Во всем виноват Антихрист

      Лежу в гробу. Жестковато, неудобно и тесно. Мне казалось, что делают их всяко попросторнее. Зато ощущения колоссальные: побыть Панночкой хоть раз в жизни — непередаваемо! Хорошо, что я совсем не мнительная и в приметы не верю. В отличие, кстати, от Валерки. Ух, и перепугается он сейчас, я уверена! Это не горящая после исполнения «Антихриста» сцена, это куда эффектнее и с полным погружением, как говорится. На промытый водкой мозг должно сработать еще мощнее. Вот только почему-то подозрительно тихо как-то. Лежу, притворяюсь мертвой, а любопытство так и подмывает хоть одним глазком взглянуть, чего это он там притих совсем? Мучаюсь, но терплю, стараюсь даже дышать поверхностно, чтобы грудь не поднималась слишком заметно, и глазами не двигать под веками. Хотя у Валерки зрение так себе, вряд ли что с такого расстояния разглядеть сможет.       — М-м-м, — звучит спасительное из центра комнаты, и я наконец расслабляюсь — алкашня белобрысая очухалась. И этому многозначительному нетрезвому мычанию вторит цокот ножек стула по полу — нормальная реакция на насильственное связывание, а это значит, пока все идет по плану. Вдруг в голову приходит мысль о том, что правильно Виталик нашей жертве хэллоуинских издевательств рот банданой завязал. Сначала я было возмутилась, что это негуманно и молитвенник тогда будет как висящая груша, которую нельзя скушать — видишь слово Божье, а прочитать не представляется возможным. Жестоко. Особенно с учетом того, что Валерка у нас — страсть какой набожный товарищ. Но теперь думаю, что и к лучшему, а то сейчас он меня или матом трехэтажным обложил бы, или отпел мою грешную душу и заодно грехи отпустил. А скорее всего все сразу и одновременно, перемежая брань со словом святыми. Это он умеет мастерски, богохульник хренов, не раз слышать доводилось.       Решаю еще немножко полежать для пущего эффекта, чтобы до Кипелова наконец-то дошло сквозь завесу алкоголя, на какую картину времен советского союза похоже то, что он видит прямо сейчас перед собой. Странным образом повторного мычания не следует и стул почему-то замер, даже не скрипит. Неужели Валерка опять вырубился? Перепил что ли все-таки? Или в обморок хлопнулся — нежная наша душа арийская? Черт побери, все-таки пора подниматься. Не нравится мне его реакция, ой как не нравится! Надо бы проверить, как он там, а заодно нагнать побольше жути, если он все еще в сознании — пущай не расслабляется раньше времени, все веселье еще впереди.       «Етить твою, Володенька! — мысленно возмущаюсь я, с досадой понимая, что также легко и эффектно, как Наталья Варлей, встать из гроба у меня ну никак не получается. Совсем неизящно, чуть мешком картошки не свалившись со своей «постели», я кое-как все-таки выбираюсь и ступаю канонично босыми ногами на пол. Холоднющий, зараза, надо было хоть колготки капроновые поддеть под платье. Тьфу! Вовремя спохватываюсь, что взгляд у меня должен быть невидящий, но я все же уступаю разыгравшемуся любопытству пополам с беспокойством за голосистого арийца и смотрю на того быстро и вскользь. Мало, слишком мало. Все, что успела заметить — это его вытаращенные глаза, похожие на голубые фарфоровые блюдца. Интересно, это от ужаса или от банального непонимания — «белочка» это к нему пришла собственной персоной или вполне себе реальность? Ничего определенного в этой Кипеловской лазоревой чистоте пьяных очей я не узрела. К сожалению.       Что ж, надо делать дело! И я делаю. Старательно хожу по комнате взад-вперед, будто и впрямь не вижу Валерку, изо всех сил и похороненного во мне артистизма навожу жути, буквально из кожи вон лезу, а он… Этот гад не издает ни звука! Он там живой вообще? Может, в обмороке уже, а я тут выплясываю по паркету пошарпанному, как дура… Надо бы проверить. Захожу сбоку медленно и тут же поворачиваюсь в его сторону как можно быстрее, чтобы не проколоться в своем отыгрыше — живехонек! Только бледный как полотно, не двигается с места, голову в мою сторону поворачивает, смотрит ошалело — и я тут же отвожу взгляд. Ну и какого пуркуа наш белобрысый соловей не орет сейчас как резаный поросенок? По логике должен уже минут пять как в шоке быть и в ужасе метаться. Что-то не так. Неужели до Виталькиного нападения с микрофоном выдал весь ор, на который способен, одним залпом, пока Володька изображал чупакабру у него за спиной? А может, голос сорвал? Это крайне плохо для вокалиста. И для данной ситуации тоже — я, как любой амбициозный актер (и плевать, что я поэт), жажду реакции публики. Любой, только не этого проклятущего молчания ягнят!       