Le langage de l'amour

— Хочу мороженое! — в один момент заявляет Арсений, страдальчески состроив мордочку некогда популярного рыжего кота из Шрека с расширенными зрачками до краёв радужки, что совершенно не остаётся места до разрастающегося аквамарина, где так и читается ясно: «купи-купи-купи» — и ничего, к слову, больше, приятной волной от предвкушения заполучить желанную сладость, обволакивая всё открытое пространство вокруг, не оставляя такое поведение без определённого внимания. — Арс, ты же ведь заболеешь, — ненароком слетает с шастовских губ, и даже не возникает мысли съязвить: «Сам встань и сходи, взрослый мужик, сука, бесишь!», пока тот непринуждённо зевает, по привычке прикрывая рот свободной рукой, ещё нежась в тёплой постели, досыпая последние выходные, потому как Антон знает, чем это всегда у Попова заканчивается: сначала одна мороженка, потом три, потом ещё что-нибудь, на крайний случай. Кто после старается сбить его высокую температуру, лишь бы только брюнету не стало хуже, берёт выходной за свой счёт, варит суп на курином бульоне, носится с ним как с яйцом Фаберже, не позволяя ему одному расхлёбывать всю эту кашу, только и успевая подливать горячий чай с лимоном и с ложечкой сахара в слишком быстро опустевшую кружку от Nasa, каждый раз меняя полотенце с горячего лба на холодное, для удобства. Проверяет пульс, лишь бы не случилось непоправимого, сидит рядом, осторожно держа за руку, пока тот не уснёт, даже если это по-детски, немного наивно, потеет ладонь, и Шаст сам уже давно засыпает, подтыкая под края широкое, иногда слишком громоздкое, одеяло, — чтобы было теплее, Арсений не простыл, да и вообще Антону так, между прочим, спокойнее, — позже уходя в гостиную, дабы не мельтешить, сохранить чужой крепкий сон, позволить восстановить жизненный запас сил, не разбудив ненароком. По накатанной перебивает идеей поставить горчичники иной раз, заставляет дышать над горячей картошкой, чтобы наверняка, выводя того из сонного состояния, пробуждая вновь к беззаботной, ни к чему не ограничивающей молодой организм жизни, приносит лекарства, тратя в аптеке энную сумму денег, не ведя подсчёт, ведь: «Мне для тебя ничего не жалко, привыкай» и: «Не забивай этим голову, всё в порядке», чуть ли не через силу кормя Арсения с ложечки за столом, а иногда и в кровати, хотя тот упирается как упрямый баран, он же ведь самостоятельный, мотивируя тем, что за маму, за папу, за него и Антона — это уже как само собой разумеющееся, но «можно и больше, если захочешь», а Попов смешно корчит рожицы от горьких пилюль, материт на чём свет стоит сам себя за несдержанность и ведь всё равно потом продолжает-привыкает-следует-берёт своё, занимая лидирующую позицию в отвоевании мягкого пледа с пятнистым жирафом, и, кажется, слишком пылающего рядом с ним шастуновского сердца, что вот-вот и взорвётся от перенапряжения.       В том, что брюнету нравится такой расклад, история умолчит. То, что он к такому привык, само собой разумеется. В том, что так в Арсении ликует его внутренний ребёнок, где кричит с надрывом: «Ещё!» — он до последнего не станет признавать, ведь: «Всё-таки взрослый», а Антон между делом подкрадётся на носочках, когда тот не ждёт, и шепнёт: «Никогда не устану о тебе заботиться», опаляя тёплым дыханием шелковистую графскую шею, почти вплотную врезаясь руками в острые плечи, разгоняя внутри горячую поповскую кровь, складно добавляя урывками в многочисленных поцелуях по нежной бархатистой коже: «Даже не надейся, козёл… По-другому не будет», что всегда — Шастун готов поклясться — выводит Попова на эмоции, открывая другого его со стороны. А Арсений позволит, примет, перестанет возникать, потому что в принципе в этих отношениях он ощущает себя целостной личностью. — Хочешь опять повторения? — Антон сонный совсем чуть-чуть, солнце едва вышло из-за горизонта, но это ничуть не мешает ему мыслить рационально, сладко