У слухового аппарата

      Чан Гэн был первым и единственным человеком, который понял его проблему правильно. Узнав, что глухой на одно ухо Гу Юнь носит слуховой аппарат, он не стремился повысить голос и несколько раз, как заведённый, повторить одну и ту же фразу в надежде быть услышанным.       С первого же дня Чан Гэн сместился в сторону, в которой располагался слуховой аппарат, и с тех пор всегда на ней оставался. Выходили вместе на прогулку? Идти только по правое плечо. Готовились ко сну? Значит, нужно находиться только с правой стороны и говорить только вполголоса, чтобы не напугать Гу Юня резкими и громкими звуками.       Поддерживая Гу Юня под руку, Чан Гэн ступал по бульвару с лёгкой улыбкой, выполняя некий ежедневный променад, — в доме престарелых, должно быть, совершали нечто подобное, поэтому Гу Юнь почти не сопротивлялся, когда Чан Гэн бесцеремонно выволок его из дома, чтобы помочь побороть накатившую на него хандру.       — Врач рекомендовал кратковременные прогулки, — повернув голову к Гу Юню и склонившись к самому уху, прошептал Чан Гэн. — Цзыси, тебе следует быть более внимательным к себе. Как ты собираешься поправляться, если не прикладываешь для этого усилий?       — А? Не слышу, — недовольно отозвался тот, сразу же выкрутив слуховой аппарат из уха со всей присущей небрежностью, будто бы доказывал правдивость своих слов. Не хотел развивать тему — и продолжать вытягивать из него слова было бы бессмысленно.       Чан Гэн вымученно вздохнул. Мягко заведя прядь, упавшую ему на плечо, за спину, он сдвинулся в сторону менее оживлённой улицы, обнимая руку Гу Юня покрепче, чтобы тот не вписался в прохожих, когда горделиво задирал подбородок и практически наощупь вылетал вперёд, отказываясь от помощи быть ведомым. Иногда Чан Гэн всерьёз раздумывал притвориться беспомощным, лишь бы Гу Юнь был более внимателен к окружающему миру.       Что ж… в конце концов они оба утаивали то, о чём не хотели говорить.       Должно быть, Гу Юнь просто устал от внешнего шума, который раздражал его чувствительный слух, или давления слухового аппарата на ухо, к которому не привык за столько лет, — но не мог сознаться в этом ни себе, ни возлюбленному. Не так, не здесь, не через силу.       Но даже если Гу Юнь не собирался заботиться о себе, Чан Гэн всегда был рядом. И находился исключительно по правую сторону от него.       Остаток пути они провели молча.       После хирургического вмешательства Гу Юнь стал более рассеянным. Хотя он и уверял, что чувствует себя нормально, Чан Гэн стремился облегчить любое действие с его стороны, оказываясь подле, словно подданный у ног императора. Надо сказать, на чудо Гу Юнь не рассчитывал. Во всяком случае — и явно не его! — он потерял слух ещё в юном возрасте — и походы к врачам тогда ситуацию не изменили, как и не могли изменить сейчас, когда всё резко стало хуже, чем было прежде. Все только и делали, что разводили руками и качали головами, как болванчики, указывая на инвалидность.       — Как себя чувствуешь? — снова спросил Чан Гэн в один из дней, параллельно занимаясь готовкой. Чего Гу Юню было не занимать, так его чуткого собачьего нюха. Он спешно примчался на кухню, положил подбородок на плечо сосредоточенного возлюбленного и всё поглядывал вниз, будто мог разглядеть стадию приготовления очередного кулинарного шедевра не через плёнку, застилающую глаза. Однако поймать пару слов он успел «издалека», чтобы быстро и без колебаний ответить:       — Нормально, — фыркнул с первого раза.       