Чувствую, как медленно и упорно Кипелов начинает меня бесить. Злюсь, негодую, возмущена до крайней степени неописуемости! Ну что ж ты за человек такой, Валерка? Сложно тебе хотя бы выматериться разочек для порядка бубнежом неразборчивым через бандану? Мат — это же твой второй родной язык, как у любого уважающего себя русского человека, особенно рокера, особенно в девяностые. Ну что ты за жмот такой, а? Вот что, что мне с тобой делать? Уже устала тут бродить как призрак коммунизма, черт побери. В конце концов, это уже банальное неуважение к моим стараниям! Это гробовое (пардон за незапланированный каламбур) молчание выкручивает мне мозг, и все вдохновение летит в пропасть. Обидно, знаешь ли, дорогой ты мой!       Брожу, брожу, брожу — и все четче понимаю, что нужно срочно что-то предпринять. Что там Панночка дальше организовала для своего убивца? Ах, да, надо натолкнуться на невидимый круг! Прохожу еще немного, чтобы все было натурально, и подхожу вплотную к меловой линии, стараясь незаметно смотреть под ноги. Топаю ногой под платьем, имитируя громкий «бум!», краем глаза замечаю, как подпрыгнул от неожиданности вместе со стулом Валерка, чему несказанно радуюсь про себя, правда очень недолго — он так и не издал ни звука. Вот же гад! Ну что это за пакость, а? Как так можно издеваться над бедной актрисой? Это уже слишком! С трудом борюсь с желанием зыркнуть на него своими подведенными черными тенями глазищами в надежде, что хоть тогда возопит. Рано, слишком рано, нужно быть в роли. Нужно мужаться и стоически переносить все тяготы Кипеловской скупости на эмоциональную реакцию.       Брожу теперь вдоль круга, старательно играя в мима — ладонями перебираю будто по стеклу, а зайдя белобрысому чудищу за спину, с упоением незаметно показываю ему кулак от досады и тут же вхожу в роль обратно. Я что-то понять не могу — это он мужика без страха и упрека включил? Или в глубоком ступоре и боится привлечь к себе мое внимание, чтобы не сделать еще хуже? Мне уже плевать, глубоко и ровно, главное сейчас — двигаться дальше по плану и надеяться, что в конце он все же выдаст свой фирменный фа-диез, от которого млеют абсолютно все фанаты, в том числе и я, каюсь и признаюсь. Летающий гроб мне не соорудили, Вия в компанию тоже не выдали, так что придется импровизировать. Я вообще-то надеялась, что до инфаркта Валерку доведу гораздо раньше, но увы. Он оказался крепким орешком, честь ему и хвала, но вторично огреть его микрофоном все же страсть как хочется.       Итак, нужно как-то, так сказать, прорвать невидимый круг. Идей нет, но интуиция работает на опережение. Выхожу вперед, прямо перед ним, в лицо стараюсь не смотреть, но дается это с трудом и большой натугой, старательно щупаю «стенку» и очень надеюсь, что сейчас у Валерки вся жизнь перед глазами проносится со скоростью света. А потом делаю несколько шагов назад и срываюсь с места вперед… Самым сложным было вовремя затормозить перед белой линией и талантливо сыграть удар всем телом о стенку. Все-таки я шикарной актрисой могла бы стать, черт побери! Понимаю это по торопливо-нервному скрежету ножек стула вместе с топотом Кипеловских ботинок по половицам и сдавленному неопределенному вскрику сквозь тонкую ткань банданы. Аллилуйя! Высшие силы сжалились надо мною и ниспослали на меня благодать! Не звуки, а подарок небес и просто песня! Я заслужила!       