Зарывайте двери глубже

За дверью на кухню размеренно шумит вода, иногда звякают тарелки. Еле слышно гудит холодильник. На новеньком комоде в зале негромко работает магнитофон. Гости потихоньку расходятся, попрощавшись с хозяевами квартиры уже в десятый раз и обязательно чмокнув и Мишу и Андрея в обе щёки. Мишиной бабуле сегодня семьдесят пять — юбилей! Зачем он позвал сюда Андрюху, вопрос, конечно, сложный, но Андрей уверен, что иначе Миша бы просто не смог выносить плотный наплыв вопросов про невесту, учёбу и друзей. А так они с Андреем сидят себе в углу, иногда отвечают на вопросы о себе и ржут с тостов. Мишина бабушка называет такие праздники «сабантуй» — её подруги с работы поют старые застольные песни, все разряженные в пёстрые кофты. В сущности, они тётки очень хорошие. От взрослых пахнет коньяком и табачным дымом. Юрий Михайлович выходит из квартиры последним, собираясь подвезти бабулю до дома. И когда за ним закрывается дверь, в квартире становится непривычно тихо, а Мишка с Андреем остаются одни в просторной комнате у ещё накрытого стола. Андрей валится обратно на диван, блаженно потягиваясь на подушках, и с интересом разглядывает картины на стенах: горный пейзаж с водопадом, утопающая в зелени река, дачный дом. — У вас прям целая музейная коллекция, — с восхищением замечает он. — Да это так, — отмахивается Мишка, — ерунда на самом деле, дед писал пару штук, когда на юге жил, — он ставит оставшиеся на столе блюдца одно в другое и относит посуду маме на кухню. Андрей рассматривает картины внимательнее, хоть и похвалил их машинально. Интересно, как он сам написал бы такое? Был бы водопад просто водопадом или за деревом прятался бы злой лесной дух на козлиных ногах? Он улыбается, представляя, как в доме у повзрослевшего Мишки висит такая картина. За дверью слышится короткий разговор, потом — весёлый Мишкин смех, а ещё через минуту он возвращается, нервно одёргивая рукава. Андрей бросает на Мишу быстрый взгляд, но особого значения не придаёт. Только бровь вопросительно заламывает. — Почему ерунда-то? — спрашивает он, кивая на картины. — Да потому что так каждый может, — Мишка поводит плечами, обтянутыми скользкой тканью пиджака, — пейзажи, блин, сиди да рисуй себе ёлки эти, понимаешь, да? — Ну, хорошо, — протягивает Андрей, приглаживая ёжик отросших волос ладонью, — а что по-твоему не ерунда? Что, вот, не каждый сможет? — Как спросишь, блин… Миша старательно пыхтит, пока пристраивает тяжёлую хрустальную вазу с конфетами на верхнюю полку в серванте. Ткань пиджака ползёт по плечам вверх, и белоснежная рубашка с отглаженным воротником и широкими манжетами выбивается из брюк. Миша злится, слегка хмурится, пытаясь как можно скорее привести себя в порядок. — Не ерунда — это то, что мы с тобой делаем, — серьезно отвечает он, — своё надо что-то создавать, новое, чё не делал ещё никто. — Да как ты рисуешь, так тоже каждый может, — беззлобно поддевает Князев. — Дурак, я про музыку, — ухмыляется Миша, — про стихи, понимаешь? Андрей делает вид, что не понимает и, хлопая глазами и высовывая язык, строит рожу. Миша только фыркает и, схватив очередное блюдо, снова исчезает в дверном проёме кухни, а когда возвращается, то успевает макнуть галстук в перемазанную сметаной салатницу, пока тянется за бокалом с шампанским через весь стол. — Да бля, — раздражённо шипит Мишка. Хер он помощи попросит. И дальше будет с завидным упорством ёршиться. Андрей наблюдает за его стараниями оттереть пятно ровно две минуты, а затем с подчёркнутой невозмутимостью в голосе спрашивает: — Тебе помочь, может? — Галстук потереть? — удивляется Миша, не отрываясь. — Да бля, с посудой, — улыбается Андрей. — Давай, — соглашается Миша как-то слишком быстро и толкает Князеву ещё одну салатницу, — и стаканы