Чан Гэн покосился на него с явным недоверием, пытаясь уличить во лжи, но Гу Юнь сфокусировал взгляд так, словно ничто не могло его поколебать. Широкие зрачки, однако, почти заполнили радужку. Выражение лица Чан Гэна несколько смягчилось: Гу Юнь наконец слышал его дальше, чем на расстоянии в пятьдесят цуней — вытянутой руки. Прежде он с трудом разделял слова, даже если Чан Гэн шептал их прямо в ухо — Гу Юнь лишь смеялся и бился рыбой, выброшенной на берег, уворачиваясь от злосчастных губ, которые заставляли его дрожать от щекотки. И не пытался развесить уши, чтобы что-то услышать.       Потому что должно быть странно слышать то, чего не слышишь.       Гу Юнь, не выдержав пронзительного взгляда, так и отвечает. Попутно признаётся, что читает по губам и лучше от лечения будто бы не становится — и не станет уже никогда, потому что некоторые вещи не поддаются лечению.       И они ссорятся.       Чан Гэн выключает плиту, снимает фартук и оборачивается, задевая рукой чашу, в которой были смешаны ингредиенты. Та летит на пол, но не разбивается на крупные — в большинстве своём малочисленные — осколки: остаётся целой; только протяжный звон отдаётся в ушах. Гу Юнь наспех снимает слуховой аппарат, присаживается на корточки, прижимает ладонь к правому уху и раздражённо показывает Чан Гэну несколько неприличных жестов, объясняя, в чём именно он не прав, прежде чем продолжить ссору в безмолвии — исключительно руками.       …Всех их ссоры были преимущественно тихими. Без слов, которые могли бы стать лишними, потому что всё, что могло стать лишним, они без зазрения совести говорили друг другу прямо в лицо. И словно оба были абсолютно глухими: один не слышал другого.       Гу Юнь принял единственную верную тактику в сложившихся обстоятельствах: скрылся в квартире Шэнь И.       Чан Гэну совершенно точно требовалось подумать над своим поведением в одиночестве. Поэтому, дизертировав к лучшему другу, Гу Юнь не испытывал муки совести. Ведь совести у него, как таковой, не было. А если была — этой совестью мог послужить никто иной как Шэнь И, его дражайший друг. Сама судьба повелела прийти к нему на покаяние.       Когда что-то не ладилось в жизни, Гу Юнь предпочитал портить жизнь Шэнь И, умиротворённо проводящему досуг, своим присутствием. Как считал он сам, жизнь своего друга он только украшает, с чем последний всё пытался не согласиться и заведомо проигрывал, сдаваясь и впуская одновременно полуглухого и полуслепого лучшего друга в свою квартиру — тот мгновенно прикидывался тяжелобольным и неожиданно выздоравливал, стоило входной двери захлопнуться, а ключу — дважды провернуться в замочной скважине.       — Ты ушёл, чтобы что? — привычно кривится Шэнь И, тыча в друга пальцем.       Гу Юнь с готовностью отвечает, налаживая звук в слуховом аппарате, словно устанавливал контакт с инопланетянами, и несколько раз дёргаясь, когда слишком перегибает:       — Он мне надоел. Кстати говоря, давно мы не пили вместе. Чем не повод, раз мы наконец встретились?       Таких поводов у него было уйма!.. Шэнь И хотел было что-то оспорить и даже открыл рот, чтобы вступить в перебранку, но Гу Юнь закончил предложение вразумительно, и он тут же захлопнулся, прикусив себе язык. Разумеется, Шэнь И дураком не был и полку со спиртным открыл стремительно — проворнее лани он перепрыгнул через стул и со звоном выдвинул бокалы на середину стола.       До дна!       Ближе к вечеру Гу Юнь и Шэнь И пили много, к утру — без продыху. Если прежде они походили на культурно выпивающих друзей, на следующий день они едва ли отличались от счастливых свиней, развалившихся на столе — и под столом — в обнимку с бутылками, заменяющими сытую свинячью жизнь, и похрапывающими крепким сном, словно продолжали радостно выпивать в компании Чжоу-гуна, пригласившего их закончить начатое дело. А разве есть смысл начинать дело, если не собираешься доводить его до конца? Шэнь И дёрнулся во сне, покрепче обнимая пустую бутылку.       Раз уж начал, так будь добр закончить начатое!       Только вот Чан Гэн сумел настичь Гу Юня даже в квартире Шэнь И.       