Смотрю вскользь, чтобы не проколоться, и — о, чудо! — Кипелов отодвинулся аж за пределы очерченного мелом круга и стер его ногами. Радуюсь как дитя малое, но виду не показываю — с превеликим трудом. Работать с Валеркой — никаких нервов не хватит, никакого терпения! Мне молоко за его вредность характера давать надо. Хотя я тоже вредная, но всяко иначе. Как бы то ни было, мы с ним как огонь и вода, и сейчас у меня аж зубы сводит от желания огреть его чем-нибудь тяжелым за все «хорошее». Фром Раша виз лав! Старательно ощупываю псевдостену так, как будто поняла, что где-то здесь моя нечаянная жертва, но все еще вроде как не вижу ее. Упорно, уже быстрее и увереннее, бреду вдоль круга прямехонько к Валеркиной спине, так удачно вылезшей навстречу моим рукам. Но этот гад внезапно все понимает и пытается задвинуться вместе со стулом обратно. Ха, какая наивность! Все, попался голубчик, теперь не уйдешь!       Мысли, как водится, приходят сильно опосля. И вот они пришли… Стою за спиной вокалиста всенародного и думу думаю. Азарт и эмоции разом слились в унитаз, как только я поняла, что абсолютно не представляю, что делать дальше. Грохнуть его негуманно и противозаконно, к тому же против сценария. Но сейчас вообще все против сценария, и настолько вперед я даже не думала… Ну вот и приехали — планы умерли, остается только включать импровизацию на максимум. Вот только, вашу маму за лапу, какую?! Где ее взять-то? Стою как оловянный солдатик, кусаю губу и нервно соображаю. А соображать уже попросту некогда, надо что-то делать. И я делаю. Первое, что пришло в голову. Вою. Приглушенно, протяжно, как зомби в тоске по свежим мозгам. А потом дышу — тяжело, со свистом, постанываю самозабвенно. В общем, делаю всякую ерунду, способную хоть как-то вызвать инфаркт микарда у Валерки. Эх, жаль не вижу его лица. Надеюсь, там, спереди, кино поинтереснее дают, чем здесь, за спиной… И нет, он по-прежнему никак не реагирует. Разве что голову в плечи вжал так, будто ее и нет вовсе. Значит, все-таки перепугался не на шутку и впал в настоящий ступор. Мне бы позлорадствовать и, потирая вспотевшие ладони, еще и зубами поклацать для пущего эффекта, но вдруг ощущаю у сея в груди странное чувство… Может, показалось? Нет, вроде точно — оно…       Мне, черт возьми, стало его жалко! Вот те на! Жалко… Ничего подобного не было, пока он тихонько сидел, так сказать, под защитой магического противотанк… Тьфу, противоведьминого круга. Но вот теперь так внезапно и не по плану, когда он по сути оказался в моей власти безраздельно, всецело и тотально, я смотрю на него и млею… Млею, таю, как мороженое на солнышке. Вот уж не ожидала от самой себя такого предательства! Что ж ты, Валерка, такой беззащитный передо мной? Ведь знаю, что перепуган до смерти, но виду не показываешь, на что-то надеешься и мужаешься, а сам весь в комок сжался, едва не дрожишь. Ну вот и кончился мой порох и пороховницах… А ведь делать все равно что-то надо. Не грим же смывать прямо сейчас осенним дождем. Нет, это точно не вариант. Но что тогда? Черт, какой же он милый, когда боится, мамочки-божечки, м-м-м!       На автомате подхожу к Валерке со спины. Еще поближе… Ох, он заметно вздрагивает — спиной чует мое приближение. Это уже кое-что. Не матерится на нечистую силу, конечно, как мне бы хотелось, но такая неосознанная реакция организма хоть немного, но все же бодрит меня. Отпускаю себя — все равно по-серьезному ничего интересного сейчас не придумаю — и подплываю к нему совсем вплотную, едва не касаясь животом его лопаток. Осторожно кладу ладони ему на плечи. Дергается резко, даже для меня неожиданно, по его телу ощутимо пробегает волна дрожи. И тут до меня доходит — руки у меня практически ледяные. Еще бы! Поброди-ка по полуподвальному помещению глубокой осенью босиком на ледяном полу. Замерзла аки суслик. А Валерка такой горячий, как угли в кострище! И вот здесь я совсем млею и растекаюсь лужицей… Этот его жар меня буквально в мгновение ока сводит с ума к чертовой бабушке — ах как хочется к нему прижаться всем телом и погреться, м-м-м!       