Наяву

Николай слишком устал за день. Ближе к вечеру в груди начала разрастаться тревога, к ночи — захватила почти все сознание. Что-то идет не так. Но вот только что именно? В стране переполох: Николай Александрович отрекся от престола в пользу своего брата Михаила еще в марте, однако на дворе почти конец июля, а никаких сдвигов во власти нет. Александра наверняка на нервах, ведь мятежи всегда переживала тяжело, особенно если вспомнить, как она к своей семье привязана. Помнит Немигов, как в 1825 Саша сгибалась от боли пополам и безостановочно харкала кровью от выстрелов. Сейчас, благо, никого не убивают, Романовой должно быть легче хотя бы физически... Но на письма она так и не ответила. Дошли ли до нее? Она с семьей поехала в Екатеринбург и уже скоро, со дня на день, должна вернуться обратно в Петроград. — Петроград... Чужое и холодное имя. Не ее. — невесело промелькнуло в голове Николая. Он потушил свечи перед иконой, снял халат и забрался в широкую постель, устало падая на подушки. Плохо спал в последнее время, может заснуть получится быстро, не думая о плохом. — Господи, прости им – не ведают, что творят... — голос Николая, а затем множество выстрелов оглушили всех, кто находился в подвале. Саша закричала. Ее крепко держали двое, иногда подбивая под колена, чтобы сгибалась и не вставала. Одно за другим тела падали на холодный пол, стоны боли и злобные насмешки уральских смешались в голове девушки, что видела происходящее сквозь кроваво-красную пелену. — Нет же! Пустите! Николай! Что вы творите?! Они же еще дети! Алешка... Романова отчаянно старалась вырваться из цепких лап преступников, билась, царапалась, кусалась, за что получала четкие удары в лицо, приправленные ядовитым: "Сука!" и "Императорская шлюха!". Левый глаз, из которого уже которую минуту как будто текла кровь, уловил то, как одну из княжон пронзают штыком. Саша хотела бы закричать сильнее, но удар прикладом по затылку выключил все. Немигов подскочил, судорожно дыша. Простыни насквозь промокли и скатались в единую кучу от беспорядочных метаний по постели. — Аликс! – крикнул он, надеясь, что увиденное — просто кошмар из-за стресса, но умом и сердцем понимал, что это не так. Коля соскочил с кровати, в попыхах оделся и крикнул, чтобы как можно быстрее гнали на железнодорожную станцию. Восемь часов в поезде до Москвы Минск не мог прийти в себя, трясясь, будто в припадке, постоянно потирая глаза, которые почему-то заболели, и безостановочно бормотал молитвы, прося, чтобы с Александрой все было хорошо. Хорошо не будет, — он понимает, но... — Пусть она будет хотя бы живой... Секретарь Михаила сообщил, что Московский находится в больнице. Николаю уже сообщили, что столицу решено было перенести обратно в Москву, и Немигов сжал кулаки, сдерживая себя, чтобы эту новую столицу не прикончить к чертовой матери. Неужели его брат так жаждал вернуть свой статус, что пошел на такое..? Кое-как добрался до госпиталя и хотел уже было спросить, где же Московский, но женские вопли сразу дали понять, где же этот гад находится. Коля рванул туда, в палату, находящуюся в нескольких метрах, которые сейчас казались бесконечными. — Я вас ненавижу! Ненавижу! Не смей меня трогать, убери свои грязные руки, Уралов! Ты тварь! Ты и твои гребанные ураловцы! Вы убили их! Это ты во всем виноват! Немигов сходу почти выбил дверь в палату, где в нос сразу ударил едкий запах медикаментов, и на секунду замер от гадкой картины: Александра извивалась в руках Московского, который пытался ей пообещать, что те, кто с ней это сделал, получат по заслугам, и пыталась дорваться до белого Екатеринбурга, который кричал, что расстрел был не иначе, чем самоуправством, ему неизвестным. — Саша, успокойся! — крикнул Михаил, но это только подлило масло в огонь, и Романова принялась вырываться еще активнее. — Я и тебя прикончу, сука московская! Я вас обоих ненавижу! Вы убили мою семью! За что?! Детей за что?! Дорвался до статуса столицы, Московский?! Оно того стоило?! Убери от меня свои поганые руки, Москва! — Отпусти ее! — Николай еле сумел подать голос. Ком в горле встал от вида такой Саши, но дальше смотреть на ее тщетные попытки выбраться из железной хватки Коля просто не смог. Михаил и Уралов синхронно обратили на него внимание, а Романова даже не услышала, крича уже просто, от бессилия и ужаса. — Отпусти мою жену, Московский! И уходите отсюда. Оба. Немигов поймал ее, трясущуюся и дергающуюся, в руки и сразу прижал к себе, невольно опускаясь на пол вместе с ней. Саша рыдала навзрыд, кричала и странно трогала его, Коли, лицо и плечи, будто пыталась нащупать. — Сашенька... Саш... Посмотри на меня, это я. Романова зарыдала еще сильнее, вперемешку со смехом, и схватила мужа за одежду, сжав ее в кулаках. — Коля, это ты...? Коля, они убили их всех... Они всех... Даже Джоя... За что? Коля обхватил ее тело, облаченное в какую-то кровавую тряпку, что раньше, видимо, была полноценным платьем, прижал к себе и хрипло произнес: — Не надо, Сашенька.. Я все видел. Не говори, не надо.. Посмотри на меня, я тут, рядом с тобой... Слов у него почти не было, у самого глаза наполнились слезами от жалости и сочувствия, а еще скорби, ведь он сам помнил, что Алёшка был еще совсем ребенком, а Настеньке только месяц назад исполнилось семнадцать... Но дар речи пропал совсем, а ненависть и ярость наполнили до краев, когда Саша, все также исследуя контуры лица дрожащими руками, скривилась и шепнула, срываясь на слезы: — Я не вижу тебя... Я ничего не вижу.