Завтра

— Здравствуйте. Моё имя Мин Юнги, я студент-практикант и сегодня буду заботиться о вас. Ваш лечащий врач сказал, что вы любите гранат, поэтому я принёс немного для вас. — А вы мне уже нравитесь, Юнги.       Юнги слышит смех, который уже слышал раньше. Не имеющий веса, от чего разлетается по всей комнате, находящий себе место между четвёртым и пятым ребром смех. Он потирает грудную клетку пальцами в намерении поскорее выгнать оказавшееся внутри тепло.       Этот смех действительно заразителен, не хуже вирусной болезни, передающейся воздушно-капельным путём. Всякий раз, когда пациент Чон Хосок выходил из своей палаты в общую комнату, столовую или во внутренний двор психиатрической лечебницы, в которой находился последние несколько лет, становился временной отдушиной всех душевнобольных. Студенты-практиканты удивляются, привыкшие врачи улыбаются в ответ, доброжелательно приветствуя юношу и задерживаясь на долю секунды, чтобы напитаться исходящим от пациента спокойствием, после отправляясь дальше по своим обязанностям.       А услышал его Юнги в первый же день своей практики, едва ли успев надеть белый халат и пристегнуть к нему бейджик. Он и ещё пара студентов, направленных в эту лечебницу, закрутили головами в поисках источника звука, а когда нашли, застыли в любопытстве, ведь Хосок, которого практиканты изначально приняли за одного из мед братов, не успевшего переодеться, мило болтал с работницей больницы, спокойно касаясь её плеча, пока та смущённо прикрывала ладонью нижнюю часть лица в тихом смехе. На самом деле, может, и её смех имел звук. Но Юнги уже тогда не слышал чужих, не похожих на его, Хосока, смех.              Услышал его Юнги и на второй, и на третий день. А на четвёртый, заподозрив, что юноша вовсе никакой не мед брат, решил уточнить все подробности у курирующего их небольшую группу врача. — Тот парень…       На удивление, достаточно было просто подойти к мужчине и кивнуть подбородком в сторону нужного человека, читающего книгу в общей комнате. Эту книгу Юнги уже видел в его руках, в тот день раскрыта она была примерно на середине, а теперь снова перелистывается вторая страничка. — Чон Хосок, двадцать один год. За ним не нужно следить, он не из буйных.       Краткая характеристика от врача не даёт многого Юнги, он и сам понял, что юноша не страдает от депрессии, шизофрении, биполярного или любого другого психического расстройства. Его предплечья чисты, кожа здорового цвета, а глаза живые, наполненные всегдашним интересом и доброжелательностью к любому проходящему мимо человеку. — Он читал эту книгу вчера. А сейчас снова начал заново. У него провалы в памяти?       Мужчина отрывает взгляд от заполненных бумаг и упирается им в спинку дивана, на котором с особым удобством лежал пациент. И глаза его тут же наполнились прозрачной тоской, которую нужно хорошенько проморгать, чтобы кто-то другой не заметил сострадания в привычно суровом лице. — Тяжёлая степень. Редкое заболевание, в аварии он получил черепно-мозговую травму и застрял в одном временном промежутке, когда вышел из комы и попал к нам с подозрением на ПТСР. Помнит только первую неделю, а прожитый день забывает, как только уснёт.       Юнги старательно напрягает извилины, чтобы сообразить, проштудировать мысленные конспекты и дать этому диагноз, но на задворках своей памяти не находит ровным счётом ничего, пока Хосок перелистывает третью страницу, неторопливо вчитываясь в каждую строчку. — Значит, по его мнению, он находится здесь всего неделю? — Ага. — А на самом деле? — Да уже… — пальцы в подсчёте стучат по поверхности стола, напрягая ожиданием. — Четвёртый год пошёл.       Брови тут же стремятся наверх, выгибаясь домиком. Взгляд скользит по спокойному профилю. Указательный палец смачивается кончиком языка, подцепляет уголок шершавой странички и та снова переворачивается. Толстая книга примерно в шестьсот страниц, а то и больше. С неоднозначной обложкой, лаконичным названием и неизвестным Юнги автором. За один день такую точно не прочесть.       