Разум пытается что-то там орать, но я его не слушаю. Мои пальцы уже вовсю расстегивают Валеркину байковую клетчатую рубашку и заныривают под нее. Как в теплое-теплое море. О, боги, какое же это наслаждение! Сначала с пробегаю кончиками пальцев по его ключицам, прикрыв глаза от удовольствия, как кошка, пригретая солнышком, а потом на пробу двигаюсь дальше — к груди. Валерка весь струной напрягается так, что чуть мне затылком в подбородок не впечатывается, а по его коже — ясно ощущаю — пробегает целый табун бодрых мурашек. Наверное, и сейчас от холода. А от чего еще могут быть мурашки, когда тебя трогает вполне себе осязаемая, но мертвая Панночка из Гоголевского ужастика? И ведь температура моих рук наверняка еще больше делает меня похожей на самый что ни есть труп.       Наклоняюсь и почти утыкаюсь Кипелову в плечо, когда совершенно безотчетно расстегиваю рубашку все дальше, все ниже, пуговицу за пуговицей трясущимися то ли от холода, то ли от смеси непонятных мне эмоций пальцами. Они живут своей жизнью, потому что мое сознание просто уплывает куда-то далеко-далеко, даже не попрощавшись. Вместе с кукушечкой. От Валерки идет ровный сильный жар, и я в него проваливаюсь как в печку. Неосознанно мажу щекой по его плечу, недовольно пытаясь отодвинуть носом ворот рубашки, и просто рассыпаюсь от его запаха… Черт побери, никогда не задумывалась, как он пахнет, тем более никогда не принюхивалась. Приятно, оказывается! Нет, водочное амбре, конечно, несколько перетягивает мое внимание на себя, но за ним я слышу тонкие нотки одеколона — не термоядерные огуречные, а очень деликатные, будто мазнул всего каплей, и это покоряет меня. Робко, боясь тех чувств, что вскипают во мне все сильнее, на пробу касаюсь губами изгиба между плечом и шеей — там, где запах сильнее всего. Мне срывает крышу — здесь он пахнет острее, ярче, тяжелее, более терпко. И тут же чувствую, как от моего легкого поцелуя Кипелов дрогнул и протяжно, рвано вздохнул — глубоко-глубоко, будто только что проснувшись от резкого неожиданного толчка. И это звук поджаривает мне кровь в жилах. Азарт овладевает мной без спроса и предупреждения — и я почти без стеснения жадно прижимаюсь к его разгоряченной коже, облизываю, чуть прикусываю и двигаюсь неотрывно вверх, минуя завязанную за его затылком бандану, под аккомпанемент его обрывистого частого дыхания. Ох, Валерка, какой же ты вкусный, оказывается, а я и не подозревала даже. Какой жаркий и чувствительный до невозможности! Облизываю ласково за ухом и касаюсь кромки волос. Легкий аромат шампуня, кажется, с мятой, щекочет мне ноздри, и я теряюсь в ощущениях.       Кипелов сопит, мычит натужно, как будто борется с собой, и я ловлю нечто подобное катарсису, когда он вопреки этому своему напряжению вдруг как-то резко расслабляет, опускает плечи и наклоняет голову вбок, открывая мне полный доступ к своей шее. Сдался, потерял контроль — надолго ли? Выяснять совсем не хочется. Зарываюсь в его волосы — тонкие, мягкие как шелк, щекой трусь как кошка, с трудом сдерживаюсь, чтобы не заурчать и не выпасть из роли. Хотя, черт, разве вот это все было в советском фильме?! Все уже давно пошло по борозде, пора бы это признать. Да и плевать… Мне заволакивает в омут Валеркиных сдавленных, едва слышных стонов — это та малость, которую позволяет закрывающая его рот бандана. Их почти не слышно, и тем сильнее они ласкают слух. Приятно. До истерики сладко. С ужасом и одновременно восторгом ощущаю, как где-то в глубине живота все томно стягивается в тугой узел. Меня бросает в жар, голова кружится от осознания того, что я творю… От того, что сейчас, прямо сейчас хочу Валерку! Того самого Валерку, который всегда бесил меня своим дотошным отношением к тестам моих нетленных стихов, своими совершенно непонятными мне самоограничениями, принципами и время от времени внезапными всплесками раздражения, больше похожими на истерики. Всегда воспринимала его как непутевого, но любимого младшего брата, а вот сейчас… Боже, что ж я творю-то такое? Это же почти инцест!       