Ты и я – одна сатана

А закат был ясен. Багровый с оттенками лилового и алого. Облака путались в его кровяных нитях. Я точно это помню. Как листья шумели в саду, как где-то в далеко переругивались две служанки. Я помню каждый момент того дня, когда последние солнечные лучи так необычайно красиво и, неведомо до того вечера, чудесно вплелись золотыми лентами в каштановые волосы. Как светили выжженную темным загаром кожу. Я прекрасно помню его глаза. Черные, жгучие, зрачок расплылся по всему хрусталю, оставляя лишь белеющий белок. Тогто всегда был молчаливым мальчиком и редко показывал свои эмоции. Порой мне казалось, что их и вовсе нет, так замкнут тот был. Ни единого лишнего слова, ни единого взгляда. Рядом со мной тот всегда смотрел в пол, не стыдливо, но с уважением пряча глаза. Тал Тал был моим любимым племянником, но не потому что пресмыкался предо мной. Юнец скорее принимал во внимание мой авторитет и выполнял приказы, как главы семьи и своего командира. Может это и привлекало меня? Он сильно выделялся среди остальных детей в доме. Даже мой собственный сын не светил так ярко. (Упокой бог его душу и прокляни лихорадку.) Я всегда и по сей день скидывал это на жалость, да сожаление о скорой, но совершенно ожидаемой кончине его отца. Лишняя плошка саке никого до добра не доводит... Вот он и упал на свою голову (в прямом смысле) с коня. Разве был бы я хорошим братом, если бы пустил его детей померу? У нас много родственников, но далеко не все из них близки к несчастным сиротам и далеко не все достаточно богаты, дабы взять в свой дом два дополнительных рта. Я забрал их двоих, приютил под крышей своего жилища. И ни разу не пожалел. Этот парнишка с незрелого возраста ходил за мною хвостиком, всюду интересуясь моими делами и желая помочь. Мне стойко давалось ощущения, что ему можно доверять, как никому другому. Это нельзя объяснить. Просто доверяю и все. А впрочем мы отвлеклись. Тогто всегда прятал свои глаза. Куда угодно, лишь бы не на меня. Простая вежливость, но я совершенно забыл, как же выглядят те пылающие угли. Словно у парня и вовсе нет лица. Лишь длинный хвост густых,с отливом рыжего волос и слышен хриплый голос. Так необычно было видеть их вновь. У него такая странная гримаса размышления. Я точно знал, будто в его светлой голове идёт тяжёлый мыслительный процесс, но не мог найти его причину. Тот как-то ломано шел ближе и честно говоря, мне хотелось пятится назад, так странно это было. Мы оба молчали, просто не понимая, что в таких ситуациях говорят. Вроде бы все абсолютно тихо, но в то же время, звон тишины заставлял меня становиться глухим. Он смотрел на меня с некой тоской и преданностью собаки. Впрочем удивило меня только первое. Я знал, насколько верен мне парнишка. Брови напротив дали разлом на лбу, только трещины не хватало. От племянника, словно холодом, веяло все той же грустью, которая неожиданно передалась мне во всем своем уродливом обличии. В ушах так и скрипят когти кошачьих грязных лап, доносясь откуда-то, из глубины души. – Господин... Но я молчу. Мне просто нечего ему ответить. Мой язык присох к небу, не давая даже промычать. Хотя помогло бы это? Что-то происходит. Повторюсь, я не знал, что. Но точно знал это. Солдатское чутье, выработанное за множество лет давало о себе знать как никогда. И все же тревоги не было. Это же Тал Тал – мой самый верный слуга из всех, кого я мог отыскать. С ним не станет в один ряд и тройка людей. Гуляя, словно трубадур по свету, по глубине своих мыслей, я совершенно не заметил, как своим молчанием дал ему согласие на то, о чем даже не подозревал. Теплые руки прижали меня ближе, даря неожиданно нужное чувство покоя. Его сердце стучит, точно бешеное, когда дыхание с лёгким запахом пряного чая окутало меня своим шлейфом, тогда его губы не слабо вдались в мои. Он волновался, об этот свидетельствуют подрагивающие пальцы. Поцелуй парня был невероятно крепок, на несколько секунд лишая меня возможности дышать. Но я был не против. *** Кто он мне? Этим вопросом я задавался ещё много лет, пока огонь моего сердца