государь прощается с наложницей

Когда Морион предлагает это, Люциан поначалу гадает, не стал ли он жертвой слуховых галлюцинаций. К сожалению, соседство со столь непредсказуемым попутчиком несет закономерные последствия, вроде недоверия уже даже себе, но нет, Морион повторяет ровно то же, что и минуту назад, и заглядывает в глаза. Улыбка у него при этом самая что ни на есть лисья, в глазах пляшут лукавые огоньки. Очевидно, что это очередная попытка поддеть и выбесить остальной отряд, и желания вестись на очередные провокации у Люциана нет — даже у его терпения имеются пределы — и он уже хочет резко отказать, но вдруг задумывается на секунду. Дело не в том, что Морион просит. Его желание отвлечься от основного пути напоминает рисование вокруг чистой прямой завитушек, чтобы из быстрой и важной поездки путешествие в Асдэм превратилось в жалкую пародию на себя. Отряд Люциана изнывает, Эриас на пределе, и только формальность останавливает его от того, чтобы не схватиться за палочки для еды и не воткнуть их в глаз одному бессмертному. И обычно так оно и есть, Морион просто говорит что-то несуразное, отряд Люциана издает тихий вздох и смотрит на него щенячьим взглядом, мол, дружище, ну не надо, на коленях молим, но Люциан соглашается, потому что Морион его единственный шанс добраться до города, и так просто ему грубить нельзя… Но сейчас что-то во взгляде у адепта клана Ночи меняется, совсем незаметно для остальных, но не для Люциана. Он странно смотрит на того, но Морион явно изнывает от ожидания ответа, не скрывает раздражения ничуть. Заминка, и Люциан переспрашивает, слегка ошарашенно (хотя в этом нет никакого смысла, он слышит все и с первого раза): — Что, прости? — Я говорю, — Морион цедит каждое слово так, будто повторение столь короткой фразы вгоняет его в агонию, — сейчас в городе выступает опера. Это отличная возможность посетить столь выдающееся представление, чтобы некоторые, — он выразительно смотрит в сторону отряда, и Эриас явно начинает вскипать, — приобщились к прекрасному. Люциан не намерен скрывать скептицизма: — Ты настолько беспокоишься о культурном обогащении моих друзей? С чего бы? — Поверьте, мне нет никакого дела до варваров и их нужд, — Морион лениво пожимает плечами и наклоняется ближе, едва заметно приподнимая уголки губ. — Но я действительно много наслышан об этих артистах. Будет настоящим преступлением пропустить их выступление, и поверьте… Столь мелкая труппа будет вне себя от счастья, что их посетили адепты Лунного клана. А если они узнают, кто Вы — так тем более. — Это пустая трата времени, — строго замечает Эриас, и Люциан полностью с ним солидарен. Несомненно, опера — великолепное зрелище, и если даже Морион проявляет к ним интерес, то, стало быть, что-то в них есть. Если бы не срочное дело, Люциан не стал бы даже думать, но он понимает, что потраченные часы эквивалентны мертвым людям, что… несколько не в его интересах. Но тут вновь вступает в дело это невероятно щекотливое «но», которое он подмечает ранее во взгляде Мориона. Проблема не в предложении, оно типично, проблема в том, что Люциан буквально нутром чует, что тот говорит это из собственного интереса. Морион, который ведет себя как самая докучливая в мире заноза, которую ничего не интересует? Вдруг решил глянуть оперу, но решил обернуть это очередной попыткой больно ткнуть Люциана в его доброту? Подозрительное дело! Каким бы хорошим человеком Люциан не был, он просто обязан узнать, что тут происходит, и потому растягивает губы в солнечной улыбке. — Это действительно интересная мысль! Морион не меняется в лице, но во взгляде видно секундное замешательство. Сетх и Абрам позади тихо вздыхают и встают поближе к Эриасу, который готов наброситься на Люциана и потрясти его хорошенько, как тряпичную куклу. Абсолютно за дело, но проблема в том, что узнать причину, по которой Морион заинтересован в чем-то столь низменном — то, что Люциану нужно, чтобы сбавить градус напряженности в их группе… Проще говоря, ему нужен компромат. Он бросает взгляд в сторону плаката, на котором красками ярко изображены действующие фигуры и указано название — «Владыка прощается с наложницей». Сюжет видится до банального глупым и простым, но смертным свойственно воображать себе всякое, и это в какой-то мере даже забавно. Люциан ценит подобные выступления не за реалистичность и умный сюжет, но за послевкусие. Даже самая глупая история может дать насладиться, если актеры играют хорошо. — Достань билеты, если сможешь, — кивает он Мориону, давая понять, что главный затейник пусть своими руками все и добывает, и на иное тут не согласны, затем подходит к Эриасу, уже пунцовому от гнева, и кладет ему руку на плечо. — Все в порядке, правда. Считай это небольшим перерывом в пути. Пожалуйста, Эриас. Тот мгновенно что-то понимает и волчьим взглядом провожает Мориона прочь, и когда тот уходит на достаточное расстояние, чтобы даже его невероятно чуткий слух не услышал, наклоняется к Люциану и крайне подозрительным тоном озвучивает (утверждает, потому что это никак не вопрос): — То есть, это не очередная поблажка. — Бессмертный, равнодушный к низменным развлечениям, хочет посетить оперу. Разве это не интересно? — бесстрастно произносит Люциан и ведет плечом, после чего отворачивается. Ему в затылок впивается аж три внимательных взгляда, и он рассеянно машет рукой. — Этот вечер ваш. Только, молю, не увлекайтесь. Два из трех взглядов упирается в Абрама, и тот мгновенно