Меня точно в ледяную прорубь толкает эта мысль резким неожиданным толчком в спину — и тут же жаром стыда обжигает лицо. Мне душно, дурно, и тело начинает потряхивать от того, что не справляюсь с собственными эмоциями. Но поздно, слишком поздно уже — я не могу остановиться и, кажется, поймана в плен Валеркиной чувственности… Он рвано дышит и поддается моим ласкам, льнет так доверчиво, что у меня буквально съезжает крыша. Знаю, чувствую, что ему хорошо, хоть все еще напряжен. И эта мысль меня только сильнее распаляет и адреналина в кровь впрыскивает с лихвой. Жадно вжимаясь лицом в его шею, снова ныряю руками под полурасстегнутую байковую рубашку, напрочь пропахшую им, и с восторгом касаюсь кончиками пальцами живота Валерки. Громче обычного коротко стонет и дергается так сильно, что я на мгновение пугаюсь. Чувствую, как сильно напрягаются мышцы его пресса — твердые, упругие под мягкой горячей кожей. Не могу удержаться от безудержного желания — вгрызаюсь в них пальцами, едва не пища от удовольствия. Он вздыхает полной грудью в ответ на мои ласки, выстанывает тонкую чистейшую ноту едва слышно и сильно запрокидывает голову назад, мне на плечо укладывает доверчиво, вытягиваясь в струну от моей нежности. Открываю зажмуренные глаза, вижу, как поднимается высоко вверх его кадык и медленно опускается обратно вниз. Понимаю — пытается расслабиться, но его трясет страшно, чувствую, как под раскаленной кожей ходуном ходят перенапряженные мышцы.       Не могу удержаться — прикусываю ему мочку уха. Мокро, развязно. И тут же ногтями в живот вцепляюсь. Кипелов задушено стонет, пытаясь сдерживаться. Я слышу это предельное напряжение в его голосе и улыбаюсь от удовольствия — все равно не видит. Это моя награда, и я наслаждаюсь ею от всей души. А после в поощрение за терпение ласково целую его в шею, мягко проводя языком по влажной от пота коже, и успокаивающе невесомо глажу Валерку по бокам, утихомиривая теплом уже нагревшихся ладоней. А он… Голову, зараза, так соблазнительно в сторону отклоняет, доверяя свою шею моим ласкам, и при этом весь крупно дрожит. Все еще боится, но разрешает… Такой горячий, податливый, чувствительный — у меня уже голова буквально закипает и сердце в груди козликом скачет от нахлынувшей нежности пополам со страстью. Между моих ног его связанные за спинкой стула руки, двигает ими беспорядочно — то ли пытаясь высвободиться, то ли неосознанно ухватиться за мои коленки. Ведь он связан! Только сейчас в полной мере осознаю этот банальный факт и окончательно теряю связь с реальностью. Он весь в моей власти, безраздельно и бескомпромиссно, обездвиженный и беззащитный, и самое бесподобное — возбужденный!       О, да, я вижу это, мазнув взглядом по его паху — далеко не маленький, совсем не целомудренный бугор, плотно обтянутый черными кожаными штанами… Не могу удержаться от маленькой шалости — ну ничего ж такого, только потрогаю, хочется ведь так сильно! И тут же, не думая больше ни секунды, накрываю его ладонью прямо так, через штаны, тут же ощущая, как под рукой твердо и… горячо. Теряю голову, буквально плыву как малолетка, впервые поцеловавшаяся с парнем за гаражами. Что ж я делаю-то, он ведь мне и правда почти как брат! Которого я уже вовсю самозабвенно тискаю пальцами за яйца… Стыдно и так чертовски заводит до головокружения. Валерка снова голову мне на плечо закидывает и всем телом извивается, прося тем самым еще, сбивчиво дыша и доверчиво поскуливая через бандану, будто брошенный пес, просящий еды и немного ласки… Ну вот как, как можно такому отказать? Эта безумная смесь чувств и ощущений переполняет меня дальше некуда.       В густом мареве возбуждения, на подкашивающихся ногах, не помня себя, обхожу Валерку спереди, искренне радуясь, что догадалась запереть дверь на ключ и оставить его в замке. А обо всем прочем думать уже не могу совсем — плевать, не все плевать! Слышу, как жертва моя стонет негромко и отрывисто, но совершенно растерянно и беспомощно, так что на мгновение у меня перехватывает дыхание от восторга. Ловлю его взгляд — пьяный, осоловелый, глаза разбегаются и никак на мне толком не фокусируются. Все еще хмель что ли не выветрился окончательно?       