Их проблемы, наши последствия

Скотч блестел от света люстры. Но Славе это ничуть не мешало, и он продолжал разглядывать только что повешенный рисунок. Тот заметно выбивался на фоне стены с наклеенными милыми наклейками и мемами (Слава честно отвоевал этот кусок у Прохора, хоть тот и был очень недоволен, говоря, что это портит обои). Слишком уж рисунок был мрачный и безнадёжный на фоне цветных солнышек с абсурдными шутками. Но он не жаловался. Наоборот, это придавало лишь какой-то диковатой изюминки. — Правда, красиво? — сказал Слава Прохору. — Богдану надо идти на художника учиться. — Может, он сам определиться, кем ему быть? — Но ведь такой творец пропадает, а! — он взмахнул руками, указав на рисунок. Прохор лишь неоднозначно покачал головой и вздохнул. И Слава не понял, в чём он не прав? С Богданом всё складывалось хорошо. Хоть Слава теперь и не отводил его к психиатру, но часто наведывался в гости. Ведь боялся. И он считал, что страх вполне обоснованный. Воспоминания о произошедшем в ванной всё ещё были свежи, и каждый раз, как он заходил в неё, они всплывали перед глазами, и вдоль позвоночника пробегались мурашки. Он очень хотел надеяться, что когда-нибудь избавиться от этих жутких воспоминаний. И Богдан заново начал рисовать. Хоть тот и не говорил это прямо, но Слава заметил еле видные пятна краски на одежде. И был рад. Он глупо улыбался, пока Богдан не понимал, из-за чего. Хотя, кажется, он уже смирился с такими странностями Славы. Богдан всё меньше и меньше говорил пессимистично. Иногда у него проскакивали нотки, что ничего не получится и зря он старается, но реже. То ли он просто начал скрывать это, ведь устал слушать длинные нотации от Славы о том, что это не так… Но Слава хотел надеяться, что это не так и что и антидепрессанты, и психиатр помогает. Потому что он, если честно, уже устал. Постоянно волноваться, переживать, что всё может стать только хуже — это всё изматывало. Нет, он не жаловался. Но это просто констатация факта. Он даже и не знал, что оказывается можно так сильно устать лишь от одних мыслей и постоянных забот. А ведь он даже и ничего не делал особо. Но несмотря на то, что всё складывалось хорошо, у Славы сидело странное чувство внутри. Оно неспешно скребло его изнутри, играя на его нервах, дергая их, как неопытный музыкант дергает струну. И он не понимал, из-за чего. Он смотрел вокруг, и вроде бы всё было отлично, никаких проблем. Но чувство подсказывало, что он что-то упускает из виду. И, кажется, оно и раньше было, только Слава его не замечал из-за проблем с Богданом. Приходилось все свои внутренние силы бросать на это, и не было времени разбираться, что там у него происходит внутри. А сейчас, когда образовалось затишье, то Слава, наконец, почувствовал. Вот только толку никакого не было. Он не мог разобраться, из-за чего это. Только понимал, что что-то не так. И всё. Это была словно рыбья кость, что застряла в горле. Мешает, но никак достать нельзя. Вот и приходиться хрипеть и задыхаться. Слава честно пытался отрефлексировать. Но каждый раз, когда он брался за эту невидимую нитку большого запутанного клубка, то она вырывалась из рук или вовсе ни к чему не приводила. А могла ещё и сильнее запутаться. Словно у него стоял на этом блок. И Слава ещё больше недоумевал, что это могло быть, ведь он всё готов был принять и прожить. Он уже давно понял, что зажимать эмоции и чувства — это глупо. И так он и ходил с этим непонятным незавершенным ощущением, что грызло его. И всё вокруг хорошо, Богдан не высказывает вновь суицидальные мысли, Прохор рассказывает об успехах, и даже Лев отписал, что у него наладились отношения с Павлом. Да только Слава не мог насладиться этим. Это что-то непонятное висело мёртвым грузом на нём, придавливая и сковывая чуть ли не всю жизнь. И это было невыносимо. Он словно забыл о чём-то важном, и