Бейся сильно

Тик-так, тик-так… будильник звонко щелкает над ухом, громко-прегромко в тихой пустой квартире. Я смотрю на него, смотрю, не мигая и не отрываясь. Почему стрелки крутятся назад? Разве это возможно? Время вспять не повернуть. В каком-то боевике так было, когда в машину заложили бомбу. Но это – кино. А откуда бомбе взяться тут, в питерской квартире, и почти через четверть века после лихих девяностых? Или мне все кажется? Пытаюсь уловить движение секундной стрелки, но глаза закрываются… Тик-так, тик-так… 2008       У меня в руках – огромный дизайнерский букет. И я стою на линейке во дворе старинного здания, среди таких же первоклашек. Формы, сшитая на заказ, дорогие рюкзаки… Тут нет «детей нищебродов», это – одна из лучших гимназий Санкт-Петербурга.       Мне интересно и любопытно, что будет дальше. И пока радостно от мысли, что пойду учиться. Вот только улыбаться на общем фото я не буду. Хотя взрослые просят изо всех сил, сами улыбаются, как дураки, машут руками зачем-то. И делают вид, что им очень весело. Мальчик, стоявший рядом со мной, почему-то начал плакать. - Слабак! Тряпка! – сказал я достаточно громко, - Сопли пузырями, слезки на колесиках. Он зарыдал еще сильнее. Его вывели из строя и принялись успокаивать, а я с гордостью думал, что за такое мне б дома так влетело от папы. Еще когда мен было три, он лупил меня за слезы. А сейчас бы я летал по его кабинету, уворачиваясь от подзатыльников. Но я – не он, я никогда не буду плакать в школе. Ни-ког-да! Этого мальчика звали Валей. - Пф, имечко, как у бабы, - сказал я ему на первой перемене, - баба Валя. Наверное, потому и ревешь. Это подхватили другие: - Баба Валя! Баба Валя! – закричали они, тыкая в него пальцами. Учительница отвела меня в сторону и сказала, что так поступать некрасиво и потребовала извиниться. - А если я не буду? Что мне будет тогда? Вот так началась моя школьная жизнь. «Школьные годы чудесные», как поется в старой песне. Первая учительница, не помню, как ее звали, кажется, Ирина Васильевна, была слишком мягкой. Она упрашивала, уговаривала, мямлила что-то.       Учился я легко, получал свои заслуженный «солнышки». Еще успевал потихоньку уколоть иголкой от циркуля кого-нибудь сзади. Того же «бабу Валю» или толстого Гарика Борисова, что сидел рядом. Зачем мне в первом классе была готовальня – не знаю. Время шло. Нас учили математике, русскому, а я «учился» становиться агрессором. Хищником, если можно так сказать. Улыбка была похожа на оскал, во все зубы. Девочек в классе было намного меньше, чем мальчишек. И к концу второй четверти я понял, что они… меня боятся. Не только девочки, но и те из мальчишек, что послабее. Или просто не умеют драться. Это грело душу лучше любого теплого свитера. Лучше горячего чая в морозный день. А самое классное – видеть слезы в глазах «жертвы». «Травоядного», если уж сравнивать с животным миром. Нам рассказывали на уроках по Окружающему миру. Мол, хищники питаются травоядными. Значит, и у людей точно так же. Одни – «хищники», а другие «травоядные», типа Валентина, Гарика Борисова, которого обзывал «Гарри Поттером». Он обижался. Меня называли «Гречкой». Я пожимал плечами. Ну, Гречка – и что? Это все равно, что кошку обозвать кошкой, тучу – тучей, а парту – партой. Но обзывалки не забывал. И у одного «умника» пропал пенал, достаточно дорогой, а главное – нужный. «Умник» плакал на весь класс. Ирина Васильевна стала искать пропажу и нашла – растрепанный, со сломанной застежкой и мокрый. Нашелся он в шкафу с пособиями. Никто не признавался. А мне и признаваться было не надо, я сам не брал его в руки. Были те, кто делали все ради дружбы со мной.       Ирина Васильевна была доброй, но думала, что «здоровая конкуренция» помогает и мотивирует. Она действительно мотивировала – на то, чтоб класс разделился на групки, тайно враждовавшие друг с другом. Иногда и явно – в классе стало процветать стукачество, жаловаться стало в порядке вещей. Пару раз ябедничали и на меня. Учительница ставила двойки за поведение. А отец дома лупил по затылку, чтоб я вел себя нормально. Помню, папин приятель дядя Стас рассказывал, как таким стукачам делали «темную». И я легко уговорил пару ребят постарше подкараулить того, кто ябедничал на меня. Сеня Весёлкин был, в-общем, неплохим, и я бы его не трогал. Но он сам «подписал себе приговор». Решил выделиться перед Ириной Васильевной – вот и получит. Помню, как он плакал в раздевалке, пытаясь прицепить полуоторванный рукав к куртке. Те пацаны, которые получили от меня по стольнику, уже давно сбежали. А я смотрел на него издалека и торжествовал. Так бы жизнь и шла, но к концу года я заболел. И началось все с той же Ирины Васильевны. Она почему-то заставляла нас в столовой есть. Хотя бы полпорции. - Как в садике, - говорили приятели. Я в садик никогда не ходил, и не знал, что там заставляют тоже. Меня заставляли няни и отец. Но потом отстали – результаты были неприятными для всех, а особенно, для меня. Однажды она прицепилась ко мне, убеждая съесть кусок вареной рыбы. Я молча швырнул в сторону тарелку и сбежал из столовой, чтоб не опозориться при всех. Очень не хотелось получить унизительную кличку. Потом дома я не мог есть совсем. Даже любимые сэндвичи с копченой курицей и грибами. А потом не смог даже пить воду. И следующий учебный год я провел – сначала в больнице в Москве, а потом меня увезли в Германию, где я прожил долгое время. 