бледнеет. — Вы чего уставились, негодяи?! — Пойдешь по бабам — одолжу дудку у Мориона, и сам знаешь, где она окажется, — угрожающе произносит Эриас, и Абрам сразу бросается в краску, явно понимающий, что грош цена таким обещаниям. — Ой, прямо там? Прикрывается рукой, будто смущенная девица, отчего лицо у Эриаса становится краснее, а Сетх над ухом начинает бормотать успокаивающие, потому что такого очевидного намека на всю историю с изгнанием призраком Виолы не найти, а эту позорную страницу своей жизни тот предпочитает не вспоминать. Видя, что назревает, Люциан решает сделать не самое храброе, что может — дать деру. Его друзья уже не маленькие дети, сами справятся. Тем более, рассеянно думается ему, Абрам напрашивается сам. Мир миром, но чьи-то глупые шутки должны были привести к подобному. Потому он старательно делает вид, что не слышит назревающих воплей позади и торопится вперед, в сторону, где в толпе растворяется Морион. Театр, где выступает труппа (они гордо называют себя «Порхающей Оперой»), довольно тесен, и выстроен по традициям подобного направления искусств: то есть, тесный зал разделен узкой полосой, путем до сцены, на которой обыкновенно и происходит действо. По такой полосе проходят актеры, вышагивая определенный ритм, иногда танцуя в ярких масках с лохматыми париками. Однако опера обходится без необходимости в торжественном выходе сквозь зрителей, и даже рассказчика нет, отчего его место пустует. История повествует о любви Владыки выдуманного клана и его наложницы, взятой силой из другого, о запрещенной любви и постепенному схождению двух человек, изначально друг друга не терпящих. Историчностью тут и не пахнет, но эта история о Любви — примерно так, с придыханием, говорит о подобном творчестве Амели, и Люциан в такие моменты вынужден вздыхать, вежливо слушать и кивать. Но в целом он понимает, почему ей нравится: несмотря на дешевизну декораций и костюмов, они сделаны умно, что и не сказать, что вместо шелка тут самая обычная ткань, да и одеяния Владыки на сцене выглядят вполне аутентично, пусть правда яркая краска на лице и придает всему очевидный оттенок фальши. Но это же театр, опера — здесь нет места скучной реальности, это мир игры, и Люциан решает отбросить пренебрежение и вслушаться, тем более что поют актеры красиво. Он слушает исполнительницу главной роли с длинными волосами цвета снежных вершин и хмурится, не понимая, что не так; потом осознает — это не девушка, отнюдь. Не то, что его это удивляет: он знает о традициях, что даже женские роли исполняются актерами из мужчин, но ему думалось, что это остается для крупных городов, а не кочующих трупп. Тем более, проносится ироничная мысль, очень часто странствующие театры становятся и борделями на вывозе… Хотя, очевидно, тут преследуют хоть какую-то идею. Но от зрелища неуютно; оно несет в себе привкус сновидений, призраков Кая и Элеоноры, и чем дольше Люциан смотрит, тем сильнее по спине бежит ледяной холодок. Может, Морион издевается? Специально его сюда тащит, чтобы посмеяться? Он ведь проникал в его сны, мог увидеть и чуть больше, чем морок от Баобай… Он опускает взгляд в сторону, на Мориона. Люциан ждет, что тот будет вздыхать, всеми силами показывать свое раздражение актерами, игрой и окружением, но, вопреки, тот сидит спокойно, словно мраморная статуя. Он смотрит вперед, на сцену, молча, ни единый мускул не шевелится, и Люциан искренне удивляется: такой Морион кажется совершенно другим человеком, а не тем, что провоцирует Эриаса или лениво предлагает изгнать дух Виолы прочь, не думая об исходе ее души по ту сторону ликорисовой реки. Он чуть подается вперед, чтобы рассмотреть его лучше, но отвлекается на действие на сцене. Там Владыка прощается с наложницей. Она льнет к нему, проводит рукой по лицу, во взгляде героини настолько искренне читается любовь, что Люциан на секунду стопорится, не взаправду ли развивается роман между главными актерами. Жестокий и опасный Владыка в лице не меняется, но губы его искажаются в кривой улыбке, и он обнимает наложницу в ответ, крепко, оглашая, что будет ждать ее вечно, даже после смерти. В этом нет никакого интима, простые объятия выглядят странно после всей истории бурной любви, но Люциан понимает — история вовсе не о страсти, а о чувствах более нежных, и так, не позволяя себе коснуться губ наложницы, Владыка показывает ей свои чувства, свое умение останавливаться. И все — ради нее. В руки наложница берет меч. Клинок очевидно фальшивый, но под свечами кажется, будто это реальная сталь. Лезвие скользит по горлу, брызжет кровь. Люциан знает этот фокус: в лезвии в щели сокрыта высушенная краска, а на коже у актера — специальное вещество, от которого в желобке краска мочится и обращается в жидкость. Наложница падает на пол, а Владыка стоит над ее телом, молча, и лишь слезы заметно блестят под огнями. Музыка утихает, поддаваясь моменту. Люциан вновь смотрит на Мориона. Едва удерживает себя от того, чтобы вздрогнуть, когда видит, как тот все с тем же неизменным каменным лицом продолжает смотреть на сцену, а из глаза у него катится одинокая крошечная слеза. Отворачиваясь, Люциан вжимается спиной в кресло, резко, и пытается угомонить забившееся от неожиданности в груди сердце. Но он не может думать более ни о чем, лишь об увиденном. Страшном секрете, раскрытие которого Морион ему не простит. Потому Люциан с усилием вглядывается в действо на сцене, где актеры выходят на поклон, и старается больше не думать.