Гу Юнь изобразил страдание на своём лице, молча глядя на возлюбленного, недовольно поджимающего губы. А ведь правда — у него же есть ключи. Друг семьи, как никак. Вот ведь беда! Это было тем, на что страдающий Гу Юнь предпочёл закрыть глаза вчерашним вечером. Нигде не скроешься от этого до безобразия красивого паршивца!..       Были какие-то минусы просыпаться после распития прелестного вина первым — свалить всю вину на проклятого пьяницу Шэнь И не выйдет. Да и само вино закончилось, чтобы утопить в нём свою бушующую печаль или прыснуть в лицо мирно спящего друга. Одно расточительство… Гу Юнь вздохнул, похлопал себя по бёдрам и оглянулся в поисках слухового аппарата, вытащенного в порыве отрицания недуга — и излишней самоуверенности, что он справится и без него, — и брошенного чёрт знает где после того, как Шэнь И начал ныть о своей несправедливой жизни, которая свела его светлую учёную душу с самым бестолковым человеком на земле.       …И заметил пропажу в руках Чан Гэна.       Ну, нашёл и нашёл. Ему оно не больно-то и надо было.       — Раз не хочешь отдавать, — Гу Юнь улыбнулся не протрезвевшими глазами — а может, виной наваждения была слепота, — то оставь себе как сувенир.       — Гу Цзыси, кажется, следовало бы больше отдыхать. У себя дома.       С Шэнь И Гу Юнь не виделся ещё дольше, чем в прошлый раз. Обстоятельства всё не складывались. После того паршивого пробуждения, когда Чан Гэн с присущим ему спокойствием помог Гу Юню услышать мир, вставив слуховой аппарат точно в слабослышащее ухо, а после едва ли не наорал так, как не орал Шэнь И, что он вполне мог бы оглохнуть во второй раз или, напротив, прозреть раз и навсегда, Гу Юнь несколько присмирел — начал вести себя тише воды, ниже травы, в большинстве своём по-издевательски.       Он впивался в Чан Гэна прищуренными глазами, снимал очки и демонстративно вынимал слуховой аппарат; иной раз и вовсе его не надевал. Как говорится — с глаз долой, из сердца вон. Чан Гэн перед ним был полностью безоружен. В конце концов с чего бы вдруг Гу Юню слушать увещевания о продвинутой медицине? Лично он сам к своим годам продвинулся только в распитии алкоголя — вот оно, его лекарство, излечивающее душевные раны. Тогда и телесные увечья казались пустым звуком.       И, может быть, совсем немного лекарством был Чан Гэн. Гу Юнь улыбнулся.       Как он и предвидел: после операции ничего не стало лучше. Ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Справедливости ради, не стало и хуже. Гу Юню, в общем и целом, было никак. Преимуществом было решение больше не утаивать от Чан Гэна правду о своём состоянии, теперь при любом удобном случае ссылаясь на плохое самочувствие. Будто бы нашёл отдушину ничего не делать.       — Чем занимаешься? — спросил Чан Гэн, который вернулся с работы пораньше и тут же столкнулся с призраком Гу Юня, без дела шатавшимся по коридору.       — Ничем. Я плохо себя чувствую. Разве ты не просил меня больше отдыхать? Вот, отдыхаю. Смотри-любуйся.       И отвернулся от него, взмахнув копной длинных волос, шелковистых на ощупь. Кончики пальцев Чан Гэна дрогнули.       Что за капризы?       Прикрыв входную дверь, Чан Гэн сбросил пальто с плеч и свернул на кухню, чтобы заварить травяной чай. Его нервы были на пределе, когда нежный аромат распространился по помещению, а протяжный выдох сорвался с губ.       Гу Юнь тем временем скрылся в спальне, завернувшись в тяжёлое одеяло — в конце концов его жизнь была не легче, — и принялся разглядывать пустоту. Потолок над головой не имел никакого значения. Гу Юнь прищурился.       Наверное, странно видеть то, чего не видишь.       