2010 Я вернулся в свою прежнюю школу, уже в третий класс. И узнал, что Ирина Васильевна в прошлом году ушла в декрет, и вместо нее – Светлана Борисовна, которую называли СараБоревна. Тогда я узнал, что по сравнению с СароБоревной Ирина Васильевна была ангелом. Эта учительница была старая, мне она казалась просто древней, как мумия в египетском зале Эрмитажа. Такая же сморщенная и жуткая. Она держала спину очень прямо, говорила негромко и как-то безэмоционально, как автоответчик. Иногда она шипела по-змеиному, когда сильно злилась. А если мы шумели, била изо всех сил указкой по столу.       Взрослые говорили, что она «очень сильный педагог» и что у нее «железная дисциплина». Железная дисциплина напоминала мне железку, о которую я стукнулся спиной, когда разгневанный отец толкнул меня. Если б не охранники, придержавшие его за локти, думаю, мне бы досталось куда больше!       И началась моя невеселая жизнь. Надо сказать, в Германии я жил с няней из России, которая занималась со мной по программе нашей гимназии, и даже с опережением. Я прекрасно знал таблицу умножения, легко писал диктанты, говорил по-английски и немного освоил немецкий на бытовом уровне. Но СараБоревна цеплялась к почерку, грязи в тетрадках. И еще к параграфам по «ок.миру». Она сразу невзлюбила меня на что-то. Вместо пятерок в дневнике появились тройки и даже двойки. В результате - новая порция подзатыльников и обидное прозвище "Дебилоид".       Я переключил внимание с «Гарри Поттера» и «бабы Вали» на неё. Точнее – на её внучатую племянницу, Аню. Это была тихая девочка с длинными косами до пояса. Я сначала и не заметил ее среди других учеников, такая она была незаметная. На новогоднем утреннике Аня была в белом платье, как многие девочки нашего класса. Не то костюм Снежинки, не то Снегурочки. Я подошел к ней, когда рядом не было взрослых. Увел куда-то в темный коридор между коридором и актовым залом. Она безропотно пошла за мной. - Красивое платье, - я взял край юбки. - Правда? Тебе нравится? - смущенно ответила она. - Ага. А как ты думаешь, оно ярко будет гореть? - Что? – пискнула она, увидев в моей руке горящую зажигалку. - А так! Язычок пламени ярко освещал темноту коридорчика, рядом – никого. Я поднес руку так, чтоб платье было близко, но не загорелось. И Аня заплакала – покорно и тихо, даже без всхлипов. - Что, страшно? Ладно, живи пока. Я спрятал зажигалку и ушел в общий зал.       Тогда я понял, что все эти праздники, Дед Мороз, подарки, новогоднее волшебство – сплошная ерунда, малышовая возня. Праздничное настроение пропало. Только вот торжество в душе, темное торжество разрасталось, как злокачественная опухоль. Незаметно и явно. «Меня боятся. Меня все будут бояться, и будут из-за меня плакать. А я – не буду!» Не знаю, рассказала ли Аня СараБоревне о том, что я пугал ее. Во всяком случае, после каникул никто мне ничего не сказал и никаких претензий не предъявлял. Следующие полгода я воевал со Светланой Борисовной. Однажды меня занесло в другое крыло, где на стене была доска «Лучшие Учителя». И там было её фото. Такая же древняя мумия и с торжествующей улыбкой. Казалось, она смотрит мне в глаза. И я достал зажигалку… О камерах наблюдения я не знал, точнее, не догадался. Но о том, что я едва не поджег школу и спалил доску почета, стало известно. Отца вызвали в школу. Я стоял за дверями нашего кабинета и слышал, как он говорит с завучем: - Ваша работа – заниматься детьми, воспитывать их и учить. Это ваша обязанность. А если Кирилл поджег какую-то хрень, значит, вы не уследили. В другой раз кто-нибудь на крышу выберется? Или взорвет школу? Это ваша вина, что вы не следите за детьми. А потом добавил: - Работать надо лучше. И я наверное, впервые в жизни гордился отцом. Ликовал всей душой. Папа на моей стороне! Это не помешало ему дать мне такую оплеуху дома, что голова болела еще полдня. В следующем году СараБоревна ушла на пенсию, Аню перевели в другую школу. А я объявил войну всему миру. Как в одной песне: Я тебе объявляю войну, я вести ее буду без правил… Тогда я не знал, что в такой войне не бывает победителей.