теперь это важное всячески напоминает о себе. Но он не понимает намёков. Вот вообще. И от этого лишь мучился ещё сильнее. Но вытирая пыль, он кинул взгляд на рамку с фотографией мамы. И понял всё. Он горько усмехнулся. Да ладно, во второй раз на одни и те же грабли? М-да, похоже, он ничему не научился. А ведь он думал об этом ещё и когда разбирался с Богданом. Но тогда не было времени задумываться о себе, хоть как-то остепениться и разобраться, что вообще произошло. Надо было искать деньги, а после и психиатра. И тогда размышления о себе только лишь мешали. Но теперь они вылезли вновь. И Слава не мог так просто от них избавиться, как в прошлый раз. Он ощущал, что они сдавливают его. И с этим нужно разобраться. Но он не хотел. Не хотел опять вскрывать прошлые раны, чтобы они сильнее кровоточили. Он выяснял, что мама и вправду изменила, узнал про настоящего отца и хватит. Чего больше мусолить эту тему? Но всё равно оставалось чувство незавершенности. Слава так и не понял, как он к этому относится. Точнее понимал, но от этого было больно. Осознавать, что мама, светлая и милая мама, которую он так любил и чуть ли не боготворил, изменила отцу, было невмочь. Это не хотелось признавать. Ведь если он признает, то тогда, получается, он сам плохой? Он же всегда ориентировался на неё. И все всегда говорили, что он похож на неё. Неужели он такой же изменщик? Может, поэтому его отец и не любил? Считал, что Слава тоже станет изменщиком? Или переймет другие негативные качества у Дениса? Ведь кто знает, какой у того характер? Слава слишком мало с ним общался, чтобы это понять. Он ощущал себя потерянным. Будто бы дерево, у которого отрезали корни, и он вынужден пытаться хоть как-то зацепиться за землю. Но ничего не получалось. И его вот-вот снесёт ветром. «Ах, если бы мама была жива, — периодически мелькало в голове у Славы, — то я непременно расспросил обо всём. Потому что я её совсем не понимаю. Может, она бы мне хоть что-то объясняла. Может, тогда бы я не чувствовал себя таким одиноким…» Сейчас ему была мама нужнее, чем на выпускном. Ведь плевать на этот выпускной, он просто хочет понять её поступки! Слава долго размышлял над этим, но решил, что тянуть больше времени нельзя. Да и попросту глупо. Поэтому он сообщил Прохору за обедом: — Я собираюсь пойти на кладбище. Тот удивлённо вскинул бровь. — А что так? Что-то случилось? — Мне просто надо кое-что прояснить. — Мне пойти с тобой? — обеспокоенно спросил Прохор. — Не стоит, — Прохор и так слишком много печётся о нем. Не надо его лишний раз волновать. Слава знал, что ему стоит самому разобраться с этим, никого не привлекая. Это только его проблема. Поэтому на выходных он собрался с силами и поехал на кладбище. И пока он сидел в трамвае, то ощущал, как у него сосёт под ложечкой. В животе словно скручивался узел от волнения. Хотя чего он переживал, он не знал. Если бы он по-настоящему мог поговорить с матерью, то тогда может и стоит, а так он даже увидеть её не может. Лишь простой крест. Слава никогда не ходил на кладбище зимой. Он в принципе не особо часто ходил на кладбище — раз в год весной на годовщину смерти. На большее его не хватало. Уж слишком кусались воспоминания о том злополучном дне, хоть он и отпустил маму уже. Но всё равно было неприятно. И когда Слава увидел голые ветви деревьев, что опасливо склонились над ним, будто бы и норовя поцарапать его, то осознал, что ничего и не потерял, не ходя зимой на кладбище. Это и вправду было удручающее зрелище. Если весной всё скрашивалось цветущей зеленью, что благоухала на каждом углу, то сейчас всё выглядело максимально мёртво. Даже людей было не особо много. Снег лежал на оградках и на лавочках возле могил. Кустарники, которыми любили украшать местность и засеивали чуть ли не повсюду, торчали голыми ветками во все стороны, растопырив их, будто пальцы. И