плясал для него. Эти мысли тревожили меня до самого конца и постоянно. Однако точно не в тот момент. Я даже не думал, что происходит. Не думал, кто он мне и что творим. Я знал, что он мне ближе всех и роднее никого уже нет и не будет. Мне было с ним тепло и хорошо. А что ещё мне надо было кроме этого? Юноша всегда был мне покорен и уступал во всем, оставляя только мою волю главной. Так было всегда и везде, однако на перине тот оказался совершенно другим. Игривым, страстным и, на удивление, пытался задать командирский тон. Настолько, что мне приходилось постоянно держать ухо востро, ибо кое-кто все время пытался перехватить власть. Дряной мальчишка... В конце концов я просто вжал его лицом в подушку, наваливаясь сверху. Он долго мычал и сопел, пытался вырваться, даже умудрился заехать мне локтем в ребро. Между прочем весьма болезненно. За что я со всей силы потянул его за волосы, буквально вздергивая чужую голову вверх. А тот хохочет, так удивительно нагло улыбается, даже не пытаясь как-то противостоять или продолжать свою борьбу. Я открывал его совершенно с другой стороны, о которой никогда не подозревал. Мне то толком не приходилось видеть его улыбки, даже в глазах, а сейчас Тогто хохочет во весь голос, пытаясь заглянуть за спину и ловя мои губы, продолжает смеяться, скрепляя наши руки вместе. Такой очаровательный и совершенно не загадочный. Все маски пали с него, разбиваясь у ног. Если так смотреть, то ему совершенно не идёт улыбаться. Весь шарм исчезает, оставляя лишь это счастливое выражения лица, пылающие щеки и блеск в глазах. Тал Тал становится так похож на дворового мальчишку, коих так много на улицах Даду. Я наконец понял, что так влекло меня к нему, так манило и соблазняло. К черту все родственные связи и обязанности перед братом. Мне плевать, кто и что скажет. Он необходим для меня, а на остальное все равно. К тому же я никого не принуждаю и делать того не собираюсь. Более того, скорее совращен тут я, генерал Юани, чем двадцати трёх летний парень. Старая свеча тлеет и плавится, в скором времени оставляя нас в кромешной тьме. Но едва ли это пугает меня. Я лишь устало зеваю, крепче прижимая к себе мускулистое тело. Во истину, Тал Тал был прекрасен. Как я мог не замечать этого раньше. Почему столь простое, как мне теперь кажется осознание пришло только сейчас. Хотя может оно и к лучшему? Было бы гораздо хуже, коль я бы полез на совсем зелёного мальца, у которого ещё кровь в жилах не кипит. Нет. Так нельзя. Теперь он взрослый, самостоятельный и умнее любого из моих рядов. Я приподнимаюсь на локтях, слегка заглядывая вперёд. Юноша мерно посапывает. Во сне он такой умиротворённый и беззащитный, что мне хочется вернуться за броней и мечом, дабы защитить его от кого-то, кто может нарушить его покой. Мой хороший.... Не в силах сдержаться, я веду пальцами по его щеке, поглаживая ее большим пальцем. Она такая бархатная и мягкая, что я невольно улыбаюсь, чувствуя его зажатые и плотные губы. В его глазах отражается целый мир. Свет серебристой луны идёт по его скулам, добавляя неестественной бледности и аккуратности. Если бы он был статуей, то точно самой любимой у мастера. Ибо такие мягкие скулы тяжело высечь. В голове лишь "Мой!", "Мой!". Я не в силах держаться, припадаю к его плечу, немного прикусывая его и тут же целую под его новую улыбку и лёгкое фырчание. Он мастерски быстро переворачивается лицом ко мне, тут же тянется к моим губам, что быстро пресекается и я отворачиваюсь,так глупо, словно подросток, лыбясь в стену. За спиной слышится щебуршание и он прижимается ко мне, ведя носом по моей щеке и довольно навязчиво разворачивает меня в свою сторону, на что я хмурюсь, словно действительно могу на него злиться, дёргаю назад головой. – Дядя! Мне так нравится, когда он гогочет. Так тихо и шебуршаще, словно мелкие и гладкие камни под ногами. Тогда я действительно мог назвать себя счастливым, когда вся постель мятая, а одеяло давно под ней. Но мы все так же отчаянно устраиваем бойню и на моем запястье уже блестит не один свежий укус. А сам хозяин этого