Преодоление трудностей

Приятное тепло никак не проходит, и Мичидзо понятия не имеет, хорошо это или плохо. Теруко, кажется, осталась весьма довольна и всю обратную дорогу до кабинета, пока сидела на его плечах, наглаживала ему уши — как какому-то питомцу. Грешно жаловаться на проявление заботы, которое она редко позволяла себе так открыто. Пусть оно и было довольно странным, но к странностям в отряде он давно привык. Вернувшись в комнату, он сразу же слышит заинтересованное: — Ну как прошло? Дзёно сидит на койке, держа на коленях папку с текущими делами, отданную каждому из них на изучение. Ту самую, которую Тачихара ещё толком не открывал. Вздохнув, он пожимает плечами, неопределённо бросая: — Ну так. Застыв посреди комнаты, он невольно рассматривает Сайгику, всё ещё чувствуя себя очень странно — как после мягкого алкогольного коктейля, на грани приятной лёгкости, затмевающей собой тревожность. Взгляд приковывают изящные пальцы, лежащие на тиснёных страницах со шрифтом Брайля. Неясное воспоминание вздрагивает где-то в глубине, но Тачихару тут же отвлекают. — Ты в порядке? — Дзёно откладывает документы и протягивает руку, насмешливо улыбаясь. — Соскучился по мне? Ну иди сюда. Мичидзо усмехается и, помедлив, садится рядом. Потирает виски. — Я так странно себя чувствую после таблеток… Мне тут вот прописали, — он достаёт из кармана белую баночку, не имеющую этикетки, бессмысленно вертя её на ладони. — Понятия не имею, что это, они сказали, просто витамины. Может, какие-то стимуляторы, — он кривит губы, убирая её обратно. С сожалением замечает: — Наверно, мне стоило прочитать мелкий шрифт в документах, а потом уже их подписывать. Склонив голову, Сайгику внимательно слушает и поддерживающе поглаживает по спине. — Ты же знаешь, что Теруко не станет намеренно вредить тебе, можешь не переживать, — сделав паузу, он задумчиво хмыкает и цокает языком. — Поверь, ей ни в жизнь не захочется потерять рабов. «Как прикажете, госпожа» Тачихара неловко усмехается. Странно, но происходящее, тем не менее, всё больше его расслабляет. Ему приятны прикосновения, которыми в последние дни его так щедро одаривают, словно прощупывая почву, ища предел, выясняя, как далеко можно зайти, оставшись безнаказанным. Он успевает подумать об этом, но мысль быстро ускользает. Дзёно, так очевидно прислушивающийся к его пульсу, заботливо спрашивает: — Чувствуешь себя немного пьяным? — Чёрт, ну… — он сокрушённо выдыхает, хотя сейчас ему вовсе не хочется, чтобы это состояние проходило. — Ну и славно, — придвигаясь, Дзёно мягко обнимает, укладывая его голову на своём плече. Мичидзо тут же вспоминает про курс обещанных ему объятий и решает не сопротивляться. Прикрывает глаза, ощущая, как его с осторожностью гладят по голове, начинающей слегка кружиться. Тепло становится ярче, и он чувствует дыхание Дзёно на своём лице. Смутные кадры прошлого снова всплывают перед глазами — тёмная комната, похожая на ту, где его поселили почти сразу после ареста. Он уже не был преступником, но и не мог считать себя чем-то большим. Кажется, прошло несколько недель, а ему всё ещё было сложно адаптироваться и считать себя одним из них. И он не думал, что справится, что сможет перебороть это. Что перестанет бояться — как засыпать, так и просыпаться. Пока однажды в его комнату не проникли посреди ночи. — Ты в порядке? Подняв голову, Тачихара задевает носом его подбородок, распахивая глаза. Да, он всё ещё здесь. В такой же тесной комнате. И его так же обнимают, успокаивая и утешая. Как впервые случилось тогда и как было когда-то в детстве — как очень давно делал его брат. — Ты в порядке, Мичи? Воспоминания подрагивают, накладываясь друг на друга, смазываются и исчезают. Мичидзо медленно отстраняется, потирая ладонью веки, что теперь кажутся такими тяжёлыми. Эти чёртовы витамины, всё смешавшие в его голове. Тепло всё ещё не рассеялось, напротив — начало жечь. Дзёно, чуть нахмурившись, касается пальцами его щеки. — Может, тебе прилечь? — Не надо, — он отстраняется, шумно вздыхая. — Всё нормально со мной. Промаргиваясь, фокусирует взгляд на лице Сайгику — бледном, сосредоточенном, находящемся чересчур уж близко. Неловкость вдруг возвращается, и что-то в голове наконец-то встаёт на место, позволяя, отклоняясь, с усмешкой выдохнуть — как можно безобиднее: — Ты опять, что ли, домогаешься? Отодвинься. — Как грубо, Тачи-тян, — Дзёно улыбается, всё ещё