Валерка дергается всем телом вместе со стулом, когда я делаю шаг ему навстречу. Боится. Все-таки он боится — теперь я это ясно вижу! Весь бледный как смерть, неужели протрезвел наконец? Смотрит на меня, широко распахнув глаза, со страхом, предвкушением и жаждой. И меня распаляет еще сильнее от чувства беспредельной власти над ним. Он меня хочет — я это чувствую и вижу так же, как свое собственное отражение в зеркале в ванной по утрам, и никуда не может деться от меня, даже сопротивляться своему желанию у него никак не выходит. Хоть и не знает, чего ждать от меня дальше, но ждет этого. Жадно ждет. Ничего, Валера, я покажу тебе, что все хорошо, что все правильно, хоть и сама в это совсем не верю. Я не буду смеяться и не сделаю тебе больно, напротив — очень и очень приятно…       Подхожу к нему совсем близко, расталкиваю в стороны его коленки и прижимаюсь всем телом, уже вообще не соображая, что делаю, почему и зачем. Да к черту мысли, к черту совесть и мораль! Не Валера Кипелов сейчас передо мной — вокалист «Арии», которого я давно уже люблю как младшего брата и терпеть не могу как наглядное пособие для мозгоправов и прочих таракановедов. Сейчас он со мной мужчина, от запаха и жара тела которого я схожу с ума и абсолютно себя не контролирую. Дрожащими от возбуждения пальцами торопливо стаскиваю с его рта бандану, даже не собираясь развязывать узел сзади. Не до него совсем, мне бы с собой справиться и не сбрендить окончательно. Кипелов молчит — не пытается воспользоваться ситуацией и заорать, на помощь позвать… Тычется носом мне в грудь через тонкую ткань сорочки сначала нерешительно, будто на пробу, а потом все смелее, так что ярко чувствую его горячее сбивчивое дыхание на своих сосках. Мурашки вверх к макушке бурной волной, жар тяжелым комом вниз, так что едва на ногах удерживаюсь. Безотчетно запускаю пальцы в его волосы, сжимаю с силой на затылке и тяну вниз, не в силах больше справляться с этим острым наслаждением от прикосновений его губ к моей груди прямо через платье. Смотрю ему в глаза, с трудом фокусируя взгляд — щурится, как кот на солнышке, стонет от легкой боли, которую я ему с наслаждением причиняю своими руками, и рот приоткрывает так чувственно, что у меня дыхание перехватывает, чуть не вскрикиваю от красоты открывшейся картины. Такой сейчас простой, искренний, бесхитростный, реакции чистые, обнаженные — читается как раскрытая книга, даже когда пытается сдерживаться. Эта его борьба с самим собой, со своей похотью будоражит меня едва ли не до истерики. Связанный, подчиненный, такой уязвимый передо мной, пытается изо всех сил напрягаться, но никак ведь не получается! Всем телом стремится ко мне, дергается в очередной тщетной попытке выпутаться из веревок, стягивающих запястья, с досады губу прикусывает и всхлипывает вымученно. Знаю, Валерка, тебе уже очень-очень хочется, терпеть так тяжело, почти больно, да? Ну что ж ты такой соблазнительный? Сейчас вот как накинусь на тебя… Я ведь тоже не железная!       Не выдерживаю, срываюсь. Наклонившись, целую его. Целую, твою мать, Валерку! Прямо в губы! Сама себе не верю, меня стыдом окатывает и в животе узлом все стягивает. Мажу по его губам своими влажно, размеренно. Он стонет в поцелуй негромко, растерянно и беспомощно, а потом, будто очнувшись ото сна, начинает мотать головой из стороны в сторону, отчаянно сопротивляясь моим ласкам, пытаясь отстраниться, протестует. И у меня в крови закипает сразу все — и возбуждение новой волной, и желание кусать, подчинять его, и самой подчиниться. Кругом голова, целую его снова — пьяно, настойчиво, обхватив лицо ладонями так крепко, как могу. И он, кажется, сдается — шумно воздух носом втягивает и рот приоткрывает послушно. Время будто рассыпается в песок, перестаю ощущать его. Это просто длится и длится… С ума схожу от жаркого дыхания Кипелова и его языка, уже нескромно, но мягко толкающегося мне в рот. М-м-м, да он уже совсем