Преодоление трудностей

Тачихаре тяжело давались последние несколько дней вдали от всего случившегося. Залечь на дно, прикинувшись для Мафии мёртвым, было единственным решением по словам Теруко, отправившей его аж на другой берег Японии и приказавшей оставаться там до дальнейших указаний. На душе было неспокойно, и каждую ночь он видел повторяющиеся кошмары — как его тело пронзает меч, рассекающий пространство и время, как глаза заливает кровью, как дрожит в руке лезвие ножа, которым он пытался перерезать собственное горло, только бы не становиться частью того, чему не смог противостоять. Теперь, исцелённый Акико и узнавший из внутреннего отчёта об истинной цели бывшего командира, он чувствовал себя ещё паршивее, окончательно запутываясь и не понимая, что именно он должен был тогда предпринять. Он вспоминал лицо Дзёно, задумчиво склонявшего голову в его сторону на том последнем собрании, словно без труда считавшего ложь в на миг дрогнувшем сердцебиении, но всё-таки промолчавшего. В тот момент Мичидзо так отчаянно пытался скрыть волнение, применяя все приобретённые навыки разведчика, наивно веря, что делает что-то правильно. Что он сможет сделать это сам. Теперь, после всего этого, уехав прочь по приказу Теруко, он отчаянно жалеет, что не успел застать момент, когда Сайгику придёт в сознание после того, что случилось с ним в аэропорту. Отчёт об этом заставлял сердце сжиматься с новой силой, ощущая вину, понимая, что тогда, на собрании, Дзёно действительно понял, что Тачихара что-то скрывал, но, очевидно, слишком верил в него, решив не вмешиваться. И это резало больнее всего. Мичидзо хотел их защитить, но в итоге подвёл. Подвёл их всех, подвёл Сайгику, что всё время относился к нему так хорошо, как ни к кому другому. Те слова, что Тачихара оставил ему в записке перед отъездом, — мог ли он этим хоть немного себя оправдать? Он отдал листок Тэтчо, вечно дежурившему в палате Дзёно, до последнего надеясь, что успеет сказать всё лично, но времени больше не было. Он не отдал записку через Теруко, не желая слушать её комментарии и зная, что Суэхиро в любом случае от них воздержится. Он не знал, что теперь будет дальше. Не знал, сколько времени ему нужно здесь провести, ожидая, когда с ним выйдут на связь с дальнейшими указаниями. Надеясь, что его хотя бы оповестят, когда Дзёно придёт в себя, и боясь даже думать о том, что этого может не произойти. Последние дни он мог слушать лишь тишину. Тот мобильник, которым он пользовался в Мафии, был лично разбит Теруко, а тот, что был для связи с Ищейками, — потерян где-то среди развалин, до которых он выследил тогда Фукучи. Телефон, что она сунулу ему с собой, был старой кнопочной Мотороллой, перепрошитой лишь на приём зашифрованных сообщений и более не обладавшей никакими функциями. Экран не показывал даже времени, и всё, что мог делать Мичидзо, это следовать словам Теруко: «Просто отдохни от всего этого». Он спросил «Сколько?», но она только пожала плечами: «Сколько потребуется». И вручила ему сумку с вещами, среди которых не было ничего, что ему бы принадлежало, и, кивнув двум военным на передних сиденьях, что должны были обеспечить его безопасность в пути, снаружи хлопнула дверцей чёрной тонированной машины, которая отвезла его в пригород Касивадзаки. Он не знал их имён, и ни на один из вопросов они так и не ответили, молча все несколько часов, просто доставив до пункта назначения. Теруко сказала: «Следуй инструкциям». И это единственное, что оставалось делать. Его заселили в маленький одноэтажный дом с открытой террасой, где было всё необходимое, в том числе огромная кладовка с запасом еды, одежды и средств гигиены, и оставили там одного. В первый день он просто спал, свернувшись на единственном футоне посреди маленькой комнаты, пытаясь перестать пялиться на молчащий телефон в ожидании сообщения о том, что Дзёно наконец-то пришёл в себя. Но сообщения не было, и весь следующий день он провёл в кладовке, перебирая запасы, читая составы, лишь бы просто отвлечь себя от скребущих в голове мыслей. Ни одной книги в этом доме не было. Не было тетради, куда он мог бы излить переживания, не