держа ладонь на его спине, ненавязчиво поглаживая между лопатками. — Вообще-то это ты только об этом и думаешь. Я здесь вообще не при чём. — Ну да, — Мичидзо кратко смеётся, пытаясь взять себя в руки, пока это не сделал за него кто-нибудь другой. Дзёно, вздохнув, повторяет уже серьёзно: — Ты точно в порядке? Я собирался позвать тебя на тренировку, но, возможно, тебе лучше отдохнуть здесь. Тачихара задумывается, невольно вспоминая свой провал в спортзале. Ему не хотелось бы снова чувствовать это, но его тут же успокаивают: — Не волнуйся, в отличие от некоторых я не идиот и не буду бить по-настоящему, — его губы растягивает лисья ухмылка, с которой он добавляет: — И даже голым меня видеть необязательно. Только по желанию. — Ну спасибо, — Мичидзо смеётся, выпутываясь из его рук, и поднимается с кровати. Обернувшись, уточняет: — А желание твоё или моё? Дзёно насмешливо улыбается, пожимая плечами. — Ну как получится. Тачихара не знает, что может получиться, но не находит причины ему отказать. Может быть, тренировка с ним не будет столь разочаровывающей, как это было с Тэтчо, который, кажется, в принципе не был озабочен ничем, кроме прямых обязанностей и собственной физической формы. И, наверное, Дзёно, о котором он пытался что-то сказать. Ради которого в аэропорту пренебрёг приказом. Сделал бы кто-нибудь подобное ради Мичидзо? Странные чувства обдают жаром, и ему меньше всего хочется оставаться с ними наедине, поэтому он поспешно переодевается и следует за Сайгику, что ведёт его на улицу, а не в душный спортзал. На огороженной тренировочной площадке за корпусом никого не оказывается. За металлической сеткой просматривается пустой полигон, и Тачихара испытывает облегчение от того, что они одни. Он не хотел бы вновь позориться на глазах у всех. — Готов? Изучив инвентарь, Дзёно бросает ему синай, и Мичидзо, поймав его, усмехается: — Решил сводить меня на кендо вместо ресторана? — и тут же соображает, что, кажется, действительно сам слишком много об этом думает. Сайгику насмешливо улыбается и принимает боевую стойку, выставив тренировочный меч вперёд. — Давай для начала проверим твои реакции. Так ты готов? Мичидзо фыркает. — О боже, ладно. Его вид, в отличие от стойки Тэтчо, хотя бы не так пугает. Тачихара и правда верит, что на этот раз больно уже не будет, ведь о нём хотят позаботиться, ему просто хотят помочь. Он же не может до сих пор в этом сомневаться? Со вздохом он следует его примеру, крепко обхватывая рукоять бамбукового меча. Он отвык держать оружие, сделанное не из металла, неподвластное его способности, требующее полной концентрации. Без права на ошибку. Хотя, возможно, Дзёно не будет чересчур требовательным и хотя бы не собьёт его с ног первым же ударом. — Чёрт! Мичидзо едва успевает среагировать на первый выпад и отразить удар, когда сразу же летит следующий. Мечи скрещиваются перед их лицами, и, оказавшись вплотную, Дзёно усмехается: — Ты на меня, что ли, засмотрелся? Или в каких облаках витаешь? Тачихара кривится, вспоминая властный голос Теруко над самым ухом. Ему действительно пора собраться, чтобы не множить столь явные поводы чувствовать себя дураком. Тряхнув головой, он отражает ещё один выпад, параллельно замечая: — Ты, кажется, говорил, что не будешь бить в полную силу! Дзёно с ухмылкой пожимает плечами. — Я даже не начинал. Он на миг отступает, давая передышку. Делает паузу, склоняя голову, словно оценивающе осматривает и изучает. Говорит мягко, без издёвки: — Я же чувствую, что ты можешь лучше. Ты и сам это знаешь. Тебе нечего бояться, ну же. Не сдерживайся. Просто дай мне отпор, Тачихара-кун. От последней фразы по спине вдруг пробегают мурашки, и Тачихара не успевает понять, почему. Уже следующим ударом — таким же по силе, как и предыдущие, — Дзёно выбивает его оружие, и Мичидзо, неудачно поставив руку, шипит от боли в запястье, хоть и не уверен, что оно было задето. Бамбуковый меч с треском отлетает в сторону. — Чёрт!.. Собственный голос вздрагивает, а глаза неожиданно застилают тёмные точки. Зажмурившись, он на несколько мгновений теряется в пространстве, не находя опоры. Странное чувство прошибает тело, и тепло, совсем недавно столь приятно согревавшее изнутри, слишком резко сменяется невыносимым холодом. Ему кажется, что внутренности покрываются льдом, и из горла вырывается хриплый кашель, царапающий горло. В ушах звенит, и он не слышит больше голоса, с