Юнги впервые столкнулся с чем-то подобным, хотя изучал много болезней, в том числе и психических расстройств. В случае с Хосоком, он даже не знал, можно ли назвать это расстройство психическим. Юноша не страдал, его улыбка не была притворной маской, за которой скрывалась боль, кажется, он и боли не ощущал вовсе. Порой создавалось ощущение, что Хосоку здесь совсем не место. Ему бы домой, к заботливым родителям и любящей девушке, а не одноместную палату с белыми стенами и решёткой на окне.       Наблюдения за пациентом с необычной болезнью продолжались сами собой. Юнги сталкивался с ним в столовой, когда приводил свою подопечную лет семнадцати за ручку, чтобы та хоть немного поела. Улыбался ему в общей комнате, долго стоя у книжного шкафа, будто бы выбирает, чем занять себя в свободное время. Желал доброго утра во внутреннем дворике, замирая у открытого окна в коридоре, как только видел выходящего на зарядку юношу. Виделись они всё чаще, любопытство разгоралось всё больше, но подойти и познакомиться с Хосоком было будто бы бессмысленно — уже на следующий день Юнги будет для него очередным новым лицом. — Получается, что ему всегда семнадцать? Везучий парень, — во время обеденного перерыва в комнате для мед персонала все практиканты взяли за традицию собираться вместе. — Ему только морально семнадцать, гений. Физически и по паспорту ему уже как нам. Ничего везучего тут не вижу.       В дискуссию между парнем и девушкой Юнги не вступал, лишь медленно пережёвывал свой обед, рассуждая услышанное в собственных мыслях. По мнению пациента, он ещё не достиг совершеннолетнего возраста. Но с годами человеку свойственно меняться, а Хосок явно запомнил себя семнадцатилетнего, но, увидь он себя повзрослевшего в отражении зеркала, возникнут вопросы. А пока что ими задаётся только Юнги. — Куратор сказал, что его внешний вид стараются поддерживать таким же, какой он в те года. Каждые пару месяцев стригут волосы, чтобы разница была минимальной и он не заметил. — Почему ему не говорят о его болезни? — В этом нет смысла. Но и неизвестно, как это воспримется, в любой день это может травмировать психику, что усложнит процесс лечения, а то и вовсе откатит назад. Врачи и без того в ступоре, просто продолжают давать лекарства.       Юнги глухо усмехается, всё ещё не встревая в разговор. Лекарства, будто бы они помогут при таком случае. Если бы и могли — Хосок давно бы вернулся к жизни нормального человека, а не проживал день сурка раз за разом. Внезапно его стало жаль. Но эта не та жалость, от которой противно и хочется избавиться, а простое человеческое сочувствие и желание помочь всеми имеющимися силами. Коих у Юнги, из-за малого опыта в сфере медицины, не много. — Интересно, какие сны ему снятся…       Когда Юнги, наконец, подаёт голос, на него дружно оборачиваются все присутствующие головы. Девушка задумчиво вскидывает брови, поднимая глаза к потолку, многозначительно ведёт плечами, не припоминая такого пункта в истории болезни пациента. — Спроси у него самого. — У меня слишком много вопросов к нему. — Так задай. В чём проблема? Отсюда он уж точно никуда не уйдёт.       Усмешка весёлая, но не поддерживается парнем. Юнги кривит губы в натянутой улыбке, доедает свой обед и совсем скоро принимает рискованное решение — подойти к курирующему их группу врачу с просьбой поменять подопечного.       Хосоку не требовался специальный человек для наблюдения за ним. Предлагали даже решётки с окна снять, чтобы юноша мог спокойно кормить через него птичек, но такую идею главврач не одобрил. Но у Юнги была своя, особая причина, по которой он хотел сменить подопечного на Хосока. — Я хочу написать о нём. Это исключительная история болезни, она будет идеальной для моей дипломной работы. Другого случая может не представиться. Вы разрешите мне заботиться о Чон Хосоке? — Скорее уж он позаботится о тебе, Юнги.       