безобразия прыгает сверху, обнимая меня со спины и качает нашу неустойчивую конструкцию. Может и не достойно генерала и не достойно родственников, но так хорошо мне не было уже давно. *** В этом гнилом и зловонном мире, где отец убивает сына, а раб поднимает руку на господина, месте, где у власти узурпатор, а истинный наследник пускает слюни и хочет к мамочке, а ты стоишь между честью и желанием жить, здесь Тал Тал был островком моего спокойствия. Я мог не волноваться, будто он точит нож, дабы вонзить его в мою беззащитную для него спину. Он был единственным, к кому я действительно готов повернуться самым уязвимым. Мне не страшно с ним быть настоящим. Мой племянник не осудит и не тыкнет в отсутствие мужества. Тот просто уложит мою голову к себе на колени, что-то ласково напевая. Что именно? Не знаю. Это больше походило на мурчание кота. Не того, что на душе скребёт, а ласкового и пушистого, который гуляет сам по себе. Я никогда не был женат, а ласка проститутки оценивается в юанях. Я никогда не знал этого чистого и настоящего тепла. Не знал, поэтому и тянулся к нему, словно младенец к материнской груди. Мир казался мне ярче, когда я, ещё немного сонный, просыпался, понимая, что не умышленно глажу кого-то по голове. Кого-то, кто уткнулся мне в плечо и переплетается конечностями с моими, словно один большой организм. Мальчик, которого я когда взял к себе на воспитание и которого всей душой полюбил, как сына. Похоже, это возраст. Я совсем размяк и чуть ли не плачу счастливыми слезами, ощущая такую бесконечную привязанность и благодать. Это и скрашивало мои горькие и неприятные будни в этом чертовом лагере. Я в изгнании и в немилости Эль Темура, однако с Тогто, а значит все не так уж и страшно. Он всегда был закрытым да холодным. За это в доме его повелось называть сосулькой. Разумеется, только среди детей, которые за это ох, как получали. Может, оно так и есть, однако обижать его, я не позволю. Как собственно и любого в своем доме. Все для меня равны. Даже сам Тогто мог получить бамбуковой палкой за то, что неучтив с сестрой. Ох, Будда! Как же мне надоедали их стычки. Ни единого дня, дабы эта парочка (хоть они кровные брат и сестра) не сводила с ума весь дом. То она разрежет его птичек, ибо те орут во всю глотку, мешая ей спать, то он "случайно" за завтраком опрокинет на ее новое платье, над которым та так трясется, чашку красного напитка. Это всегда было поводом переживания для меня. Не положено родным так вести себя друг с другом. Как бы я не пытался вразумить этих неразумных детей, будто клан это самое важное и главное, что есть в жизни любого монгола, ничего... С возрастом те лишь начали делать вид, словно не знают друг друга. Возможно это лучше, чем их детские пакости, однако мое родительское сердце до сих пор не на месте за них. Единственное, что я могу предпринять,так это натолочь в буйную головушка племянника, дабы он позаботился о сестре, когда меня не станет. Плевать, в каких они отношениях, забота о клане есть закон. Тал Тал бывает упрям, пусть и редко, но это выводит меня из себя, раздражая до сжатых кулаков. Пусть он и греет мое сердце, однако я никому не позволю спорить с собой. Меня радует лишь то, что он сдается на полпути в стычках, покорно опуская голову и говоря " Да, Господин ". Тогда вся моя злость сразу же сходит на нет. Мне не за что на него злиться и нет желания. Все же хорошо, а значит я вновь могу из злого и страшного вновь начать мурчать. Его голова падает на мое плечо и я чувствую его глубокий вдох и выдох, которые звучат как-то расстроено, но я не придаю этому значения. Признавать чужую правоту всегда тяжело, однако он этот делает, ибо я гораздо опытнее и мудрее. Мне в сласть приласкать его на груди, сильнее сжимая и прижимая руками, слегка укачивая. Я никогда не делал этого раньше, когда тот был ребенком. Он был холоден, а я скуп на ласку, поэтому никто из нас лишний раз друг друга не касался. Однако за последние полгода я не могу представить себе вечер, дабы я не обнимал его, а он не клал по голову мне на грудь, постукивая по