захвати. Андрей поднимается с дивана, поправляет костюм и вместе с Мишкой они перетаскивают часть посуды из гостиной в кухню. Сгружают тарелки и бокалы в раковину. Мишина мама, засучив рукава, моет кастрюлю и напевает себе под нос. Миша за них двоих отказывается от кружки чая, предложенной Татьяной Ивановной и, цепляя Андрюху за рукав, тянет сначала в коридор, а оттуда — в их с Лёшей комнату. Прикрывает за собой дверь, наконец-то взъерошивает волосы, оттягивая и пропуская их через пальцы, и тут же бережно разглаживает стрелочки на брюках. Вид у Миши до смешного застенчивый, почти трогательный, совсем не такой собранный и наглый, какой был у него на стрелке с пацанами из училища на прошлой неделе. А ещё красивый и праздничный. Ему вообще, как ни странно, идёт вся эта официальщина. Хотя, может быть, в Андреевых глазах Мише идёт всё. Андрей всем сердцем надеется, что у него сейчас не сияет лицо как новогодняя ёлка. И он может и дальше — вот так, на грани бесстыдства — продолжать рассматривать Мишу. Костюм на нём сидит идеально. Его наверняка с самого детства на каждый важный знаменательный день упаковывали в крошечные пиджачки, затягивали на шее на вечер — бабочку, на праздники — галстук, и без устали гордились своим чадом, демонстрируя его всем знакомым, как дорогую покупку. Ни одно мероприятие не обходилось без восхищённых взглядов и хвалебных речей, направленных в адрес преемника отца-кгбшника. Андрей усмехается сам себе — вот это он нафантазировал, блин, какого-то «Крёстного отца». Ладно, кое-что довольно сильно изменилось, кроме того, что пиджаки Мише по-прежнему идеально подходят — широкий разворот плеч выглядит сексуально, не то, что пятнадцать лет назад, а галстук бы Андрей вообще стащил с него зубами. Миша в очередной раз расправляет несуществующие складки на брюках, снова трёт испорченный галстук, будто сможет избавиться от пятна без хозяйственного мыла. Андрею хочется заявить, что с пятном от сметанного соуса, наоборот, появился особый «шик». — Чё ты дёргаешься весь? — не выдерживает Князев и тут же прикусывает язык. Миша смотрит на него исподлобья, с досадой, и тяжело вздыхает. — От бати за галстук влетит. — Это просто галстук, — пожимает он плечами, — отличный, между прочим. — Дурацкий, — бурчит Миша себе под нос и отводит взгляд. — Отличный, говорю. Андрей едва сдерживается, чтобы не закатить глаза, а ещё, чтобы не отвесить Михе смачного подзатыльника, потому что эта его бесконечная потребность в соперничестве и спорах порядком утомляет. — Ну значит, ты слепой, — огрызается Миха, угрожающе шагнув навстречу. — А ты, видимо, глухой. Взгляд прямой, бесстрашный. Он словно этим вызовом пытается влепить Михе мысленную пощечину, чтобы тот, наконец, угомонился. А у самого вспыхивает что-то яркое под рёбрами — электрический разряд, не меньше — жаркое, трепещущее, желающее Миху растормошить. Схватить и встряхнуть, выскрести из него эмоции. По чайной ложке, если придётся. Чтобы они у него не утрамбовывались железобетонной подушкой. — Дурацкий он, — повторяет Миша, таким тоном, что у Андрея ноги подгибаются. Обиженный, как ребёнок. Только губы не дует. — Почему? — Мешается, — ворчит Миша, а сам опускает взгляд в пол и больше не смотрит на Андрея, — пиджак ещё этот торчит постоянно. Князев задумчиво скребёт подбородок с редкой щетиной, трёт шею, затем затылок, подбирая в голове варианты, как из такой ситуации выбираться. Мажет взглядом по чёрному галстуку, затянутому вокруг шеи, бархатная кожа которой, наверное, на вкус как кремово-сливочный пломбир. Андрей поднимает глаза и мотает головой, поражаясь, как такая сентиментальщина лезет в голову— пломбир, блин. Но лизнуть шею от этого хочется не меньше. Будто надеясь, что это должно привести его в чувства. Будто бы это хоть кого-то