, в стремлении возобновить выплату содержания, в течение некоторого периода времени, перечисляемого Эдварду IV. Но, положа руку на сердце, известие Людовика XI не тронуло и не заинтересовало. Мнение врачей было для него важнее, чем восшествие на трон «кузена». Без сомнения, Ричард это понимал, ибо 18 августа отправил королю Франции письмо отчасти вольного стиля, где жаловался на нападения французских пиратов, вызывающих тревогу у английских торговцев. Данная проблема меньше всего волновала умирающего суверена. Разумеется, Ричарда задел сжатый ответ Людовика, присланный с одним из его прислужников на конюшне, скорее всего, являвшимся рыцарем, поэтому англичанин решил прибегнуть к иронии. «Господин мой и кузен, я видел письма, отправленные вами при помощи герольда Бэкингема, из которых понял, - вы желаете моей дружбы в доброй и должной форме, что меня только радует. Ибо у меня нет намерения разрывать перемирие, заключенное между покойным славной памяти королем, моим братом, и вами, ибо ему столь долгое время следовало продолжаться. Однако торговцы моего королевства, Англии, рассмотрев великие вызовы против них, совершаемые вашими подданными, захватывающими корабли, товары и иные блага, опасаются плыть в Бордо и в другие края, находящиеся под вашим контролем. Они не имеют от вас заверений в способности продолжать ведущуюся ими торговлю в абсолютной безопасности во всех подконтрольных вам местах в соответствии с правами, установленными вышеназванным перемирием. Следовательно, дабы мои подданные и торговцы не оказались введены в заблуждение сложившимся двусмысленным положением, прошу вас дать мне в письменной форме знать о ваших намерениях при посредничестве носителя настоящего послания, одного из слуг при моих конюшнях, и сообщить мне, могу ли я что для вас сделать, что я совершу со всем удовольствием. Прощайте, господин мой и кузен». 20 августа Ричард направил к Людовику XI еще одно послание, чтобы попросить у него об услуге более личного характера. «Я написал моему служителю, носителю знака Белого Вепря, который сейчас у вас, дабы он приобрел для меня и для королевы некоторые виды бургундских вин и вин из «О-де Франсе». Поэтому, прошу вас, господин мой и кузен, велеть вашим служителям и подданным позволить ему купить данные вина и свободно пропустить в мое королевство, в Англию, без неприятностей и сложностей, тем самым вы доставите мне величайшее удовольствие». Людовик XI никогда не прочтет ни единого из описанных посланий. Он умрет 30 августа (не 20 и не 25 августа, как о том уже начали ходить разговоры). Управляющий Кале, Джон, лорд Динхем, оповестил Ричарда о новости и поделился с ним своим беспокойством. «Не известно, какое направление политики изберут дофин и королевство после случившейся кончины». Дофин, а теперь и суверен, Карл VIII был подростком 13-ти лет, довольно среднего ума. Франция входила в период, ознаменовавшийся регентством 22-летней Анны де Боже, сестры нового монарха. Несмотря на тревоги Динхэма, заметившего рост напряжения между английским гарнизоном в Кале и французскими войсками, смерть Людовика XI стала для Ричарда скорее хорошей новостью, ведь регентство женщины считалось этапом уязвимости монархии и мало благоприятствовало военным предприятиям. Следующая хорошая новость пришла с севера. Король Шотландии, Яков III, чье положение отличалось шаткостью, предложил Ричарду заключить 8-месячное перемирие, отправив к нему посольство для обсуждения условий договора. Ричард согласился и выслал указанному посольству пропуска, обеспечивающие безопасность, продолжая при том поддерживать герцога Олбани и графа Дугласа, потенциально угрожающих королю Якову. Со стороны Ирландии английский монарх равно удостоверился в сохранении порядка и спокойствия. Он назначил графа Килдара на должность выборного заместителя сроком на год и оставил на местах представителей предыдущего аппарата управления. Ричард упрочил связи с одним из самых могущественных ирландских вельмож, с графом Десмондом, принесшим ему присягу в верности. Английский суверен запретил Десмонду носить традиционный ирландский костюм и подчернул настоятельность просьбы, прислав графу весь комплект английского костюма: платье, камзол, штаны и головной убор вместе с королевской ливреей. Она включала в себя золотой воротник, украшенный розами, солнечными дисками и белым вепрем. Одной одежды было недостаточно, чтобы превратить ирландца в англичанина, но, казалось, она может приблизить кельтов к «цивилизации». Восхождение Ричарда III на престол равно хорошо приняли в Испании. В начале августа в замке Уорик, как написал летописец Джон Ру, «послы испанского короля предложили проект брака между