ней длинными и такими красивыми пальцами. Зачастую я не удерживают, даты поцеловать каждый из них десяти. Мы стоим посреди шатра, окутанные его прохладой, но все равно не мерзнем, чувствуя тепло и любовь друг друга. На душе у меня хорошо и радостно. Ещё чуть-чуть и оторвусь от земли, улетая далеко в небеса. Это юноша делает меня по истине счастливым, пусть иногда и своевольничает. Серебряный колокольчик внутри меня отбивает птичью трель, которую сможет услышать и понять лишь один человек на этом свете, а я улыбаюсь все шире, позволяя с губ сорваться трем таким важным словам... Племянник глядит на меня, выискивая что-то на моем лице. Только вот что? Смотрит и смотрит,словно дыру выжигает. А после копирует мое безмятежное выражение лица, кладя ладонь мне на щеку, тыкается ртом в мой. *** Казалось бы. Все прекрасно. Мы живём номер припеваючи, разве что в пляс не пускаемся. Я собственными руками обвил вокруг шеи ненавистного и не раз оскорбившего меня Регента верёвку. Личными руками сломал ему кадык, оставляя посмертную синюю ленту на коже, что свидетельствует о смерти. Разве этоль не счастье? Мы в лучшем свете для императора, он буквально боготворит меня, доверяет, как себе. А я его верный регент. У нас прекрасный дом и целая империя в руках. Мы рядом друг с другом и неотрывно связаны. Не остались и одного человека, кто смог бы нас разлучить. Неужели надо что-то еще? Так прижми меня к себе, как в старые времена, с жаркими поцелуями воплей моими устами. Что тебе ещё надо доя счастья? Почему это происходит... Мне совершенно не нравиться, что эта ведьма рядом с МОИМ Тал Талом. Я имел когда-то глупость ей доверять, однако она вонзила нож мне в бок, так и не добравшись ни до спины, ни до шеи. Тварь этакая. Она бы сейчас ублажала какого-то купца, коль я когда-то давно не выкупил ее из рабства. И где ее благодарность? Повела себя, как последняя сука, предпочитая верного соратника шайке седобородых гиен. Она лишилась моего покровительства и я не желаю иметь с ней ничего общего. Ки лишь женщина. Жалкая женщина, не стоящая ни моего, ни Императора внимания. Я смог выкинуть ее из жизни,делая вид,что ее в принципе не существует. Только... Мой преданный, самый любимый и которому я доверяю больше, чем себе мальчик что-то с ней крутит, встречается. Я не раз замечал их переглядки и мелкие стычки в саду. Что они делают? О чем говорят? Я весь извелся, ибо мое воображение с каждым днём кидает все больше мыслей о том, что могут делать мужчина и женщина в далёком уединении от всех. Ужасно... Мне мерзко от одной этой мысли. Я же так тебя люблю... Ревность съедает меня изнутри, словно паразит дерево, точа душу. Я никогда не думал, что кто-то заставит меня страдать так сильно. Он рядом со мной, только уже не ощущается моим, как бы я не пытался убедить себя в обратном. Тогто все так же шепчет мне нежности на ухо и ласково водит рукой по волосам, отдается по ночам, как в последний раз и просто ласково смотрит, но что-то не так. Я это чувствую. Как ощущал тогда давно, когда тот целовал меня впервые. Тогда это было приятное волнение, мандраж на скучающих струнах. А сейчас тревога и боль, которая рвет и царапает инструмент сердца. Нет, я не готов делить его с какой-то потасканной бабой. Будь она хоть тысячу раз любимицей императора, но я знаю её гнилое нутро. Однажды подметив странность, я более не мог их не замечать. Все меняется и не в лучшую сторону. Мне невозможно отделаться от этого отвратительного чувства, словно я муж, у которого в доме спрятали любовника. Ах, если бы было только это. Я бы решил, что накручиваю себя, как женщины волосы, но нет... Юнец неожиданно стал спорить со мной. Он! Тот, кто всегда знал мои мысли и действия наперед. Тот, кому я доверял целый мир, тот кого любил до беспамятства и тот, кто был преданные собаки, вдруг позволяет себе такие вольности. Да, это начиналось с лёгких "вольностей". Но хватало одного недовольного взгляда, дабы он ступил обратно на свое место, не смея спорить с канцлером. Мне приходится кричать и колоть его острыми словами, дабы Тогто