может привести в чувства. Андрей шагает вперёд, и губы Мишки оказываются слишком близко, чтобы не думать о них. Шампанское что ли подействовало? Он смеётся, но звук получается слишком неестественным и резким. — Дурак ты, Мишка. Миша опускает длинные ресницы и касается взглядом его губ, будто бы измеряя расстояние между ними и в эту же секунду пугаясь, каким ничтожно маленьким оно оказывается. Андрей, как во сне, поднимает руку, тянется к воротничку и трогает на манер сцены в кино, когда мужика собирают на какой—то важный ужин и последний штрих — поправить галстук. Он берёт его пальцами, по-деловому щупает, второй рукой хватает за свисающий хвост и подтягивает повыше. Миша издаёт странный звук — то ли смешок, то ли хрип. — Не удавил? — тихо спрашивает Андрей близко-близко от чужого лица. — Нет, — почти шёпотом отвечает Миша. — Я провёл проверку галстука, — улыбается Андрей, не в силах убрать руки. Хватает одной секунды. Одного удара сердца, чтобы пальцы тут же сжались сильнее. Он держит Мишу, чтобы тот не сбежал, наверное. Или просто, чтобы самому не сорваться и не упасть от внезапной слабости в ногах. Проталкивает пальцы под воротник, цепляет за эту симпатичную удавку, чуть ослабляет натяжение. Андрей вдруг зачем-то вспоминает, как Миха его в курилке училища подловил, пока тот в форточку курил, и вопросом к месту припечатал. У тебя, говорит, костюм с галстуком есть? — И чего выявил? Нарушения? — улыбается Миша в ответ, неловко хлопая ресницами. Его лицо оказывается так близко, что неровное дыхание касается Андреевой щеки, но сам Миша не двигается с места, руки безвольно опущены вниз. — Нет, он в превосходной форме, — хмыкает Андрей, ослабляя его ещё чуть больше, — можно хоть всю жизнь проносить. — Жуть, — всерьёз ёжится Миша. Андрей понятливо кивает. — Снять? — спрашивает он. Это та самая черта, за которую Андрей ещё не заходил — ни мысленно, ни как-либо ещё. Ладно, врёт, было про «лизнуть шею», но это же не всерьёз, да? Он поднимает на Мишу взгляд: тот смотрит в немом недоумении, беспомощно, широко распахнутыми чумными, заполошными глазами, точно боится что-то пропустить, бегает расширенными зрачками по лицу Андрея и не двигается. Провоцирует — сам того не понимая. Это конец, наверное. — Сними, — просит Миша едва слышно и зажмуривается на секунду, будто ожидая, что Андрей, если не рассмеётся, то точно ударит его. Но смеяться не хочется. По спине ползёт острая, тягучая волна, облизывая позвонки, а затем застывает, покалывая подушечки пальцев. Андрей вздрагивает. Миша дышит чаще, опускает глаза в пол и зачем-то задерживает дыхание через раз. — Миш, — зовёт Андрей. Он распутывает узел, просовывая внутрь палец и ослабляя затянутую ленту галстука. Вытягивает наружу хвост, потом ещё и ещё. Оставляет два конца висеть на Мишиной шее и зачем-то берёт их — теплые от соприкосновения с Мишкиным телом — в ладони. — Миш, — потерянно повторяет Андрей, близко-близко рассматривая его шею в застёгнутом до последней пуговицы вороте рубашки. Смотрит как напрягаются и исчезают под тканью мышцы. Как дразняще вздрагивает кадык. Мишка качает головой, опускает её ниже, носом внезапно утыкаясь Андрею в ухо, шумно выдыхает и приоткрывает рот. Хотел что-то сказать, но передумал. — Миш, я, — начинает Андрей, сжимая кулаки на беспомощно висящем галстуке, — ты только не… Он резко дёргает головой вправо — ещё немного и поцелует, а дальше пусть Миша хоть бьёт ему морду, хоть выгоняет из дома. Андрей хочет дойти до конца, пока у него в руках Мишин галстук, как гарант, что тот не сбежит, а в груди достаточно решимости. Андрей дёргает головой, но вместо поцелуя они неловко сталкиваются носами. Миша не отскакивает назад — распахивает снова рот, но Андрей уже не хочет его слушать. Не дай бог там «нет, хватит», этого он, наверное, не вынесет. Они оба замирают на секунду, а потом Андрей всё-таки касается Мишиных губ своими, прижимается к ним, раскрытым в недоумении, слыша лишь, как стучит в ушах собственное сердце. Миша тяжело дышит, вздрагивает всем телом. — Миш, я сейчас, — шепчет Андрей, судорожно подбирая слова, — я ещё… Он целует его снова, легко прихватывает зубами нижнюю губу, боясь толкнуться глубже в застывший от удивления рот. Лёгкое и самое горячее прикосновение в его жизни, которое переворачивает Андрею внутренности. Он целовался и прежде, разумеется — с девчонками там, в киношке и в подъезде было. Глубоко и мокро. Но тогда было не так, больше думалось о чем-то вроде сиюминутного желания. А сейчас вдруг совсем по-другому. — Миш, ты… ударь или ещё чего, но не стой так, пожалуйста, — глухо просит Андрей. Он собирает в одну ладонь галстучные хвосты, второй гладит Мишу по шее, в шаге от того, чтобы дотронуться до его волос. Сжимает руку сильнее, будто на случай, если Миша решит оттолкнуть. Андрей понимает, что это Мишино право, и что он, Князев, в край охуел, но рука сама стискивается почти против воли. Миша даже не закрывает глаза, таращится как отмороженный. — Ещё, — сипло говорит вдруг Миша, медленно отмирая. Андрей издаёт тихий вздох, почти стон, который, на свою беду, не успевает сдержать. Миха поднимает руку, кладёт ее Князю на затылок, сжимает короткие волосы пальцами, а сам нервно дёргает головой в сторону двери. На кухне до сих пор звенят тарелки, слышен приглушённый шум воды. — Миш, прости, я чёт не подумал, что мы у тебя тут… — виновато бормочет Андрей. Миша мотает головой, возвращаясь глазами к нему, и на секунду охватывает жадным, безумным взглядом лицо. — Ты чё, дурак? — яростно спрашивает он, краснея пятнами, и целует Андрея сам. Они сталкиваются зубами, Миша тянет его за волосы почти до боли. Андрей шевелит губами в ответ, лаская его рот, волна возбуждения проносится по всему позвоночнику, а волоски на загривке встают дыбом. Миша приоткрывает рот, несдержанно тянет к себе, но языком касается почти робко. Андрей не успевает совладать с собой, нежно улыбаясь Мише в губы. Не умеет, значит. Сейчас, Миша, погоди. Андрей целуется жадно, не сдерживаясь, окунаясь в процесс с головой. И даже чуть приподнимается на носках, обхватывая Мишкино лицо ладонью — сильно, жестко, впивается в горячий рот. Ни с одной девчонкой такого не было, понимает Андрей, и ему становится даже немного страшно. Он всё ещё держит Мишу за галстук, вцепился рукой и никак не хочет отпускать, хотя ладонь вспотела и скользит. Андрей смотрит из-под полуприкрытых век на то, как трогательно дрожат чужие ресницы. И сам Мишка весь дрожит. Андрей гладит его затылок, забирается на пробу пальцами под ворот пиджака. Там у Миши горячо и влажно от пота. Рука Андрея скользит по вороту и лацканам — Миша тихо мычит, и у Андрея в голове стучит нелепое сравнение с девчонкой, которой ещё никто не успел заглянуть под юбку. Мишина рука держит его за затылок, беспорядочно гладит волосы и ухо, пока Андрей сначала гладит Мишу по груди, задевая соски через рубашку, а затем ныряет рукой глубоко ему под пиджак — прямо на спину, взмокшую и дрожащую. От этих прикосновений Миша выгибается, пытаясь потереться об Андрея грудью и животом. Это слишком — сильно, горячо, было бы почти грязно, если бы не Миша. Андрей почти стыдится себя, но ему нужно, чтобы Миша сделал так ещё раз — выгнулся в его руках. — Не так, — шепчет Миша почти беззвучно, — Андрюх… Андрей ловит ртом воздух в паре сантиметров от его губ, неверяще выдыхает — Миша даже в такой ситуации умудряется требовать, чтобы всё было, как он захочет. Не так, не здесь, не сюда, давай. Миша берёт его за руку, наконец-то отцепляя от галстука. Андрей криво ухмыляется, чувствуя