беспокойством зовущего: — Тачихара! Чёрт, ты в порядке? Беспокойство вдруг сменяется самодовольной усмешкой — тот же голос, поднявшись из глубины, шепчет внутри сознания: — Не дёргайся, я же сказал, что, если что, сломаю тебе руку. Ты правда хочешь это проверить? Тачихара в ужасе замирает. Голова кружится, а тьма, застилающая глаза, медленно расступается. Дрожа, он видит мутный люминисцентный свет узкого коридора. Запястье ломит, плотно сжатое в кольцо изящных, но сильных пальцев. Нечеловеческая сила — вот, что он тогда подумал. Он подумал: «Мне не сбежать. Он убьёт меня. Сейчас или позже. Он точно убьёт меня. Наверняка». Улыбка, с которой ему угрожали, врезалась в память острее лезвия. Опущенные веки — неподвижные и пугающие. Красные кончики белых волос. Что-то нечеловеческое, чего он не должен был никогда встречать. Весь его облик, красная форма, пятна крови на белых перчатках. Тачихару мутит, и эти воспоминания, затмившие настоящее, как на старой киноплёнке, прокручиваются назад — обратно по коридору, к главному хранилищу банка, где его и поймали. Где он увидел его в первый раз, возникшего из ниоткуда и изменившего его жизнь навсегда. Лязг металла, который впервые не помог ему обороняться, холодная шершавая стена, к которой его прижали, чувство бессилия, нехватка воздуха. Ладонь в белой перчатке, плотно сжавшаяся на горле, болезненный звон в ушах и сквозь него прорезающееся: — Попался, Тачихара-кун. Это мгновение парализовало его. Он подумал, что оно станет последним, но оно не заканчивалось, а длилось мучительно долго, вязко, и страх только нарастал. Дрожь по всему телу, холодный пот, стекающий под футболкой. Крепкая, жёсткая хватка на горле, невозможность пошевелиться. Чужое дыхание возле лица. То, из-за чего он так долго не мог больше спать ночами, из-за чего так боялся его и ненавидел самого себя. И всё дальнейшее — обрывками, как в тумане. Только шёпот внутри головы: — Я могу вскрыть тебя прямо здесь, как ты вскрыл этот сейф. Или ты всё-таки примешь моё предложение? Хотя… если хочешь, сначала мы можем с тобой поиграть… Его чёртова улыбка и пугающе мягкий голос. Его близость, от которой мороз проходил по коже. Зажмурившись, Мичидзо с отвращением чувствовал, как его горящей щеки и уха неторопливо касались губами и языком, откровенно наслаждаясь его бессилием. Сколько недель ушло на то, чтобы стереть это из головы? Он ведь справился, он забыл это — так почему опять?.. Тачихаре трудно дышать. Сквозь пелену рваных воспоминаний мутным светом пробивается настоящее. Но болезненный холод не отступает. — Тачихара! Пальцы, прикасающиеся к лицу, всё ещё кажутся ледяными. Мичидзо не может пошевелиться. Дыхание сбивается. Веки тяжёлые, влажные. С трудом поднимая их, он обнаруживает себя на земле, на тренировочной площадке за корпусом, где, кроме них, никого. И теперь это пугает. Сидя рядом, Дзёно зовёт его по имени и обеспокоенно наклоняется. Придерживая за плечи, приподнимает к себе — его ладонь скользит то к груди, то к лицу, и вдруг касается шеи и останавливается. Тачихара застывает, не до конца придя в себя, не понимая, что из увиденного реально — слишком ярко, чтобы быть просто воспоминанием. Что это было? Он испытывает то же, что сковало его тогда, — липкий страх и отвращение от насильственных прикосновений. Пальцы на горле, губы, невесомо скользящие от щеки к виску, горячее дыхание и довольный шёпот, которым ему угрожали: — Гордишься тем, что ты вор? Может быть, вскрыть тебе грудную клетку и украсть твоё сердце, Тачихара-кун? Его тошнит, и видения прошлого окончательно ослепляют. — Отпусти меня! Он кричит? Он кричит, не контролируя собственный голос, и поспешно вырывается, наугад ударяя по холодным рукам, которые снова вселяют один лишь ужас. Отползая, пытаясь встать, с трудом сглатывает слюну, чувствуя горечь, и слышит собственный крик из прошлого, полный бессильного гнева: — Не прикасайся ко мне, твою мать! — Тачихара… Он закашливается, поднимаясь — как можно быстрее, не оборачиваясь, не осознавая происходящего, — и бросается прочь, не разбирая дороги, слыша испуганный стук своего же сердца, чувствуя липкий холодный пот, ощущая одно желание — как можно скорее сбежать, исчезнуть. Он не знает, как с этим справиться, он не может остановиться, не может слышать его сейчас. Что-то мигает внутри красной лампочкой. То, от чего он так долго прятался, о чём он не должен был вспоминать.