Он нахмурился. Развидеть пятно перед собой он так и не сумел. Ничего не помогало. И Чан Гэн, дающий надежду, раздражал с каждым днём всё больше и всё сильнее. Даже орущий на ухо Шэнь И был терпимее, чем донимательства со стороны Чан Гэна. Грёбаный…       Когда кровать промялась под весом чужого тела, а травяной аромат коснулся кончика носа, Гу Юнь подорвался с постели со скоростью звука — потому что этот привычный запах щекотал обоняние, а вместе с ним пробуждал совесть — и бросил первую попавшуюся причину, чтобы не оставаться под пристальным вниманием своего возлюбленного:       — Пойду в душ.       И махнул рукой на прощание, стукнувшись пальцами о дверной косяк и зашипев от боли.       Гу Юнь, подавившись, кряхтел песню в импровизированный микрофон — душевую лейку, — пока вода стекала по его крепким плечам с затянувшимися ранами. В детстве он был непоседливым ребёнком и имел истории такие, которые походили на откровенное враньё: если поверхностная версия имела некоторые сходства с детством многих детей, то углублённая — больше подводных камней. Местный авторитет, вожак среди детей, который не только дрался с другими, но и получал «боевые раны» при случайных обстоятельствах, сам не зная как объяснить, откуда взялась та или иная царапина. Пританцовывая под музыку в голове, он сразу обратил внимание на очертания Чан Гэна — благо, ему удалось не спутать его с призраком, потому что он был ярым противником всего сверхъестественного, — вошедшего в ванную комнату и прислонившегося виском к стене.       — Цзыси? Тебя долго не было.       — Что, уже соскучился? Или хочешь присоединиться?       Оглядывая соблазнительную спину и тонкую талию, Чан Гэн не решился опустить взгляд ниже, тяжело сглотнув. Зрачки его резко сузились, и он тут же подорвался к Гу Юню, широко раскрыв глаза:       — Ты меня слышишь?       У Гу Юня упало сердце. Он резко потянулся к слуховому аппарату, промокшему насквозь, и вытащил его из уха: тот пару раз издал свистящие звуки — и стих. Окончательно перестал работать.       Гу Юнь обомлел.       Чан Гэн растерянно посмотрел на возлюбленного, вертящего в руках источник своей головной боли. В конце концов Гу Юнь напялил на себя очки, которые не были единственными в своём экземпляре и потому оказывались разбросанными в разных частях дома, с нечитаемым выражением лица вышел из душевой кабины и похлопал Чан Гэна по плечу, мол, штатная ситуация, — с кем не бывает?       А подумал было, что операция помогла. Смешной какой.       В целом он привык жить без зрения и без слуха. Это только с появлением Чан Гэна он начинал думать, а что было бы, если… Если бы он мог слышать смех Чан Гэна не искажённым, а таким, каким он был на самом деле. И пускай тот старался в порыве смеха прислоняться вплотную, Гу Юнь хотел иметь возможность не только слышать смеющегося Чан Гэна, но и видеть его счастливым в такие моменты. Но что проку сожалеть? Только начиная думать об этом, Гу Юнь стремительно переключал внимание на мелкие бытовые вопросы, чтобы не надумать себе слишком многого. Сначала будут сожаления, что он не видит и не слышит, а затем появятся и надежды…. Вот уж нет — спасибо! Было бы о чём сожалеть.       В их первую встречу Чан Гэн не был проворным. Тогда книжный шкаф накренился.       Гу Юнь хватанул молодого человека рядом с собой за шкирку и оттянул на безопасное расстояние.       Чан Гэн молчаливо наблюдал, как шкаф грохнулся на пол, разнеся слои пыли по библиотеке. Ни один мускул не дрогнул на его лице, но он спешно улыбнулся, словно ему не грозило быть придавленным мгновение назад, и расплылся в благодарностях.       Гу Юнь рассмеялся, покачав головой.       — Меня привлекла книга, — пояснил он.       — О… — понимающе протянул Чан Гэн. Оправив одежду, он передал её Гу Юню и выгнул бровь, когда тот скривился так, словно со всех сторон его окружили враги. — Что-то не так?       Тот хмыкнул, прислонившись бедром к стене.       — Занимательная книга. Монахами увлекаешься, значит?       — Книга пришлась не по духу? — подхватил Чан Гэн.       Гу Юнь выхватил её из чужих рук и вытянулся весь по струнке, не стремясь возвратить кражу. Чан Гэн слегка улыбнулся — несколько натянуто, — складывая руки за спиной и никак не реагируя на провокацию. Его непричастность ошарашила Гу Юня.       — Дух неба опустился с высоты, — неспешно начал Чан Гэн, подходя ближе. — И к небесам свой дух послала…       Гу Юнь без интереса бросил книгу в его сторону и с невыразительным лицом опустился на диваны у круглого читательского стола. Чан Гэн осёкся; раскрыл книгу и, прочистив горло, продолжил:       — От сочетанья неба и земли живого на земле первоначало…       — Ну всё, довольно. Разошёлся.       Они смотрели друг на друга, сидя точно напротив, и Чан Гэн любовался длинными чёрными волосами, струящимися по сильным плечам запредельно красивого незнакомца. В конце концов Гу Юнь наклонился вперёд, чтобы стащить книгу со стола, и волосы ниспали ему на лицо, перекрывая весь обзор. Именно в этот момент Чан Гэна распёрло на разговор:       — Какие у тебя предпочтения? — спросил он. — Держу пари, религиозные учения тебя мало интересуют, — и засмеялся.       Гу Юнь усмехнулся и закинул ногу на ногу, вальяжно откинувшись на спинку дивана. Вопреки всему, он не ответил — только отбросил книгу обратно на стол и лениво потянулся, убирая пряди за ухо, чтобы не мешали. Он посмотрел на Чан Гэна, пока тот испытующе смотрел на него в ответ, и понял, что явно успел что-то пропустить за долю секунды.       — Какие у тебя предпочтения? — темнея взглядом, повторил Чан Гэн, и улыбка снова тронула его губы. Он наклонился ближе и терпеливо ждал.       Гу Юнь не задумывался:       — Ну ты вполне можешь быть в моём вкусе лет через пять. А книжки — те, что позаковыристее да попрозаичней.       Чан Гэн отзеркалил позу Гу Юня и сложил руки на груди.       — Почему только через пять?       Гу Юнь на него не смотрел. Молчал, разглядывая приглушённый свет ламп. Щурился будто бы от их света.       Чан Гэн выгнул бровь. И вновь попытался:       — Ты спас меня для того, чтобы больше не обращать на меня внимания?       Гу Юнь опустил на него в самом деле снисходительный взгляд:       — Я тебя не слышу, — насмешливо заметил он. — О чём ты говоришь?       И Чан Гэн скосил взгляд вправо, замечая слуховой аппарат. Понимание тут же прострелило голову — и он тихо засмеялся. Вот оно что. Пересаживаясь ближе к Гу Юню — с правой стороны, — Чан Гэн не сдержался, выпаливая всё как на духу, когда его новый знакомый повернул голову и, следя за губами, ловил каждое слово:       — Ты мне нравишься.       Гу Юнь промолчал, думая, что ошибся. Прокрутив громкость на неработающем слуховом аппарате в надежде, что тот заработает, он переспросил:       — Что ты там сказал? Что я тебе нравлюсь? Так вот, ты опоздал: я тоже себе очень нравлюсь.       Последующие несколько дней после поломки слухового аппарата Гу Юнь, как и в их первую с Чан Гэном встречу, читал всё по губам, пока новый слуховой аппарат не был бы доставлен на дом. Игнорировать присутствие Чан Гэна было проще, а Шэнь И — подавно. В ус не дуя, он перекручивался на кровати, заворачиваясь в простыни, и соблазнительно лежал, почитывая брошюрные романы, опёршись щекой на ладонь. Его окружала полная тишина — не шумел даже кондиционер.       Чан Гэн подкрался тихо и незаметно — без надобности, но из вредности. Почувствовав чужое присутствие, Гу Юнь повернулся к нему и замер, когда услышал издевательское:       — Прохлаждаешься?       Сердце часто забилось.       «Я тебя не слышу. О чём ты говоришь?» — почти ляпнул Гу Юнь. Но теперь всё, что он мог бы прошептать, было: «…Или всё-таки слышу?»       — Мерзавец. Без тебя и вправду холодно.