себя полным дураком. И снова тянется к Мише, утыкается лбом ему в плечо, уже обеими руками лезет под пиджак, ведёт ладонями по спине и бокам, невесомо касается пальцами лесенки рёбер и лопаток, а затем аккуратно тянет Мишкин пиджак вниз. В эту же секунду почти с ужасом осознавая, как так же медленно, горячо и долгожданно вниз ползет тянущее бесстыдное чувство. — Так? — тихо спрашивает Андрей Мише на ухо, спуская пиджак с одного плеча. Тот резко кивает, слегка краснеет — но Андрей знает, что Мише на самом деле нравится. Андрей жадно трогает и гладит, прежде чем стянуть пиджак с плеч к локтям, а затем аккуратно перекинуть на спинку стула возле кровати. Ладонями скользит вверх, на ключицы, трогает пальцем ямку под шеей, скрытую наглухо застёгнутым воротничком. Мишкина рубашка задралась, выбилась из брюк, оголяя тонкую полоску распалённой белоснежной кожи, к которой так хочется прикоснуться, позволяя подушечкам пальцев обжечь поджимающиеся мышцы внизу живота. — Миш, — негромко зовёт Андрей, — я рубашку твою тоже сниму, понял? Звучит как-то по-дурацки. Осознание того, что он только что сказал, приходит не сразу. Словно кто-то щёлкает переключателем — сейчас в мире Андрея Князева отключат свет. Но ему почему-то очень важно вслух проговорить эту мысль. Предупреждая о своих намерениях не то Мишку, не то себя. Потому что в голове эта мысль кажется такой неподъёмной, будто бы изнутри распирающей черепную коробку, и её уже попросту невозможно повторять про себя. А слова теперь приобретают смысл и вес. Потому что так далеко и так много ещё не было. Ни с кем. И страшно от того, что если он сам сейчас протормозит, то Миша обязательно испугается и передумает. В комнате тишина, только монотонно гудит настольная лампа, и их с Мишей слышно слишком хорошо — такие влажные и соблазнительные звуки, когда Андрей снова тянется вперёд и целует приоткрытые губы. Миша кивает ему, жмётся ближе, в поцелуй. Андрей чувствует, как чужое сердце настырно колотится в его грудную клетку, как хриплый стон вибрирует во рту, и Миха мычит что-то на грани слышимости, когда Андрей прихватывает его губы по очереди, оттягивая, облизывая, всасывая. Внутри разверзается голое, давящее и душащее желание. Такое, что под веками взрываются фейерверки — один за одним. Такое, что совсем не хватает дыхания для того, чтобы сказать, попросить… Умолять его остановиться. Тот вздрагивает, точно дышать перестает. Последние связные мысли выметает из головы, когда Миша ощущает, как ласкающие руки мягко толкают его в плечи, и собственное тело неловко заваливается на кровать. Андрей забирается сверху и, придавливая своим весом, тут же заставляет Мишу под собой сделаться послушным и скулящим. Рубашка перекручивается, и чужим рукам хватает пары минут, чтобы одним ловким движением вытянуть её полы из брюк. Подушечки пальцев легко обводят первую тугую пуговицу и, чуть надавив, вытаскивают её из петли. — Андрюш, — хрипит Миша, хватая непослушными руками его напряжённые запястья, — зайдёт кто. Андрей не отвечает. Только покрывает жаркими поцелуями обнажившийся участок кожи, часто дыша, разнося этими быстрыми прикосновениями жар по каждой клеточке тела до крупных мурашек. — Андрюш, мама услышит. — Мы же тихо, — ухмыляется Князев, отрываясь от Мишиной шеи и по-совиному наклоняя голову вбок, заламывает бровь. — Давай всё? В голосе желания прекратить ненамного больше требования не останавливаться вообще. И вид беззащитно раскинувшегося на постели Миши едва ли способен затормозить. Он только иногда косится с опаской на тонкую полоску света из-под прикрытой двери и следит внимательно за торопливыми движениями, чувствуя учащающуюся пульсацию в штанах. Чувствуя, как медленно едет крыша. От того, что ему почти больно смотреть, как Андрей