потягиваться, разминая затёкшие конечности, хрустеть пальцами на руках, подгибать длинные ноги от фантомного холода под себя, путаясь в хлопчатобумажной простыни, жмуря зелёные глаза от яркого света, исходящего с шумной улицы, ведь плотные шторы все нараспашку, не виня Арсения за беспокойный сон, ведь тот сегодня опять тревожно ворочался, перетягивая всё одеяло на себя, скорее по воле случая, чем внаглую, закидывая правую ногу на спящее, не подозревающее подвоха, худое тело. Антон с благоговением рассматривает бессчётные созвездия на открытых плечах любимого мужчины, по которым для излишне любопытных глаз любит ставить метки: «Моё! Уходите, ёбнет под напряжением!», пока тот сидит полубок (г)ом к нему, стремясь после того вдоволь расцеловать, зажимая где-нибудь в одном из углов их общей квартиры, ведь это так правильно, никто им не запретит, слишком по-домашнему, интимно и никак иначе. — Я не виноват в том, что у меня слабый иммунитет, — в защиту своих хотелок откликается Арс, сдвинув брови домиком, уверенный в том, о чём говорит. Солнечный свет легко играет на его румяных щеках, скользя к носу-кнопке, постепенно пробираясь вниз, к неприлично загорелой коже, что сейчас отливается золотистым фианитом в ярких лучах. — Да и вообще не так часто этим я себя балую, — скорее в защиту себе прилетает в ответ, потому как заставить Шастуна делать что-то против его воли — всегда проблематично, если не нереально, но шанс такой уловить всё же можно. Если знать, на что надавить. А Арсений знает. Знает и пользуется. — А вот для того чтобы его укрепить, нужно пить витамины, но никак не делать себе во вред, — уверенно произносит Шаст, с неприкрытым укором мазнув по лицу мужчины напротив, останавливаясь на пухлых искусанных губах, где вот-вот от недостатка влаги начнёт кровоточить новая ранка, желая притянуть того к себе, блаженно её залечить, без использования подорожника и иной заживляющей мази, сминая податливые малиновые губы в своих, немного царапаясь от трёхдневной щетины, зарываясь руками в мягкие волосы, отбросить все тревожные мысли, оказавшись в любимых крепких объятиях, чтобы быть ближе ещё и никогда, никогда не забывать о том, почему они всё-таки ещё так долго вместе. — Я закаляюсь. Такой ответ тебя успокоит? — Брюнет по-лисьи щурит глаза, трёт переносицу указательным пальцем, улавливая нотки самодовольства в поставленном голосе, но отказаться от своей затеи явно не хочет. Антон подозрительно смотрит на объект своих всепоглощающих чувств, неудовлетворённо хмыкнув скорее самому себе, пока другой едва-едва заметно подрагивает пушистыми угольными ресницами — чёртовы гены, — Попов так и читает в чужих глазах: «Не верю. Полный наёб», где Шаст позже смягчается, растягиваясь в счастливой улыбке, что-то явно додумывая в своей голове, о чём, конечно же, никому не скажет. — Не совсем. Но, раз ты так хочешь, как я могу отказать? — тяжело вздыхает мужчина с кудряшками от природы, пересекая короткое расстояние между ними в каких-то несколько сантиметров, невесомо целуя Арсения сначала в уголок губ, после позволяя в это всё углубиться, находя столь непослушные поповские пальцы в плену мягкого полиэстера, так по-хозяйски правильно переплетая со своими, почти холодными, но готовыми всегда отвечать за любой движ, кладя их к себе в районе покачнувшихся бёдер, одновременно ловя момент, задирая почти до сосков широкую арсеньевскую футболку, пробежавшись по рельефу мышц, что перекрывает так нужный сейчас кислород, а кожа из мрамора покрывается пиксельным скоплением мелких мурашек, чуть ли не пересекая свою вседозволенность, ловя томный утробный вздох-полустон, лишь раззадоривая-раззадоривая-раззадоривая. Арсений плывет. Арсений живёт. Арсению не хочется останавливаться.       