если не считать хруста снега под ногами да лая голодных собак, то было тихо. Именно так тихо, как бывает только на кладбище. И Слава пожалел, что пошёл на кладбище один. Уж лучше бы взял с собой Прохора. Чтобы было не так страшно идти по пустынным дорожкам, пугаясь от взмаха крыльев вороны. Да, это было глупо. Он признавал. Но сейчас все его нервы были напряжены до предела, что он был готов поверить даже в то, что призраки существуют и следят за ним из-за деревьев. Хотя, нет, в такую чушь он ещё не верил, но боялся. Хотя нет, всё же к лучшему, что он пошёл без Прохора. Славе нужно разобраться самому без чужих вмешательств. Боже, он так говорит, как будто реально будет разговаривать с живым человеком. «Ах, если бы», — мрачно подумал он. В руках у него был букет из искусственных цветов. Он считал, что идти на кладбище с пустыми руками — это не очень, хоть и не верил в приметы. А вдруг всё же загробный мир существует? И тогда мама обидится на него, что он ничего ей не носил. Хотя он сомневался, но мало ли. К тому же ему было не сложно. И даже как-то приятно. Сделать хоть что-то для человека, которого нет с ним. Слава долго выбирал подходящий букет. Не хотелось просто взять какой-нибудь лишь бы был. Хотелось, чтобы маме это понравилось. Ну, чисто теоретически понравилось. И его выбор пал на нежные пастельные хризантемы, что выглядели не совсем натурально, но зато безумно красиво. И сейчас он периодически стряхивал с них снежинки, любуясь им. Мама обязательно их бы оценила по достоинству. Он остановился перед чёрным могильным крестом и с тоской взглянул на фотографию. Мама улыбалась, широко раскрыв рот, ничего не стесняясь. Маленькие морщинки скопились вокруг глаз. Кудрявые локоны, как будто тоже были приподняты, чувствуя общее веселье на фотографии. Взгляд коричневых глаз, в которых плескалось счастье, был направлен на него. Слава тяжело вздохнул. Он поправил букет цветов и положил их на могилу. Стало выглядеть чуть симпатичнее, чем раньше. Если такое слово вообще применимо на кладбище. Слава переминался с ноги на ногу. Он никогда не понимал людей, которые так легко разговаривали, по сути, с могилой. Это выглядело жутко. Но почему-то именно сейчас ему хотелось говорить вслух. Хотелось высказать всё, хоть он и понимал, что останется не услышанным. — Привет! — сказал он радостно. — Извини, что я тебя так редко навещаю. Ну, зато я вспоминаю о тебе гораздо чаще. Наверное, это лучше, — он почесал затылок. — У меня всё хорошо. Ну, наверное, ты и так об этом знаешь, хах. От неловкости он провёл носом ботинка по снегу. — Но, вообще, я пришёл поговорить совсем не об этом. Наверное, ты и сама догадалась… — он сглотнул. Ветер завывал в вышине, хрустя тонкими ветвями деревьев. Снег мело в лицо из-за чего приходилось жмуриться. Небо заволокло серыми тяжелыми тучами, что неохотно двигались, причудливо меняясь в своих формах. А ещё было холодно. Слава зябко повёл плечами. — Я знаю, что ты изменила отцу, — произнёс он тихо и сухо. — Хотя, наверное, теперь нет смысла звать его отцом, да? И у меня только один вопрос: зачем? Почему?! Хорошо, ладно изменила, хотя из-за этого буквально семья порушилась и так никогда не смогла скрепиться. Но зачем ты сохранила плод? Зачем сохранила меня? — Он обильно жестикулировал руками и хмурился, будто бы его собеседник и вправду мог увидеть. — В смысле, не то, чтобы я жалуюсь, мне как бы хорошо сейчас. Но если бы ты тогда сделала аборт, то я бы ничего не понял. У меня не сформировалось даже то, тем можно было понять. И тогда бы всё было хорошо. А в итоге непонятно, кому ты сделала лучше. К Славе пришла крамольная мысль. От которой пробежались мурашки по коже. И он не мог её не озвучить. — Знаешь, я раньше думал, ты была тем, что скрепляло нашу семью. Делала её единой и сглаживала все наши шероховатости, чтобы мы нормально