оттягивает рубашку на уровне пупка. Скользит по бокам и вверх, к груди, порывисто задирая ткань, и сминая её гармошкой, касаясь Миши там, где — блять, он точно знал — ещё никто и никогда не касался. Бусинки сосков под юркими пальцами быстро твердеют. Миша старательно подавляет стоны, торопливо переводя взгляд на потолок с длинными тенями. Он, разумеется, не собирается кончать, просто глядя на то, как Андрей блестит серёжкой в ухе и своими глазами, возбуждённо бросая на него взгляды снизу-вверх. Не собирается, но уже жуть как хочется. Даже пальцы на ногах поджимаются. И спина выгибается так, что Миха втирается каменным стояком прямо Андрею по внутренней стороне бедра. И тогда они оба замирают, ошарашенно глядя друг другу в глаза. Миша тут же краснеет до самых кончиков ушей и дёргается так резко, что Князев едва ли не вспахивает носом ковёр на полу, пытаясь его удержать. И следом вжать лопатками в матрас с такой силой, что жалобно скрипят пружины. Нависнуть сверху девятым валом, въезжая коленом между стыдливо сведённых ног. И чувствовать, как томно и жадно дышит Миха, сладостно и мучительно извиваясь в его руках. Чувствовать, как горячо пульсирует и наливается жаром у него в штанах. — Андрюх, — скулит Миша, — пусти. — Всё нормально. — Пусти, говорю. Андрей почти воет, когда слышит напряжение и даже страх в дрогнувшем голосе. — Нет. И на пробу давит коленом чуть сильнее, потираясь о Мишин член, недвусмысленно топорщащий ткань брюк. Миша вскрикивает и на секунду зажмуривается так сильно, что под веками вспыхивают и кружатся цветные пятна. Чужая ладонь тут же зажимает ему рот. Прикосновение похолодевших кончиков пальцев к вспыхнувшим щекам успокаивает. Андрей оборачивается на дверь. Прислушивается. В коридоре тихо. На кухне вместо шороха воды уже галдит телевизор. Князев возвращается глазами к Мише. Он беспокойно возится под ним, доверчиво заглядывая в лицо. Сопит, шумно втягивая носом воздух и широко раздувая ноздри. Рубашка, призывно задранная до груди и обнажившая тяжело вздымающийся впалый живот, забирает последние остатки здравого рассудка. Андрея бросает в жар. И в мозгу что-то рассыпается. Наверное, всё то же здравомыслие. Или безысходная бездна. Потому что от вида взъерошенного, распластанного под ним Миши, от взгляда чёрных, немигающих, блестящих глаз его мутит так, что приходится опереться другой рукой возле Мишкиного лица, чтобы не потерять равновесие. Легче не становится. И внутри что-то плавится. Он наклоняется к нему совсем близко, поводит кончиком носа по ушной раковине, покрывает короткими поцелуями дорожку от виска к скуле. Целует куда-то за границу роста волос, и Миша наверняка чувствует, как Андрей зарывается в его волосы, вдыхая терпкий запах одеколона, и следом коротко шепчет, обжигая горячим дыханием нежную кожу за ухом. — Сейчас нельзя, Миш, — он сбивается, слова путаются и никак не складываются, — тише… ладно? Миш? И отнимает ладонь от его лица. Миха жадно глотает воздух, но, прежде чем он успевает раскрыть рот и что-то сказать, Андрей тычется в него губами. Ответ на приглушённую реплику умирает на языке, в податливо раскрывающихся навстречу губах. Сначала это просто прикосновение. И только потом поцелуй. Медленный, мокрый, скользящий. От которого мутнеет в голове, а из горла вырывается тихий стон. Ему нравится. Эта ликующая мысль лихорадочно бьётся в голове, и губы сами собой растягиваются в улыбке. И Миша даже не разрешает — сам просит. Ещё. Когда он успокаивается, Андрей с облегчением выдыхает, расслабляется и прижимает к себе послушное, изнывающее желанием тело. Мишины руки не отрываются от его плеч. Держат, притягивают. Князев прихватывает зубами припухшие губы, с трудом сдерживаясь, чтобы не зарычать прямо в поцелуй, а ещё от ощущений, которые