размяк! Отстраняюсь, смотрю на него, едва сдерживая дрожь в теле — глаза прищурены самозабвенно, губами приоткрытыми, так пошло блестящими от слюны и слегка раскрасневшимися тянется вперед, едва слышно постанывая. Как это мило и чертовски эротично! Срываюсь снова в поцелуй несдержанно, бесконтрольно. Ноги не держат совсем, не упасть бы на него всем телом. Хотя… В этом что-то есть! Нехотя разрывая поцелуй, кое-как перешагиваю через его бедра, путаюсь в подоле длинного платья, задираю его вверх, едва не чертыхаясь, и… Плюхаюсь на него, голой задницей чувствуя плотные, крепкие бедра Валерки, обтянутые кожей штанов, и горячую твердую выпуклость у него в паху. Меня ведет, тело будто своей жизнью начинает жить. Не понимаю, как такие тонкие бледные губы могут быть такими нежными, ласковыми… А его язык! Не верю, не понимаю, что происходит, голова горит, сердце тарабанит в груди оголтело, в висках стучит так, что я теряю связь с реальностью. Вся она сужается до моих ощущений. Будто в трансе веду пальцами под Валеркиной рубашкой от поясницы вдоль позвоночника вверх и потом вниз по бокам, чувствую, как дергаются от щекотки мышцы под распаленной кожей, как он вздрагивает коротко и сдавленно всхлипывает в поцелуй. Мне уже дурно от напряжения, что буквально искрит между нами. Плевать, плевать, черт возьми, что я провалила задание, на все плевать с высокой колокольни! Он виляет бедрами подо мной, толкаться пытается — ему уже очень, очень нужно, так же как и мне. Мы будто приплавляемся друг к другу.       Мне невыносимо — бесстыдно трусь о его пах, задыхаюсь, дурею, как же мне душно… И хорошо! Мою кожу бедер дразнит гладкая кожа его штанов. Кипелов дышит хрипло, неглубоко и часто, голову запрокидывает слишком, слишком чувственно. Я больше этого не выдерживаю… Дрожащими пальцами с трудом нащупываю под собой кнопку на поясе Валеркиных брюк, дергаю с силой, чтоб поскорее разделаться с ней, нащупываю язычок молнии и дергаю вниз — паршиво получается. Снова, сильнее, едва не психую от нетерпения. Кипелов бедра приподнимает, помогая мне стащить с него штаны вместе с бельем. Он пыхтит, я едва сдерживаю всхлип, жарко до безумия. Облегченно выдыхает мне в шею, когда освобожденный от сдавливающей одежды член с силой упирается мне между ног. Уже не осознаю, как отодвигаю ткань собственных трусов в сторону и с восторгом ощущаю его плотность и жар. Трусь несколько раз вперед назад, чувствуя, как мокро и влажно у меня между ног. Вот так, черт побери — хотела разыграть Валерку, а теперь теку как сучка, седлая его сверху, привязанного к стулу… Бросаю взгляд на его лицо и едва не вскрикивая от удовольствия от увиденного — его рот открыт, скулы горят алым, во взгляде смущение, любопытство и абсолютно развратное удовольствие.       Кипелов воет на одной ноте приглушенно, через мою ладонь на его лице, когда подавшись тазом вперед еще раз, тут же нетерпеливо скольжу вниз, и вот его член плавно оказывается во мне. От этого меня мгновенно развозит сильнее, чем от водки. Сладко, остро, по-особенному ярко. Опускаюсь на член медленно, дурея и еле сдерживая стон удовольствия, на всю длину, он глухо рычит и сопит мне в ключицы. В голову бьет так, что его лицо расплывается у меня перед глазами смазанными штрихами от ощущения его немалой толщины во мне. Закатывает глаза, когда сжимаюсь на нем рефлекторно, дышит шумно, хрипло, ждет, терпит послушно… Мне горячо, распирает изнутри, мокро, пьяно. Волной мурашек обдает от мысли, что он, такой крепкий и сильный, чертовски упрямый и вредный, сейчас податливо стонет подо мной, когда медленно, не спеша начинаю трахать его глубокими плавными толчками.       