общались друг с дружкой. Но сейчас я понял, что это не так. Ты была тем, что и разрушило семью. Просто… я этого и не знал. Да и не хотел замечать очевидные вещи. Мы и до твоей смерти не были особо едины. Просто ты любила меня. А на остальное я не хотел обращать внимание. А когда ты умерла, то вскрылось то, что меня никто и не любил в этой семье, кроме тебя. Поэтому мне тогда и показалось, что ты склеивала нас. Но нет. Ты только всё разрушила. Он пристально посмотрел на фотографию, словно бы она могла ответить. И как бы он был рад, если бы мама могла возразить. Но она молчала. — Я не то, чтобы обвиняю тебя. Просто… это констатация факта, окей? Это очевидно. И почему ты тогда не ушла к Денису? Мне кажется, он бы вполне тебя принял. Не знаю, каким уж он вышел, как отец, хуже или лучше. Но знаешь, это всяко лучше, чем когда тебя просто игнорируют. Я уж натерпелся этого. Но-о… — он поджал губу. — Я просто решительно не понимаю тебя. И сколько бы не пытаюсь понять, не нахожу в твоих действиях логики. Только постоянно натыкаюсь на вопросы: зачем, зачем? Если бы ты была жива, если бы могла мне это всё объяснить… Мне кажется, это было куда лучше, чем я мучаюсь в догадках. Слава смахнул подступившие слёзы и сглотнул образовавшийся ком в горле. Сейчас не время реветь. — Возможно, и нет смысла искать в твоих действиях смысла. Всё же, они твои, а не мои. Просто… ты всегда была для меня идеалом. Тем, на кого я всегда хотел равняться. И наверное, в последние года это и вправду получалось. Но сейчас весь этот идеал разрушился. И я думаю, а что, если ты и в остальном не была так хороша? Вдруг я врал сам себе? Вдруг всё это время я брал ориентир не на того? Вдруг я и сам стану таким? — Последнее он практически прошептал, уставившись в одну точку и сжавшись. — Всё, что я хочу — это быть хорошим человеком. Разве это так сложно? Но ведь даже моё рождение это уже нехорошо. Я вклинил разлад между тобой и отцом. Да и отец… я уже не считаю его таким плохим человеком. Ну, никогда не считал его прям злодеем, но сейчас я его понимаю. И даже в какой-то мере благодарен ему. Что не выбросил на улицу. Но всё равно. Это гадкое чувство сидит внутри меня. Словно я одним своим существованием нарушаю просто всё. Но тут к нему подобралась мысль. И он даже удивился, как она не пришла раньше. Ведь она была такая логичная, такая… здравая? И это бы объяснило всё. Он слабо улыбнулся. — Наверное, не в моей компетенции судить тебя. Да и это бессмысленно. Даже если я найду логику в твоих действиях, что мне это даст? По факту, ничего. Это не повернет историю вспять и не изменит ничего. Но, — он поднял взгляд, глядя ей в глаза, — я просто благодарен. Благодарен за то, что ты меня родила. И воспитала. Да, возможно, твои решения не совсем были удачными, но так уж сложилось. Нет смысла сокрушаться по ним. И главное… и главное, что я могу ведь просто брать те качества от тебя, которые считаю хорошим, да? В этом и смысл. Я не обязательно буду тобой. Я просто буду собой. Он подошёл к кресту и провёл по фотографии рукой. — Спасибо тебе за всё. За то, что ты всё-таки родила меня, хоть это было и спорное решение. Но дальше я буду сам. — Он усмехнулся. — Надеюсь, ты мной довольна. Я уже стал таким самостоятельным. И умным, да? А ты говорила, что я безответственный. Вот видишь… Слава осел на землю, облокачиваясь спиной об крест. Наверное, это было неправильно с точки зрения религии и прочих верований, но ему было всё равно. Он просто плакал. И сам не понимая, почему. То ли от осознания того, что мама никогда больше не узнает, каким же он стал. То ли от осознания того, что он теперь один. Полностью один. У него нет семьи. Мама мертва, а отец с братом не родные и вряд ли будут поддерживать контакт после вскрытия всей правды. Они и до этого терпели его еле как. А Денису он тоже вряд ли сдался. Вот