приносили трущиеся о собственный стояк брюки. Миха выгибается навстречу. К нему. Для него. Ощущение горячего члена, вжимающегося в его собственный, прошибает до самой макушки. Так сильно и жарко. И если он прямо сейчас не перестанет так ластиться и тереться об него, то Князев же его сейчас… Прямо тут. За незапертой дверью. Под монотонное гудение настольной лампы. Под нестройный галдеж телевизора на кухне. Сделает с ним что-нибудь, господи. — Скажи… — Что? — судя по затуманенному Мишкиному взгляду, он нифига не соображает. Щёки горят, а мысли в голове нет ни одной. — Скажи, как тебе нравится? — Я… — Миша задыхается в ту же секунду, когда Андрей как-то особенно кайфово проезжается тазом по его паху, прикусывая шею, — не смогу так. — Как? — тупит Князев, осоловело хлопнув глазами. Миха в ответ хмурится, коротко кивает из-за Андреева плеча на приоткрытую дверь и снова ёрзает под ним, пытаясь выбраться. Получается только ёще раз притереться. И Андрей шипит сквозь плотно стиснутые зубы. — Прости, — поникшим голосом лопочет Миша, приподнимаясь на локтях и наконец отползая от Князя, — но не надо… такого. — Какого такого? — Вот этого… всякого. То чё делали сейчас, больше не будем, да? — сбивчиво тараторит Миша, стараясь не смотреть на Андрея, перед которым в эту самую секунду делается ужас как стыдно, — я ж не пидор, понимаешь? — Так и я тоже. Андрей весело улыбается и садится на кровати напротив Миши, подогнув одну ногу под себя. — А это чё тогда? — выпаливает Миха громким шёпотом, пихнув его пяткой в бедро. — А у тебя? Обиженное Михино сопение прерывает голос Татьяны Ивановны с кухни. У Андрея моментально леденеют внутренности, а Миша сглатывает так, что должно быть слышно на все четыре этажа вниз. Даже при тусклом свете настольной лампы Андрей отлично видит застывшее выражение ужаса на его лице. — Мишут, подойди сюда, пожалуйста. Миша неохотно поднимается с кровати, яростно одёргивает помятую рубашку поверх брюк, прикрывая ширинку, а затем шлёпает в коридор. Князев взгляд отчётливо ощущается промеж лопаток. Андрей остаётся в пустой комнате. Взмокший, возбуждённый. С колотящимся где-то в животе сердцем. Он ждёт Миху несколько минут, вместе с тем старательно пытаясь угомонить взбудораженное воображение. Ожидание быстро становится невыносимым. Андрей вытирает вспотевшие ладони о штанины, меряет комнату нетерпеливыми шагами. Проходится взад-вперёд. Подмечает фотографии в рамочках. Берёт в руки Мишкину гитару, вертит ее и ставит на место. Рассматривая себя в зеркале, потуже затягивает галстук. Снова вытирает ладони. И прежде, чем Миха успевает вернуться, Князева уже что-то подталкивает в спину, выгоняя в коридор. Они почти сталкиваются лбами в прихожей. Миша замирает, словно налетев на невидимую стену. — Куда ты? — выдавливает он из себя. — Домой пойду, — отвечает Андрей, снимая с крючка куртку, — поздно уже. — Я провожу, — тут же вскидывается Миха, наспех одеваясь и быстро шнуруя высокие ботинки. — До Купчино что ли? — Ну не, — мнётся он, задумчиво почёсывая в затылке, — до метро могу. Входная дверь за ними закрывается с хлопком, и звук гулким эхом разносится в пустой парадной. Форсировать лестницу приходится пешком, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. На улицу вываливаются одновременно. Кожи лица касаются медленно кружащие снежинки. И холодный воздух толчками врывается в лёгкие. Полквартала до метро идут молча. Только рыхлый снег поскрипывает под ногами. И ещё противно липнет к волосам и забивается за шиворот. Миша вышагивает по левую сторону, чуть касаясь локтем. Глубоко прячет руки в карманах и нос — в вороте куртки. Мёрзнет, придурок, в своей кожанке. Модник, блин. Когда доходят до станции, Мише неймётся. Он топчется на месте, воровато по сторонам озирается и подолгу