Как одно действие способно лишить жизни

В этом парке развлечений был билет только в один конец. Уютные вечера в закрытой пиццерии, приятный запах свечей, свидание с любимым человеком, чьё бледное тело усыпано шрамами от тесного костюма жёлтого кролика. К этим шрамам всегда хотелось аккуратно прикоснуться подушечками пальцев, погладить, поцеловать. И я воплощала эти желания в реальность, не осознавая, что шрамы эти принадлежали не аниматору, жертвующему здоровой кожей ради радости детей, а маньяку, что затаскивает этих детей в укромное место и... Руки начинают мелко дрожать, когда я хоть на секунду представляю то, что он мог с ними там делать. Он часто говорил, как любит меня, мои рыжие волосы, жёлто-зелёные глаза, тонкие пальцы, которыми я легко держала кисточку с краской. Мы вместе создавали новых аниматронников, чтобы радовать детей. Мы пили кофе по утрам и горячий чай холодными вечерами. Мы бродили по улицам без всякой цели, то разговаривая, то держась за руки в полном молчании. Мы ведь были счастливы. Это просто не могло быть фальшивым. Я не могла даже подумать о том, что в один вечер внезапно захочу оказаться там, где его не будет. Подальше от Дэйва Миллера. Подальше от Уильяма Эфтона. Подальше от человека, чьи руки были по локоть в крови. Я была влюблена в его профиль, чёрные волосы, серые глаза, под которыми легли мешки от бессонницы. Я подходила к нему со спины и заключала в мягкие объятия, молчанием умоляя лечь спать, но он оставался в мастерской. Лишь иногда я добивалась своего, и он, глядя отрешённым взглядом, добирался до спальни. Он говорил, что у него был сын, но отчего-то малыш погиб. Больше Дэйв мне ничего не рассказывал. Подсознательно я предполагала, что теперь он хочет приносить радость чужим детям, раз уж не срослось со своим ребёнком. Веселить чужих детей, закапывая собственное горе поглубже в землю. Если честно, я много раз пыталась аккуратно вывести его на откровенный разговор, но, понимая, что Дэйв всё ещё не готов открыться, оставляла его в покое. В глубине души я даже чувствовала некоторую обиду, но осознавала, что не должна давить на любимого человека. Если он не хочет говорить - пусть не говорит. Но ведь от разговоров всегда становится легче, разве нет? Я поступила глупо. Дрожащими руками я открыла тумбочку Дэйва и поразилась, что она не заперта. Либо он доверяет мне, либо просто не предполагал, что я действительно стану копаться в его вещах. Что я слишком чиста для такого грязного действия. И лучше бы действительно была чиста. Жить было бы проще. По крайней мере, я была бы жива. Мне хотелось узнать о его сыне, однако в руки попал лист бумаги с фотографией молодого Дэйва и надписью «разыскивается преступник». А потом начали попадаться документы со смутно знакомым «Уильям Эфтон». И вот здесь в моей черепной коробке что-то щёлкнуло. Но было поздно. Ноги стали ватными, в висках запульсировало, дыхание замерло. Я понимала, что Уильям стоит позади меня. Я хотела что-то сказать или закричать, позвать соседей на помощь, но в глубине души молилась, что он не станет причинять мне боль, что объяснит мне это какой-нибудь глупой историей о брате-близнеце с фамилией матери. В нос ударил уже знакомый запах машинного масла, а потом... Темнота, запах металла и ужасная боль в затылке. Он ударил меня! Я находилась в тесном месте, где не могла размять затёкшее тело. Паника захлестнула с головой: я сразу же осознала, что заперта в брюхе нового аниматронника, для которого Дэйв-Уильям выбрал прототипом меня. Однако, он явно не рассчитывал, что внутри будет находиться взрослый человек. То есть, я сама. Интересно, любил ли он меня хоть немного?