единственным сыном английского монарха и дочерью своего господина». Под «королем Испании» следует понимать Фердинанда, короля Арагона, дочери которого, Хуане, позднее названной «Безумной» исполнилось тогда 4 года. Но еще значительнее оказалось прибытие 8 августа посла от королевы Кастилии, Изабеллы, - Гофридиуса де Сасиолы. Отправленный в Англию для заверения в верности Изабеллы Эдварда V, он обнаружил на троне Ричарда III, занявшего трон, пока де Сасиола был в пути. Дипломат, не смущаясь, обратил к Ричарду слова, предназначенные Эдварду, а именно, - пожелание «доброго и крепкого мира» и надежного союза против Людовика XI, «ради собирания земель, сеньорий и владений, принадлежащих английской короне». Для этого де Сасиола предложил от имени королевы Изабеллы представить в распоряжение Ричарда порты Кастилии, корабли и их снаряжение в обмен на «разумную оплату». У английского короля не имелось никакого желания немедленно бросаться в войну против Франции, к тому же, это предложение со смертью Людовика XI стало недействительным. Тем не менее, Ричард написал Изабелле, выразив в документе «радость и удовлетворение» и предложив возобновление дружбы стран, существовавшей между Эдвардом IV и Энрике Кастильским. «С этой целью мы обращаемся к Вашему Величеству с самыми пылкими и дружескими благодарностями из всех возможных. Если есть в нашей власти хотя бы малейшее деяние, которое мы способны совершить для вас, дабы достигнуть счастливого исхода в данном значительном предприятии, мы охотно на него пойдем». Прекрасные слова, но абсолютно лишенные смысла. Чувствовалось, - Ричард счастлив приему, встреченному им у других суверенов, но в настоящий миг не желает брать на себя обязательств. Он сообщил Изабелле, что отправил Бернарда де ла Форссу, находившегося еще на службе у Эдварда IV дипломата, дабы вести с ней переговоры. «Выслушайте и доверьтесь ему», - уточнял англичанин. Деликатная проблема Генри Тюдора Тоньше оказались взаимоотношения с герцогом Бретани, Франциском II. Последний удерживал в своих владениях ценного заложника, в течение многих лет служившего средством оказания давления в связях с парой королей Франции и Англии: Генри Тюдора. Тот, и правда, являлся потенциальной угрозой для Эдварда IV, а теперь – и для Ричарда III. Его происхождение, довольно запутанное, сделало из юноши вероятного претендента на английский трон. Бабушка Генри по линии отца, Екатерина Валуа, была вдовой Генри V и дочерью французского короля, Карла VI, а предки по линии матери вели род от Джона Гонта, герцога Ланкастера, сына Эдварда III. Подведем итог: в 1422 году, после смерти прославленного Генри V, его юная вдова, Екатерина, более или менее канула в безвестность. Она вступила в связь с одним из членов своей свиты, уэльсцем темного происхождения, Оуэном Тюдором, за которого вышла замуж и кому подарила троих сыновей: Джаспера, Эдмунда и Оуэна. Подобный неравный союз сильно разочаровал советников Генри VI, сначала оспаривавших его правомерность. Но в 1453 году суверен признал законность этого брака и принял троих детей при дворе. Джасперу присвоили статус графа Пембрука, Эдмунду – графа Ричмонда, а Оуэн стал монахом. В 1456 году Эдмунд женился на 15-летней девице, Маргарите Бофор, дочери герцога Сомерсета, потомка Джона Гонта. Спустя некоторое время после свадьбы он умер, оставив молодую супругу на 7 месяце беременности. 28 января 1457 года Маргарита родила своего единственного сына, Генри Тюдора. Сначала ребенок воспитывался у дядюшки Джаспера, в крепости Пембрук, на юго-западе Уэльса. В 1471 году, в результате разгрома ланкастерцев при Тьюксбери, Джаспер с племянником Генри бежали, намереваясь доплыть до Франции. Однако буря отнесла их к берегам Бретани, и они сошли на землю в Ле-Конке. Герцог Бретани, Франциск II принял путников в замке Гермине, в Ванне, и окутал гостей «почестями, любезностью и милостями». Эдвард IV, усмотревший в беглецах возможную угрозу, отправил гонцов, требуя у герцога доставить их в Англию в обмен на определенные выгоды. Одновременно и Людовик XI выразил пожелание, дабы Джаспера и Генри привезли к нему. Он рассчитывал воспользоваться ими в качестве средства оказания давления на английского короля. Франциск II сразу понял, что держит в руках драгоценных заложников, позволяющих ему поднять ставки во взаимоотношениях с Эдвардом и Людовиком. Следовательно, обоим уэльсцам пришлось поменять статус почетных гостей на положение пленников. Их заточили в крепости Сусиньо, близ Ванна, затем в 1474 году Джаспера переместили в Джосселин, а Генри – в грандиозный донжон замка Ларго, в зловещую башню Алвен. Почему Генри Тюдор представлялся столь значительным с точки