в пол таращится. И уходить не думает. Всё собирается что-то сказать, что-то такое эдакое важное, необходимое, что протащил от самого дома, но всё не решается. Андрей уже хочет хлопнуть его на прощание, бывай, вроде как. Свидимся. Но Миха хватает его за плечо за секунду как он рот успевает раскрыть, притормаживает. — Андрюх. — Ну чё? Андрей этот выматывающий диалог начинать не собирается. Не находится как-то в запасе ни желания, ни сил. Вот Михе надо — Миха пусть и объясняется. — Покурим? Миша снова не спрашивает. Снова просит. Таким тоном, что Андрея моментально за шкирку отшвыривает во времени на час назад. И глотка судорожно сжимается. Он достаёт из кармана сигареты. Миха вперёд выхватывает из его пачки одну и плотно зажимает зубами. Андрею хочется возмутиться, но вместо этого он протягивает ему зажигалку, щёлкает колесиком, и Миха, склонившись над вздрогнувшим пламенем, обхватывает чужие ладони своими и закуривает. — Пиздец, Мих, ни говна, ни ложки, — беззлобно сокрушается Андрей, поднося к губам сигарету. Пальцы немеют слишком быстро. Взгляд у Михи тяжёлый. Сложный. Такой, что не по себе становится. Отросшая чёлка настырно лезет в глаза. Он зачёсывает непослушные волосы назад и что-то ворчит себе под нос. — Чего мама хотела? Вопрос, который Андрея измучил за всю дорогу сюда. И спросить страшно, на самом деле, было. Вдруг это что-то… — А, — отмахивается Миша, — да ничё. Помочь надо было, — он затягивается, пристально глядя в синие глаза напротив, будто считывая реакцию, — там это… ваза высоко. У Князева в этот момент будто отбирают стотонную гирю. Даже колени подкашиваются. Хочется не то улыбаться во всю пасть, не то прямо в руки Михе рухнуть от внезапно нахлынувшего облегчения. — Достал? — Достал, — соглашается он. Прямой испытующий взгляд никуда не девается. А затем Миша ощутимо дёргает Андрея за рукав. — Андрюх, — снова зовёт он. — Я за него. — Я не этого хотел, на самом деле. — Чего не этого? — уточняет Андрей, а внутри колет непонятный неприятный осадок. — То, что сказал, — Миша смотрит загнанным зверем, точно не соображает, что именно необходимо в такой ситуации говорить. Тяжело ему изъяснения даются, — я тут подумал… — И чего надумал? — сигарета, дотлев до фильтра, обжигает пальцы. — Да бля, не сбивай, — вскипает Миха и мотает лохматой башкой, — я так не соберусь, может. Андрей со всей силы прикусывает щёку изнутри, уставившись в Мишкино лицо и клянёт себя за излишнее любопытство. С Михой ведь как — его если не там притормозить, то он так и будет мотыляться от одной мысли к другой. Так и не скажет ничего. И правда — не соберется. — Я хотел — всё, что ты делал, хотел. А то, что я сказал — нет. Понимаешь, да? Ещё бы он не понял. Что тут вообще понимать? Миха тушит тлеющий бычок и шагает к Князеву. Почти задевает подбородком его кончик носа, так что Андрею приходится слегка вжать голову в шею. Тянется и сгребает его плечи ледяными ладонями. Сжимает, гладит большими пальцами. Держит. И таких исполинских размеров просьба-мольба застывает в его аспидно-черных зрачках. Скажи, Андрюх. Скажи, чтобы мне не пришлось. — Понимаю, — соглашается он, медленно кивнув. — Хорошо было, да? Мы же… да? Мы же теперь это самое… ну, у нас… — Миха запинается, старательно подбирает слово, и оно на удивление оказывается таким простым и символичным, — получится? Одно единственное слово, которое ревущим набатом по-новому разрывается в сознании. Андрею хочется самому Мишу за плечи схватить и встряхнуть хорошенько. Чтобы глупости всякие в башку не лезли, что у них когда-то что-то может не получиться. — Ты скажи что-нибудь, Андрюх. Скажи. Мне надо. — Получится. Выдыхает он, а в следующую секунду Миха уже тесно жмёт его к себе. И грудью и животом. И выцеловывает его губы. — Давай до Купчино.