Шастун с неохотой приподнимается с ещё тёплой постели, желая закончить всё-таки начатое, проминая под собой упругий матрас, ловя разочарованный то ли вздох, то ли рык, ныряя в бесформенные мягкие тапочки, автоматически зачёсывая непослушную чёлку назад, лишь взглядом давая считать Попову, что «всё в ажуре, позже закончим», следуя к их общему гардеробу, скорее инстинктивно, чем специально, виляя упругой задницей на оценку судье, с невозмутимостью пытается выудить из верхнего ящика более-менее не мятый пуловер со свободными брюками, между тем будто бы совсем забывая про холодную зиму и о том, что поверх всего Антону в любом случае придётся надеть пальто, ну а что самое главное — так это выжить.       Арсений, облокотившись о мягкую спинку дивана, изучающе рассматривает своего парня как довольный кот, ещё не совсем отошедший от утренних ласк и их изобилия, почти не моргает, запечатлевая моментом прекрасное, не хватает облизаться для пущей картины, оттопырить жопку и поурчать — знает ведь, что Антон сделает для него всё и даже больше, и что поделать, если такой уж Попов у него капризуля? Любить-кормить-никому не отдавать, кажется, как само собой разумеющееся. Сберечь это всё — задачка не из лёгких, но всё же… «Сам знал, на что шёл» — мелькает внутри, и Арс почему-то уверен сейчас в том, что этот выбор Антон сделал давно и осознанно. «Ещё что-нибудь взять?» — теряется в своих же мыслях Шастун, напялив шапку на голову, поплотнее укутываясь в винный шарф, доставшийся в подарок от бабушки, по карманам распихивая тёплые перчатки, чтобы самому не заболеть, ведь двоих их лечить будет очень и очень сложно, уже в прихожей бросает короткое: «Я щас!», не дожидаясь ответа Арсения, выпархивая из уютного тёплого гнёздышка, громко звеня в руках разноцветной связкой ключей, что отдаются звонким эхом в стенах некогда чистого, не исписанного иероглифами, лифта.

***

      «Магнит» возле дома как всегда рябит роскошью разных новинок, слишком высокими яркими ценниками, спокойной атмосферно-ненавязчивой музыкой и россыпью грустно-весёло-недовольных людей. Очереди в две кассы редеют, ведь ещё только десять утра, суббота, выходной день, и остальные подтянутся сюда как можно позже.       Зеленоглазый мужчина в ускоренном темпе минует мясной отдел, следуя к морозильным ларям, что находятся как раз возле изобилия пакетированных, в стеклянных банках, в сухом и жидком виде приправ, что заполняют все верхушки полок с самого низа.       Не с первого раза находит то, что ему нужно, а именно: большой брикет клубничного мороженого от знакомого ему производителя среди других пестрящих, притягивающих к себе взгляд разных обёрток с русскими, а иногда и иностранными названиями. Открывая дверцу, в корзину из пластика кладёт сразу два, заранее зная, что одним тут точно не ограничиться.       Как-то непроизвольно вспоминает о том, что, когда они с Поповым ещё не жили вместе, только-только притирались друг к другу, изучали самих себя, Антон не знаючи купил Арсению фисташковое — думал, что угадал с его вкусом, хотя в процентном соотношении тут везение десять из ста, на что получил недовольную моську, испорченное настроение для них двоих и зря потраченные деньги с эффектным броском брикета легкоатлетом в ближайшую урну, не находя рядом, кого же можно было угостить, где тогда же и узнал про такое серьёзное слово как «аллергия», про нелюбовь к рыбе, — так уж сложилось, — рвении каждый день что-то фоткать, ведь «жизнь одна, надо всё успеть запечатлеть», строгих родителей, что всегда, особенно подростком, держали Попова в ежовых рукавицах, стремлении объездить весь этот чёртов мир, желательно автостопом, ведь «так интересней», углубленно изучить иностранные языки, ведь — как кто-то успел заметить раньше — у Попова приятный тембр голоса, ему бы пошло засветиться где-то на телевидении.       После этого вопросы отпали сами собой, а интерес к своему собеседнику возрос чуть ли не вдвое, если не больше.       