наконец заткнулся, переставая меня раздражать. Я никогда не думал, что его тихий, шелестящий голос может быть мне настолько противен. Мне приходится невольно морщится, стоит услышать глубокий вдох, задержку дыхания, а после не громкая реплика. Он всегда так начинает говорить. И раньше меня это забавляло, а теперь лишь бесит. Он всё реже стал появляться около меня, как советчик, пока и вовсе не пропал. Я просто не звал его, а если тот и приходил, то я просто выгонял юношу, говоря заняться чем-то другим. В такие моменты мне опротивела его компания. Та душила меня, как душит питон, собираясь насытиться своей жертвой. Чувства кидали меня то в жар, то в холод. Ревность горела во буйным огнем, сжирая до костей. Я не знал, куда себя деть от этого всепоглощающего ощущения. Я никогда ещё так не был зол столь продолжительное время. Тал Тал и сам подливал масла в огонь своим неповиновением, от чего наши ссоры приняли постоянный характер настолько, что я запросил мог оттолкнуть его тепло и ласку в кровати, сворачиваясь на край кровати, уходя из его объятий. Мне было больно, но я знал, что и ему тоже. И я почти что получал от этого удовольствие. От того, что он тоже страдает. Любое чувство достигает своего пика и не важно, когда тот настанет. Завтра, сегодня или же вчера. Если одна наша стычка закончилась словами любви и долгим поцелуем, то эта хлестким ударом по щеке. На эмоциях, единственная за прошлые и будущие года, однако пощёчина. Мне было плевать, что вокруг столько людей. Плевать, что они подумают и как отреагируют. Хотя лицо солдата выражало все максимально четко и ясно. Я и сам не до конца понимал, что сделал. Однажды, ещё в моей далёкой молодости, когда мои плечи были свободны от звания генерала, мне довелось быть в плену и испытать на себе всю прелесть каленого железа на коже. Так вот те муки по тяжести не сравняться с тем, как жгло мне ладонь в тот момент. Я застыл на месте, пытаясь переварить совершенное, тупо глядя в глаза напротив. Может быть, я и прислушался бы к нему, может быть и отказался от тех идей, что зрели у меня в голове. Однако Тал Тал был слишком дерзок и слишком самоуверен. Злость вскипела во мне пеной и я буквально превратился в летающего тигра, который ощетинился, показывая наружу клыки. Это я невежа? Гадюка ты пригретая, Тал Тал... Мне было больно и обидно. Я же так доверял ему... Удар пришел откуда не ждали. Я был потрясен, унижен, оскорблен... Мне дале видеть его не хотелось и много недель подряд я выгонял его из спальни, отправляя в другую комнату, либо же сам уходил. От этого ломались мои ребра, рвались сосуды и лопались жилы, а горячее, бурлящее жизнью сердце падало на пол, все ещё отбивая слабый ритм в предсмертных конвульсиях. Племянник уронил его в глубокий колодец, где холодно и сыро, где зловеще квакают жабы, желая втянуть его в трясину и там зверски растерзать, заглатывая большими кусками. Мой яркий мир разом потускнел, становясь чёрно-белым. Когда-то неведомое мне ранее чувство любви и влюбленности обратились в невыносимую тоску по чему-то родному, что у меня нещадно отняли, отдали в чужие холодные руки. Убили, изничтожили... Я долгое время наблюдал за ним со стороны, тут же отводя глаза, когда тот замечал это. И он делал тоже самое, если его печальные глаза были мной замечены. Так горько на душе от всего этого, однако ничего нельзя было поделать. Мне не за что перед ним извиняться. Я канцлер этой страны и забочусь о ее процветании, и никто... Никто не посмеет вставлять мне палки в колеса. Только мало это помогает от любовных страданий. Правду говорят, романтические чувства делают нас слабее... *** – Дядя... Я замер на выходе из кабинета, зная, что позади все те же грустные глаза. Знаю, если обернусь, то навсегда пропаду в них. Поэтому до конца надеюсь, словно это единственное восклицание и далее тишина. Так оно и было... отчасти. Сзади слышны осторожные шаги, которые ускоряли стук моего сердца по мере приближения. Я так боялся этого и одновременно так ждал. Его теплая грудь жмется к моей спине, слегка наваливаясь, однако