Смешок мужчины вызывает непонимание. Юноша тушуется, скромно опуская нос и собираясь уходить, воспринимая ответ за мягкий отказ, но врач его не отпускал и демонстративно складывает руки на груди, с улыбкой смотря на студента. — Я разрешу тебе, но с условием, что ты будешь следовать всем правилам общения с Хосоком. — О… Да, конечно, сэр. Я буду предельно аккуратен.       К каждому пациенту был свой подход и свой свод правил общения, которым требовалось следовать для лёгкой работы и настраиванию доверия у пациента. Хосок же будто по умолчанию доверял каждому первому, без исключений. Тем не менее, и для него имелся свой список.       На первом месте был запрет на разглашение диагноза. Хосок поступил в больницу летом, но даже зимой, когда за окном мороз, а он удивлялся такой резкой перемене погоды, врачи выдумывали истории про аномалии природы, из-за которых единожды в середине июня мог выпасть снег.       На втором месте запрет на упоминание возраста и даты. В лечебнице не было календарей, по которым бы отслеживали дни недели, месяца и года. Будучи подростком Хосок оказался в больничной койке, именно им он себя считает и поведение его порой кажется совсем наивным и взгляды на жизнь, по-простому говоря, детские, врачи настаивают, чтобы таким он и оставался, не усложняя жизнь.       Третье место занимает тема родителей и семьи. Родители юноши погибли в той же аварии, в которой он получил травму, но после выхода из комы ему сказали, что они пока что дома, и посещать Хосока им нельзя, но вот на следующей неделе они обязательно приедут. Братьев и сестёр не было, а бабушка скончалась осенью прошлого года, посетив внука всего несколько раз за всё его нахождение в больнице, и каждый раз заканчивался слезами со стороны родственницы.       Дальше пункты проще. Продукты, на которые у парня аллергия, запрет на вывоз за пределы лечебницы без согласия лечащего врача и сопровождения, запрет на курение и алкоголь, да и всё в таком духе, что Юнги предпочёл пропустить, считая очевидным. А вот пункты про любимую еду, напитки и времяпровождения, наоборот, посчитал очень важными и нужными для него.       Так он и оказался перед Хосоком в его палате с самого утра, зажимая в одной руке гранат, а во второй ручку с блокнотом. Пока пустым, но совсем скоро он заполнится целой чужой жизнью. — Вы мне тоже симпатичны, Хосок. Редко встретишь в психиатрической больнице таких спокойных и улыбчивых пациентов. У врачей с вами нет проблем, да? — Я люблю врачей. Они помогают этому миру и людям, не хочу, чтобы у них со мной были проблемы.       Хосок шустро спускает ноги с кровати в мягкие тапочки, шаркает ими до студента и неуверенно сцепляет руки перед собой в замок, косясь на гранат. Юнги запоздало реагирует, увидев в нетерпении поджатые губы и бегающий взгляд. — Точно, гранат. Сейчас почищу. — Я и сам могу!       С неким вызовом юноша выпрямляется в плечах, демонстративно вытягивает открытую ладонь в ожидании, в которую Юнги с усмешкой вкладывает спелый фрукт. Хосок зажимает его ладонями, подносит к носу и, прикрыв глаза, втягивает запах, после резко выдыхая, от чего плечи вновь расслабленно опускаются. — Я вас угощу. И откуда они вообще знают, что я гранаты люблю? А, мама, наверное, проболталась…       Юнги закусывает щеку изнутри в первый раз, чтобы не продолжить развивать тему родителей, пока Хосок за небольшим кухонным столом чистит фрукт, выбирая в глубокую посуду самые красивые и зрелые алые зёрна. Через одну кладёт себе в рот, пачкает пальцы и стол в соке, но следом торопится всё убрать, изредка оглядываясь на Юнги, будто бы тот мог его поругать за неаккуратность. — Хосок, давай на «ты». Всё-таки, мы одногод…              Закусывает во второй раз, пока юноша с интересом поворачивается, держа