Шастун перемещается в сторону молочной продукции, выискивая глазами едва заметный ряд творожных сырков с ягодной начинкой, минуя варёную сгущёнку, не думая сгребая несколько штук в охапку, кладя в красную корзину поверх, переводя внимание на ассортимент возле. Восемь йогуртов «Чудо» с творожной начинкой, с клубникой и земляникой — летят туда же. Ведь все-таки не зря же он шёл, тем более Антон уверен, такую покупку Арсений явно оценит, хоть и будет сначала упираться: «Зачем надо было тратить деньги?» и: «Шаст, ты сдурел?». Хоть бюджет у них и раздельный, каждый вправе решить сам как распоряжаться им, но поднять настроение Попову всё-таки хочется. Антон — не Антон, если не захочет тому что-то купить просто потому, что действительно любит.       Апельсины, лимоны, пара пачек кокосовых чипсов, которые Попов полюбил благодаря ему после совместного похода в кино на новинку из Marvel в один из летних вечеров, и большая банка капучино для виновника всего торжества — всё это постепенно оказывается на механической резиновой дорожке, рядом с остальными продуктами первой необходимости, возле кассы. В последний момент Шаст покупает пару жвачек «Дирол» с нежной мятой, с сожалением кидая взгляд на разноплановый «Winston», что красуется прямо перед его лицом, так и манит к себе, стараясь не обращать внимания на душещипательные рисунки о вреде здоровью, вспоминая о том, что пообещал Арсу попытаться не курить хотя бы какое-то время, пока его мужчина избавился от этой зависимости, кажется, два года назад.       Ничто не мешает провести оплату, задействовав карточку сбера, спокойно до этого отказаться от товаров по акции, любезно предложенных молодым продавцом, взять в свободные руки чёрный, почти неподъёмный плотный пакет, натягивая кожу на руках так, что практически видны объёмные синие молнии-вены, от чего балдеет Попов, называя такую картину искусством, и просит: «Дай мне тобой ещё повосхищаться. Жалко, что ли?», каждый раз оставляя микроскопические бутоны на слишком чувствительном участке кожи. Антон спешно покидает общественное место, надеясь поскорее добраться до дома.

***

      В квартире, на удивление, слишком шумно и вкусно пахнет едой. Только какой — Шастун пока понять не может. Антон переступает порог, оттеняюще занося запах морозной свежести следом за собой, едва ли не стукаясь подзатыльником о низкий проём, забывая о главном, улавливает громкую мелодичную музыку, доносящуюся со стороны кухни, со вздохом ставит тяжёлый пакет на чистый пол, отряхивая шапку с воротником от налипших на них изящных снежинок, только после потирая от едва настигшего его холода тонкие руки, снимая перчатки. Разувается, расправляясь с верхней одеждой, а после прямиком следует на яркий свет, шоркая тапочками-бэтменами почти беззвучно.       Арсений тем времени стоит у плиты спиной к двери, совершенно ничего сейчас не подозревая, помешивает томатную пасту со свежей зеленью в невысокой жаровне, позже намереваясь поставить чайник с водой, ведь уже практически всё, добавляй мясо, туши — и готово. У Антона живот даже урчит, когда тот понимает: «Новый поповский рецепт», хотя брюнет чужого присутствия вроде и не замечает. — Ты просил только мороженое, но, кажется, без другого тут не обошлось. — Мужчина с кудрями подлавливает Арсения совсем неожиданно, не больно щипая под покатый бок, предварительно освободившись от нагруженности, пока брюнет в какой-то момент, теряясь пространстве неясно шипит, роняет прихватку-варежку, увёртываясь от мало-мальского ожога. — Без «кажется», Антош, без «кажется», — негодует Арс, вздрагивая от неожиданности, теперь уже с любопытством заглядывая через плечо выше него, держась за Антона руками, стараясь не заострять внимание на том, что Шастун вытаскивает из набитого практически доверху пакета, что не особо-то и получается в данный момент. Глаза так и искрят синим льдом, а внутри маленький человечек, который бережет себя от ненужных трат, так и кричит: «Для чего? Как? Это мне?» и: «Зачем столько много?».       