мне не тяжело. Я вообще мало что чувствовал. Кроме того, что ноги неожиданно подкосились и я уже чтоб не на деревянном полу, а на рыхлой вате. В глазах темнеет и видятся мне только длинные и тонкие пальцы, по-аристократичному изящные, на моем поясе. Я замираю пугливым зайцем, не в силах ни оттолкнуть его, ни приникнуть в ответ. Каштановые волосы приятно щекочут мне шею и в глазах подозрительно щиплет. – Я так скучаю ... Его объятия становятся крепче, а сам он неожиданно шмыгает носом. Всего один раз, дабы я оттаял и уже не ожидал извинений. Мой родительский инстинкт сработал на этот единственный звук. Сердце сжалось в груди, делая меня мягким и рыхлым, точно творог. Мне уже не было дела до моей обиды, ибо как бы тот меня не оскорблял, а он навсегда останется для меня тем маленьким мальчиком, который дёргает меня за рукав ханьфу и с самыми любопытными в мире глазами спрашивает " А как зовут эту лошадку? ". – Простите... Хотя я уже его простил. Повздорили и повздорили. Главное, что морды друг другу не набили. Мы оба мужчины и оба монголы. Горячность у нас в крови, каким бы холодным ты не казался, а в венах у тебя бурлит обжигающая пена. Я кладу руку поверх его ладони, сжимая чужие пальцы, как символ нашей дружбы с данной секунды. – Все хорошо. Шепча в его губы, совершенно не желая пылкостей любви. Он был сравним с поцелуем в щеку, если не ещё более лёгким. Мы долго ещё стояли каменными изваяниями, забыв обо всех делах, в обществе друг друга, приложив лоб ко лбу, он гладил меня по щеке, а я слушал его ровное и чистое, без хрипов дыхание. Чего мне бояться? Ведь рядом со мной есть он. *** Я с детства был солдатом. Им родился, с ними жил, ощущал их быт, делил пищу, отмечал победы и хоронил товарищей, рыдал над их телами и танцевал на костях врагов. Во мне всегда был дух война и пламя справедливости, которое горело во мне неугасимым огнем. Я знал, что не бессмертен, знал, что смерть поджидает меня где-то рядом. Она, как тень, ходит за мной, иногда прячась, но всегда за спиной. Я рожден воином и вкусил это ещё с молоком матери. Воины не бояться умирать и мне это не страшится. Я готов ее принять. Но только не из твоих рук... Ах, Тал Тал–Тал Тал... Что же с нами сделала жизнь? Ты клялся мне в любви и спал на моей груди, был выращен в моем доме и строил карьеру под моим наставлением. А теперь твой клинок пронзает мне печень. Из распоротой раны течет кровь и боль в животе должна заглушать все мои чувства, но меня интересуют только его красные от слез глаз. Ты плачешь, мальчик мой. Значит сожаление в тебе осталось. Можно ли считать, что это мироточит твоя любовь? Мне не страшно умирать, а страшно принять смерть из твоей руки. От твоей сабли, которую когда-то я учил тебя держать. Я помню, как ты натер первую кровавую мозоль и как бинтовал тебе руку, а ты смущённо отводил глаза, считая это наглостью со своей стороны. – Тал Тал... Ты не отвечаешь и только крупная слеза падает по твоей щеке. Я знаю, мой конец близок, но я рад, что в такой момент могу лицезреть тебя. Силы покидают меня и ноги совершенно не держат. Только уже не от счастья, жизнь утекает из меня вместе с кровью. Если бы не твои руки, то я бы давно ударился головой о каменный пол. Спасибо, у нас было больше десяти счастливых лет. Я так счастлив, ибо смог познать истинную страсть и преданность к кому-то. Я пропустил их через себя, как пускают воздух по лёгким. Ты разорвал мою душу в клочья, но каждый стонущий кусочек вопит, что любит тебя. В такой момент я даже не могу на тебя злиться, ведь ты выглядишь так несчастно. Мои ладони трут твои слезы, размазывая по щекам кровь, на которую льет новая соль. Что же с нами желает жизнь?... Эти слова заели у меня в голове. Я уже не в силах что-то сказать, а ты просто жёстко молчишь. Столько вопросов и я никогда уже не получу ответов. Глаза медленно слипаются, так хочется спать. Голова падает на твое плечо и ты снова лезешь обнять меня. Но этот раз последний и плевать, что позади эта ведьма. Прощай! Прощай, мой мальчик. Это было лучшая жизнь из всех моих перерождений...