в руках уже наполненную гранатовыми зёрнами тарелочку. Юнги неловко улыбается, благодаря за угощение, и ради приличия закидывает в рот парочку, сразу же ощущая сладкую кислоту, или же кислую сладость. — Я не сильно тебя старше. Да и общаться нам так будет куда легче. Наша основная цель ведь помочь тебе, а для этого лучше всего подружиться, верно? — Ве-е-ерно, — лениво протягивает юноша в ответ, снова забираясь на кровать с ногами. — Я хотел подружиться с одной мед сестрой, но она почему-то всё время меня сторонилась и глаза у неё слезились, когда я подходил к ней. Сегодня её нет. Может, заболела?       Юнги помнил историю о первой мед сестре Хосока, которая не смогла продержаться дольше месяца с юношей. Каждый раз в его лице она видела собственного сына, и, перенимая всё пережитое парнем на себя, не смогла дальше работать в больнице. Женщина пропустила сквозь себя много людей с тяжёлым состоянием, не раз сидела ночами у кровати детей и подростков, спасала жизни и однажды зашивала раны, видела моря из слёз, истерики и припадки, панические атаки, но улыбчивый Хосок, даже не подозревающий о своём настоящем диагнозе, стал последним, за кем ухаживала мед сестра. — Хосок, сегодня у нас с тобой важный день. Мне нужно будет написать небольшую статью о тебе, это для учёбы, так что, я позадаю тебе вопросы. Ты не против? — Круто! Люблю вопросы, давай.       Парень усаживается удобнее, хлопком приглашает и Юнги присесть на кровать, на что тот охотно соглашается и торопливо открывает блокнот, выписывая неразборчивым почерком первый вопрос. — Итак, для начала не очень весёлые вопросы. Но хочу предупредить, если не захочешь или будет неприятно, можешь на них не отвечать, хорошо? — Ага, — Хосок кивает с улыбкой, набирая в ладошку целую горсть граната. — Из-за чего ты попал сюда?       Юнги ожидал увидеть, как эмоции на юношеском лице сменятся, но к его удивлению Хосок даже бровью не повёл, активно работая челюстями и облизывая окрашенные красным губы. — Врачи сказали, что они подозревают у меня какое-то там травматическое расстройство. Это из-за аварии, как я понял. Мы с родителями ехали с моего дня рождения от бабушки и в нас врезалась другая машина.       Внутри что-то болезненно сжимается, в предательстве Юнги обвиняет сердечную мышцу, что решила сменить ритм пульса и как нельзя некстати сократиться. Хосок поднял глаза вверх, вспоминая события той ночи, на лице всё же появилась эмоция грусти, но совсем ненадолго, парень постарался смахнуть её как можно скорее, с хитрой улыбкой склоняясь корпусом к Юнги и подзывая его жестом. Тот покорно наклоняется в ответ, а Хосок прикладывается к уху, прикрывая ладошкой. — На самом деле, я думаю, что они ошибаются. Я погуглил симптомы пока у меня не забрали телефон и ничего из перечисленного там у меня нет, — шепчет аккуратно, чтобы никто не услышал, будто в палате они не одни. А затем снова выпрямляется, возвращаясь в прежнее положение и тон голоса. — Но ошибаться это нормально. Я их не виню. Вот как только узнают, что у меня ничего нет и отпустят, я наконец вернусь домой и открою подарки. — Ты всё ещё не распаковал свои подарки со дня рождения…? — Не-а. Но я знаю, родители мне плейстейшен подарили. Я целые полгода их уговаривал. А бабушка, наверное, что-то связала на зиму. Она хорошо вяжет, я тебе сейчас покажу!       Хосок бежит к небольшому комоду, а Юнги поджимает губы, представляя подарки, запакованные в яркую обёртку с красивым бантом на верхушке. Где они сейчас, его подарки? Может, лежат в архиве при больнице, чтобы, в случае победы врачей, сразу же вручить их Хосоку, как вознаграждение за пройденный этап жизни. Но, в том же случае, будет суждено узнать судьбу родителей и уход бабушки, а подарки станут лишь солью на открытой ране. Очередной вопрос без правильного ответа, над которым Юнги предпочитает не думать, ведь Хосок вернулся к нему, держа в руках вязанные носочки. — Это вот на зиму тоже. Не знаю, зачем мне их сюда передали, намекают, что я тут до зимы проторчу?       