было диктофона или проигрывателя. Не было ничего. Теруко сказала: «Займись спортом и помедитируй». Мичидзо сворачивался на полу, глядя в потрескавшийся потолок. Это было невыносимо. Она сказала: — Не ходи никуда, там всё равно в округе ничего нет. Но я в любой момент могу послать за тобой, так что не расслабляйся. — Вы же сказали мне отдохнуть. Она цыкнула, закатив глаза: — Отдыхай, но не расслабляйся. Но то, что он чувствовал по этому поводу, не было учтено в инструкциях. На третий день пребывания в этом доме он встал с футона ещё более разбитым после очередного кошмара, в котором кровь заливала его лицо и он слышал над ухом повторяющийся шёпот, в котором с болью узнавал голос Дзёно. Ни одного сообщения так и не пришло, и в груди сдавливало всё сильнее. Перед отъездом он практически умолял их прибегнуть к помощи Йосано, но это было названо крайними мерами, в которых, по словам врачей, Сайгику не нуждался. Хотелось выть от беспомощности, от невозможности жить в этой вязкой невыносимой неопределённости. «Сколько потребуется». Сколько, чёрт возьми, он сумеет выдержать? Покончив с разогретой в микроволновке бобовой кашей, он долго смотрит сквозь стеклянные двери террасы на окружающий дом пустырь, со всех сторон огороженный хвойным лесом. Холодает. Мичидзо, ёжась, натягивает капюшон толстовки, обнаруженной в сумке среди вещей. Что ему делать в этой глуши? Он не может ни с кем связаться, не может ничем занять себя. «Займись спортом». Он кривит губы, принимая упор лёжа, и отжимается столько, сколько позволяют силы. Благодаря дару Йосано, его тело в полном порядке и больше не было обезображено шрамами, но те базовые усиления, которым он подвергался в штабе Ищеек, кажется, больше не работали. Он выдыхается, не досчитав до ста, хотя обычно это не было для него проблемой. Теперь он, запыхавшись, просто распластывается на полу, прижимаясь щекой к дощатой поверхности. Возможно, он больше не может оправдать тех надежд, что возложила на него Теруко, спрятав здесь ото всех, оградив от разбирательств вокруг отряда и преследования Портовой Мафией, которой было бы так выгодно иметь его в качестве двойного агента. Кем он будет теперь? Он снова чувствует себя подростком, который ничего больше не умеет. Который ни с чем не справился. Безвольно лежа на полу лицом вниз, он не сразу замечает, как раздаётся негромкий стук по дверному косяку, и с ужасом подскакивает, не успевая подняться, так и замирая, сидя на полу. Стучат изнутри, и через мгновение он видит фигуру в дверном проёме между кухней и комнатой, где он находится. Глаза широко распахиваются, и он тут же закрывает лицо ладонями, словно прячась от самого себя. Неужели он дожил до галлюцинаций? Он боится вновь посмотреть, слыша лёгкую усмешку, голос из своих снов: — Что ты тут делаешь? Слышит шаги и осторожно отводит от лица руки, неверяще спрашивая: — Дзёно? Тот стоит прямо напротив, в повседневном брючном костюме с белой рубашкой и синим лёгким пиджаком, с улыбкой приподняв брови. Тачихара подрагивает, не зная, как реагировать. — Это правда ты, или я сошёл с ума? — А как тебе больше нравится? Сайгику опускается рядом с ним на корточки, с привычно тёплой улыбкой касаясь плеча, и это прикосновение точно настоящее. Он говорит: — Всё в порядке. Прости, что напугал тебя. Я стучал снаружи, но ты не слышал. Мичидзо находится в ступоре ещё несколько секунд, прежде чем окончательно верит, что это происходит на самом деле. Рванув вперёд, он бездумно хватает Дзёно за плечи, чуть не роняя на пол рядом с собой, лишь бы только удостовериться, что это не галлюцинация. Тот усмехается, хлопая по спине, позволяя прижаться чересчур крепко. — Полегче, всё хорошо. Это правда я, ты не сумасшедший. — Дзёно, я… Но он не знает, как выразить свои чувства — облегчение, надежду, стыд. Всё перемешивается, и губы беззвучно вздрагивают, не в силах произнести что-либо ещё. Сайгику отстраняется, беря под руку и помогая встать. — Тачихара, успокойся, твоё сердце сейчас выскочит из груди. Теруко мне этого не простит. Упоминание её имени наконец хоть немного приводит в чувство. Поднявшись, Мичидзо неуверенно