и получается. Что он один. Никого у него нет из близких. И из-за этого он зарыдал ещё сильнее. Он чувствовал себя словно маленький мальчик, который потерялся в огромном магазине и теперь не может найти своих родителей. Вот только если тот мальчик найдёт их, то он нет. У него их попросту нет. Это осознание кольнуло так больно, будто полоснули ножом. Он один. Один в этом огромном мире. Никогда ещё так остро он не ощущал одиночества. Оно заставляло чувствовать пустоту, звенящую внутри, что не описать словами. Дышать становилось как будто тяжелее из-за скованных лёгких. Он кашлял, давясь слезами. Он был потерян. Он ощущал себя слишком крохотным, что не может ничего противопоставить против этого мира. Он разбит. Полностью. Холод просачивался сквозь куртку, штаны чуть намокли от сидения на снегу, но ему было всё равно. Он слишком сильно ощущал холод внутри, чтобы чувствовать его снаружи. А снег тем временем всё шёл, покрывая его уже не особо тонким слоем. Но Слава не спешил отряхиваться. Ему, по сути, было всё равно. Пускай хоть всего занесёт. Какая ему теперь разница? Он уткнулся лицом в колени. Он думал, что будет чувствовать себя куда лучше после разговора с мамой. В итоге он ощущал себя полностью опустошенным. Почему всё идёт не так, как надо? По снегу раздавались спешные шаги, но Слава не слышал их. Он не обращал ни на что внимание. Как и не с первого раза обратил внимание, что его трясут за плечо. — Слава! Он поднял взгляд полный слёз и с шоком произнёс: — П-прохор? — его зубы стучали от холода. — Но как ты?.. — Я так и думал, что что-нибудь с тобой обязательно приключиться, — Прохор тяжело вздохнул. — Ты не отвечал на телефон, и я понял, что что-то не так. Так и оказалось. Слава смотрел на него распахнутыми глазами. Неужели?.. Неужели кто-то так волнуется о нём? — Давай, вставай, а то губы уже синие все. — Прохор протянул руку, помогая встать. — Вот почему ты всегда хочешь заморозить себя, а? — Он тяжело вздохнул. Слава молча уткнулся ему в плечо. Он ощущал, как что-то теплое и светлое зарождается внутри. Будто бы на засохшем дереве появились первые росточки после зимы. Он ещё сильнее прижался к Прохору, пытаясь уловить то странное чувство. Чувство заботы. Чувство того, что он кому-то нужен. И он тогда понял всё. Понял то, как же он был слеп. Не замечал самого главного под носом. Поэтому он поспешил сказать Прохору. — Знаешь, а ты ведь единственный близкий мне человек… — Что? А как же Богдан? — Нет, ты не понимаешь. — Он мотнул головой. — Я имею в виду… родной человек. Знаешь, как семья. Брови Прохора медленно полезли наверх. Он приоткрыл рот, и из него повалил маленький клубочек пара. Взгляд скользил по Славе, похоже, пытаясь понять, шутит ли тот. Но Слава не шутил. Ни капли. Он помнил, как давно сказал примерное похожее. Что-то вроде «Прохор — отец». Но тогда он сказал это в шутку, не особо задумываясь. Сейчас же был полностью серьёзен. Прохор и вправду был его отцом. И единственным человеком, которого он мог бы смело назвать семьёй. И от этого осознания стало так тепло на душе. Сразу заполнились вся та пустота, что была. Вместо этого там была нескончаемая нежность и любовь, которую Слава хотел показать Прохору. Показать, как он благодарен за всё. И за крышу за головой, и за отношение. Нормальное человеческое отношение. Такая незначительная, как кажется, но на деле такая важная вещь. Слава улыбнулся. — И… мы получается семья? — неуверенно сказал Прохор. — Ага, — радостно ответил он. — Семья. Слава не ощущал уже холода, только тепло. И непонятно, то ли от того, что согревался от Прохора, то ли от этого прекрасного чувства и осознания, что он не одинок. И не скоро будет одиноким. Зря он так. — А теперь пойдём домой, а то ж я реально в сосульку превращусь, — усмехнулся Слава. — К нам домой. И от этих слов повеяло тем забытым уютом мамы.