зрения королей Англии и Франции? Его права на английскую корону относились к числу самых призрачных, если не сказать – отсутствующих, даже по сравнению с правами, тоже довольно шаткими, Ричарда. В этот временной отрезок, когда определение законности, как мы видели, было не более, чем вопросом соотношения сил, требовалось, дабы Генри вступил в брак с одной из дочерей Эдварда IV и, таким образом, вдруг оказался бы почтенным кандидатом на корону. Равным по правам остальным, разумеется, но способным получить поддержку от осколков лагеря Ланкастеров, союзников Вудвиллов, и стать, тем самым, опасной марионеткой в злонамеренных руках, таких, например, как руки Людовика XI. Эдвард IV совершал множество попыток с целью убедить герцога Бретонского доставить к нему Генри Тюдора. В 1476 году он предлагал выплатить собрату крупную сумму денег и принимал обязательство хорошо обращаться с Генри. Франциск II уступил и отправил Тюдора в Сент-Мало, где передал английским посланникам. Но отъезд пришлось отложить, так как Генри заболел. Тогда Франциск II изменил мнение. Его казначей, Пьер Ландуа, прибыл к Генри и забрал того к бретонскому двору, где герцог стал содержать гостя в условиях удобной, но поднадзорной свободы. Тюдор даже мог путешествовать по Бретани в свое удовольствие, но не пересекать ее пределы. Именно тогда Ричард превратился в короля Ричарда III. Через неделю после помазания на царство, 13 июля, он отправил некоего доктора Томаса Хаттона сообщить герцогу Бретонскому о своем восшествии на трон. Согласно данным ему наставлениям, Хаттону следовало предложить Франциску II переговоры и соглашение, завершающие пиратские набеги, ведущиеся между англичанами и бретонцами, а также «проверить почву и выяснить настроение и распоряжения герцога относительно Эдварда Вудвилла и его свиты. Ричард всеми доступными ему средствами старался узнать, не планирует ли тот что-то и где-то против Англии, дабы предупредить злодеяния». Действительно, как нам уже известно, в процессе прихода к власти Ричарда, Эдвард Вудвилл, брат королевы Елизаветы, в свою очередь, тоже укрылся в Бретани с несколькими из сторонников Вудвиллов. В глазах короля он представлял угрозу, может статься, гораздо серьезнее, нежели Генри Тюдор. Дело последнего защищалось при дворе его матушкой, Маргаритой Бофор, которая участвовала в церемонии помазания, выполняя почетные обязанности. Согласно данным летописца, Эдварда Холла, она попросила герцога Бэкингема ходатайствовать перед Ричардом, дабы тот разрешил возвращение Генри, обещая его верность суверену и даже готовность жениться на одной из девушек из рода Вудвиллов. Со своей стороны, герцог Бретонский сумел извлечь максимум выгоды из присутствия в его владениях Генри Тюдора. Находясь под угрозой французского нападения, Франциск послал 26 августа к Ричарду III гонца, Жоржа де Менбье со следующими словами: король Франции делал мне множество «великодушных подарков», дабы я доставил к нему Генри Тюдора, графа Ричмонда. Я отказался, «опасаясь, что король Людовик воспользуется этим ради создания проблем» моим друзьям, иначе говоря, вам, суверену Англии. В сущности, Людовик угрожает объявить мне войну, и я буду вынужден ему уступить Генри, что мне крайне не по душе «из-за забот, которые названный король Людовик сможет устроить упомянутому монарху и английскому королевству». Поэтому я предлагаю вам следующий обмен: вы присылаете мне 4 тысячи лучников с «добрыми капитанами и хорошим руководителем», заплатив им жалованье за 6 месяцев, а с ними от 2 тысяч до 3 тысяч лучников, жалованье коим выплачу я, с моей стороны к вам отправится Генри Тюдор. Все это Франциск облек в дипломатические выражения и улыбку, как понятно. Несмотря на поражения в конце Столетней войны, военный престиж английского лучника после Кале, Пуатье и Азенкура оставался довольно высоким. Франциск II понимал, что он не в силах сопротивляться французскому нападению, но равно понимал, что и Ричард III желает завладеть Генри Тюдором, дабы контролировать его и поместить вне возможности навредить. Англичанин больше всего боялся, что Генри окажется отдан королю Франции, в чьих руках стал бы грозным оружием. Отсюда и происходил описываемый шантаж. Ответ Ричарда не известен. Но представляется, что сразу он на предложение Франциска II не ответил, к тому же это предложение, со смертью Людовика XI в конце августа, стало недействительным. Итак, начало правления Ричарда ознаменовалось в дипломатическом отношении счастливыми провозвестиями. И недавно коронованный монарх, имея перед собой несколько месяцев почти спокойствия, использовал их, двинувшись в путешествие по стране, дабы лучше узнать своих подданных.