Валерка будто весь целиком соткан из наслаждения — блядского, томного, тяжелого, всем телом его получает бесстыдно, нагло, купается в нем самозабвенно. С ума схожу. Как я, черт бы его побрал, раньше не замечала в нем этой развязной похоти и эротизма? Где он все это прятал? Мне безумно горячо не только внутри, но и снаружи, хочется прижаться к нему грудью плотно-плотно, жалею и чуть не плачу от досады, что чертово ведьмино платье снимается только через верх, да еще и с трудом — сейчас я точно с ним не справлюсь. Отвязать Валерку? И это тоже не получится сейчас — не смогу, не хочу… И с ума сойду, если он стиснем меня своими руками в объятиях. И тогда точно узнает, кто я такая. Тогда пиши пропало, со стыда совсем сгорю. Меня прожигает жаром изнутри вдоль позвоночника, и снова в голове набатом мысль, будто родного брата трахаю прямо сейчас. От стыда и возбуждения кажется, что я сейчас всю комнату спалю ко всем чертям.       А меж тем я уже вовсю прижимаю к его шее губами, кусаю, зализываю, ныряю в его волосы пальцами, стискиваю их на затылке и жадно вдыхаю всей грудью его запах — терпкий, с остатками утреннего одеколона. Ему, кажется, все-все нравится — жадно ртом воздух ловит, ерзает, навстречу подается настолько, насколько позволяют крепкие веревки и наша нескромная поза… А у меня между ног зудит жаром и похотью нестерпимо, хочется разогнать и облегчить себе это выматывающее ощущение предельного удовольствия — двигаюсь быстрее, жестче, но от этого только сильнее возбуждение дурит голову. Не осознаю толком, что делаю, Валерку перед глазами вижу смутно, как заведенная прыгаю на нем, не ощущая ни усталости, ни напряжения. Под ягодицами кожа его штанов добавляет перца ощущениям дальше некуда. Он матерится шепотом, стонет гортанно, я кое-как стискиваю его рот ладонью, ведь где-то там, за дверью, Дубинин с Холстининым — молюсь, чтобы ничего не слышали…       Буквально кожей чувствую, как Кипелову хорошо, блядски хорошо, ощущаю, как внутри пробегает по его члену вибрация — напряжен до предела, совсем близко, выдыхает гулко на особенно сильных толчках и вот уже бедрами подмахивать пытается мне навстречу. Мне тормоза обрубает начисто, мгновенно — это становится последней каплей. Боже, как же хорошо, блядь, боже, Валерка… На грани реальности и забытья еще несколько раз двигаюсь на его члене быстро, отрывисто, соскальзывая с него почти полностью и обратно до основания, чувствуя, как возбуждение становится невыносимым… Ныряю в сладкую, долгожданную обволакивающую темноту как в аквапарке на всех парах с горки в воду, оргазм разлетается по всему телу и в голове электрическими вспышками, и мне парадоксально не стыдно ни капли. Мне хорошо, мне так чертовски хорошо, легко и приятно, как на облачке пушистом, когда изнутри меня пробирает упругими толчками и теплом… Валерку не слышу совсем, будто контуженная, почти не чувствую, как остервенело стискиваю его рот ладонью и утыкаюсь ему в шею.       Осознание случившегося накрывает меня уже после… Когда словно сквозь толщу воды слышу возле самого уха горячее и ласковое «Ри-итка». Меня точно между молотом и наковальней сплющивает почти физической болью. Она прошивает разрядом тока вдоль всего тела от крестца и прямиком в голову бьет от мгновенного осознания — узнал меня, прокололась, как паршивый спецагент. Сердце стучит как бешеное в висках, горячей лавой стыда обливает. Дергаюсь как подстреленная, срываюсь, на негнущихся ногах слезая с Валерки, одергивая платье, едва не плача… Черт, Виталик с Володькой! Вспоминаю о них так не кстати. Наскоро натягиваю на Валерку штаны с трусами, чтобы скрыть следы «греха», боюсь смотреть ему в глаза, а он помогает, спокойно, неторопливо приподнимая таз над стулом… И снова это треклятое нежное «Ритка…» шепотом, как будто благодарное даже, или мне кажется?

***

      До сих пор помню, как рывком распахнув дверь, решительно прорвалась по коридору к выходу, миновав раскрывших рты в немом непонимании Холста и Дуба, буркнула им напоследок короткое «Я в таком больше не участвую!» и выпорхнула на свежий воздух. Будто на свободу из камеры смертника.       Я благодарна Валерке за то, что спустя годы он так ни разу и словом не обмолвился о том, что между нами было в тот вечер. Лишь его смешливое «Всегда!», с лукавой улыбкой обернутое в шутку, в ответ на провокационный вопрос о том, состояли ли мы с ним когда-нибудь в «около романтической» связи…