спрашивает: — Это она тебя прислала? Дзёно хмыкает, придерживая за плечо. — Не совсем, — он морщится, поворачивая голову так, словно осматривает помещение. — Кажется, здесь не такие уж хорошие условия, как она описывала в отчёте. Впрочем, сейчас здесь лучше, чем там, — он сдержанно улыбается. — Угостишь меня чаем? Тачихара спохватывается. — Да, конечно. На кухне, глядя на сидящего за столом Сайгику, подпёршего ладонью бледную щёку, он наконец с волнением спрашивает: — Когда ты пришёл в себя? Тот поводит плечом. — Вчера. Тебе не стоило так волноваться, — он бледно улыбается. — Ты в записке четыре раза сказал «прости», достаточно было и одного. Мичидзо чувствует, как неминуемо вспыхивают его щёки, и отворачивается к закипающему чайнику, безотчётно выдыхая: — Прости… — Пятый раз. — Чёрт. Дзёно мягко усмехается, спокойно добавляя: — На самом деле, не нужно ни одного, но всё же я рад, что ты оставил мне эти слова. И рад, что с тобой всё в порядке. Тачихара вновь натягивает капюшон, словно это могло бы помочь не чувствовать себя так глупо. Ставя наполненные чашки на стол, он садится напротив, искоса глядя в его лицо. Судя по отчёту, Сайгику получил очень много ран. Если Мичидзо пронзили тем чёртовым мечом единожды, то тот одновременно получил целых семь ударов и, если бы не усиления тела, то вряд ли бы дожил до приезда помощи. И во всём этом виноват только Тачихара. Даже тысячи «прости» не хватило бы, чтобы это исправить, чтобы избавиться от этого чувства. Что он просто слишком глупый, что он их предал, что он всех подвёл. — Успокой уже своё сердце, а то я больше, кроме него, ничего не слышу. Мичидзо не знает, как это сделать. Глядя на Дзёно, живого, отпивающего чай и спокойно ему улыбающегося, каким-то образом добравшегося в эту глушь, добираться до которой на машине несколько часов, он испытывает слишком странную гамму чувств, едва удерживаясь от того, чтобы вновь выпалить извинение. Сайгику вздыхает. — Тачихара, серьёзно, тебе не в чем себя винить. Если хочешь, чтобы был виноватый — вини меня. Это ведь я с тобой не поговорил. — Но… — Не хочешь? Тогда не вини никого. Все виновные уже наказаны. Он спокойно пьёт чай, словно тема исчерпана, и Мичидзо стоит прислушаться, перестав пожирать себя изнутри. Но разве это легко? — Кстати, — Дзёно задумчиво трёт подбородок. — Могу я сегодня остаться у тебя? — Конечно, — он отвечает прежде, чем задумывается, и тут же чувствует подступающую неловкость. — Ну… вообще-то, у меня тут только один футон, и больше ничего нет. Сайгику хмыкает, спокойно спрашивая: — Тебе холодно по ночам? Мичидзо щурится, пытаясь понять ход его мыслей. — Ну… немного. Дзёно пожимает плечами, делая глоток. — Ну согрею тебя, получается. Тачихара нервно усмехается от таких заявлений, не понимая, шутка это или нет, но Сайгику добавляет совершенно серьёзно: — Не обольщайся, я просто не хочу возвращаться в город. Мичидзо хмурится. — Почему? — Этот недоумок прописался в моей палате и не хочет оттуда уходить, а квартиру мою опечатали, перевернув вверх дном, — он морщит нос, тяжело вздыхая. — Чёртовы военные разбирательства. По-хорошему, мне нельзя здесь находиться, но всё это просто невыносимо. А ты тут устроился посреди леса вдали от всех идиотов. Мечта, не правда ли? — Ну… — Тачихара не знает, стоит ли после услышанного жаловаться на своё положение, хоть нахождение здесь и походило больше на изгнание, чем на мечту. — Ладно, если ты хочешь, чтобы я ушёл, просто так и скажи. — Нет, нет, — он невольно вертит в руке чайную ложку, пытаясь подобрать слова. — Я очень рад тебя видеть, правда… Но у тебя же не будет из-за этого проблем? Чёрт, я ждал, что Теруко хотя бы напишет мне, когда ты придёшь в себя, — он снова чувствует себя неловко, сдержанно усмехаясь. — Ну и футон тут и правда всего один. — Я уже понял, — на лице Дзёно такое выражение, словно повторно упоминать этот факт было чем-то глупым. Спокойно спрашивает: — Тебя это беспокоит? Мичидзо понятия не имеет, как отвечать, чтобы звучать естественно. И правда, с чего его должно это беспокоить? — Нет… ну… никаких проблем. Дзёно по-лисьи улыбается. — Замечательно.