Антон словно считывает его мысль, подтверждая все его безошибочные догадки. — Это тоже тебе, чтобы точно не заболел. — Из самого низа вытаскивая коробочку с лекарством от простуды и гриппа, капли в нос, малиновое варенье и объёмную баночку липового мёда, воодушевлённо заявляет Антон, ловя нечитаемый взгляд, предварительно напомнив самому себе, что всегда всё нужно держать на вооружении.       Арсений сначала непонимающе, а потом удовлетворённо, смотрит на любимого человека, внутренне-внешне светится, ярче любых других звёзд, что хоть сейчас бери и выставляй на всеобщее обозрение. Что сразу понятно: хорошее настроение в этой квартире сегодня преобладающе гарантировано. «Всё-таки позаботился. Подумал о том, что, может быть…» — и это так переёбывает в какой-то момент. Что не нужны никакие врачи потом, если честно. Есть у Попова уже один знаток, им он доволен, ему как бы достаточно. — Зачем так много? — после недолгой паузы интересуется Арс, отключая плиту, растирая антоновы руки в своих, слишком тёплых-шершавых, ведь тот их почти не чувствует. А внутри разрастается слово: «Приятно». Приятно то, что о нём думают так, как никто не делал до этого раньше, приятно знать, что того принимают таким, каким он стеснялся-боялся-негодовал быть для себя самого, скрываясь за поверхностной фальшью. Приятно осознавать, что здесь не хочется больше теряться и что-то терять. Приятно быть здесь действительно собой, настоящим, ломая границы неприкосновенного и такого чужого. — Я просто люблю тебя, — мурлычет Шастун так просто-легко-воодушевлённо, цепляясь за красную нить-оберег на запястье у Арса, что когда-то сам ему повязал. Не хватает подогнуть ушки, боднуть в щёку, не встречая холодной отстранённости, что нельзя подойти к другому на пушечный выстрел, всецело перебирая лапками в так называемом массаже, заряжая шастуновской терапией, от которой никто ещё не отказывался, скорее искрил, оставаясь довольным и одухотворённым на долгое время. — Твоя любовь — это так красиво, — продолжает Попов, вспоминая когда-то нашумевшую песню и поднимающую музыкальные чарты даже сейчас от самого Сергея Лазарева, которого он всегда, сколько себя помнит, путал с Биланом, ведь те были слишком похожи, чей альбом они часто вместе слушают даже сейчас, плечом к плечу вставая к Антону, в глазах которого сейчас по нарастающей плодородие ярких земель, тем самым отвлекая того от других дел, под названием: «пялиться-можно-но-лучше-потрогать». — Твоя любовь этих тактов сила, — подхватывает Шаст, в отражении чужих глаз ловя волнительную опьянённость от него самого, и это подводит к решительным действиям. — Твоя любовь лишь моё светило. Твоя любовь — это так красиво. — На столь яркой ноте заканчивают свой импровизированный дуэт двое слишком довольных собой мужчин, теряясь в друг друге, заполняясь лечебной новизной без остатка, что хочется лишь восхищаясь касаться-касаться-касаться, в откровении изучать-изучать-изучать, тёплыми носиками утыкаться друг в друга, замедляя свой каждый вздох, намеренно не желая тушить внутри весь этот пожар и нарастающее умиротворение.       Картинка счастливой беззаботной жизни в голове Попова возникает сама собой, подталкивая к пониманию того, что как раз-таки Шастун и дарит ему то самое недостающее тепло, как физическое, так и душевное, продолжая наполнять от и до и сейчас ещё чем-то новым. Арсению стыдно признать, но ему так хорошо, нравится быть для кого-то не чистым листом, а действительно кем-то важным, не скрывая свою неидеальность. По образованию Арсений вроде как и актёр, но считывать себя позволяет лишь одному человеку.       Арсений знает, что болеть — это всегда тяжело, неприятно, иногда даже больно, если вспомнить уколы. У Арсения есть тысяча причин для того, чтобы не сдаться, и присутствует сила воли. Но что Арсению нравится больше всего, так это уверенность в том, что Антон всегда будет рядом.