Тихо хохотнув, Хосок с особой лаской смотрит на старания бабушки, проверяя на ощупь, остались ли переплетённые меж собой спицами нити такими же мягкими. Юнги бледно улыбается, кивая в ответ. — Красивые. Твоя бабушка и правда хорошо вяжет.       На такую похвалу стараний его бабушки юноша реагирует позитивно. А Юнги старается подобрать другие вопросы, отталкиваясь от вкусовых предпочтений и заводя тему про фрукты и ягоды, что-то, кроме любимого Хосоком граната.       Ему нравится всё зелёное, тёплое и мягкое, не только из еды, но и всего материального, что можно потрогать. Нравится солнце и луна, облака и тучи, дождь и снег, а больше всего выходить на улицу и ощущать на своём лице воздух, будто сама жизнь гладит по щекам ласковой ладонью. Нравятся девочки с косичками и мальчики с красивыми руками, прям вот такими, как у Юнги. Нравятся маленькие собачки и большие коты — они мурчат громче. Нравится говорить и слушать. Читать и смотреть фильмы. Нравится жизнь, хотя толком он её и не проживает. — Юнги, а сложно быть врачом?       Теперь Хосок задавал вопросы, а Юнги охотно на них отвечал, стараясь лишнего не сболтнуть. — Для кого как. Я мечтал с детства помогать людям, иногда, конечно, это бывает сложно, но в конце всегда ждёт награда. — Какая это? Типа, деньги или благодарность?       Хосок уже не сидит, а лежит на кровати, головой рядом с коленями Юнги, смотрит в потолок и периодически на то, как студент поправляет кончиками пальцев мешающуюся чёлку в усмешке, как сейчас. — Видеть, что человек жив и здоров — лучше всяких денег и благодарности. — И что, тебе даже «спасибо» никто не скажет за то, что ты помог? — Скажут, конечно. Но иногда благодарность человека понятна без слов. По глазам и выражению лица, например. — Например, такого?       Выйдя из положения лёжа, Хосок устраивается напротив парня и старательно изображает взгляд, которым хотел бы выразить благодарность, но выходит так, будто вот-вот и потекут слёзы. Юнги хмыкает, слабо кивая. — Иногда и такого. Но чаще всего просто обнимают.       Юноша снова ложится на кровать, вздыхая. — Я в детстве тоже врачом хотел стать. Как думаешь, у меня получится?       Юнги с ранних лет шёл к своей поставленной цели. Усердно учился, успешно сдавал экзамены и проходил практику во многих лечебных учреждениях, набираясь опыта. И его итог очевиден, совсем скоро он станет хорошим медицинским специалистом в определённой сфере, а вот Хосок… — Если усердно стараться, у тебя всё получится. — Эх, скорее бы выйти из этой больницы. Вот выпустят меня и я поступлю в медицинский! А потом, вдруг будем с тобой коллегами, а?       Хосок улыбается, закидывая руки за голову и поднимая взгляд на юношу, что не скрывает ответной, пусть слабой и слегка натянутой, но улыбки. Юнги утвердительно кивает, стараясь не сталкиваться с пациентом взглядами. — Всё возможно, Хосок. Давай ещё пару вопросов и я оставлю тебя отдыхать.       Отдых скорее требовался Юнги, чем Хосоку. Ответы были легки и просты, но почему-то на плечи опускались тяжёлым грузом. С заполненной страничкой в блокноте Юнги уходит в комнату для персонала с желанием столкнуться с кем-то из практикантов и высказать всё, что узнал и прочувствовал за продолжительный диалог с пациентом из одиночной палаты. Но ни практикантов, ни даже курирующего врача не было поблизости. Юнги опустился на одинокий стул у стены, опуская открытый блокнот на колени, а лицо закрывая руками, скрывая ими тяжёлый вздох.       Мозг отказывался воспринимать то, что на следующий день Хосок не помнил ничего из их диалога. Было странно вновь представляться и вводить парня в курс дела, единственное отличие было лишь в других вопросах, которые Юнги подбирал половину ночи и всё утро перед посещением пациента. На этот раз в руках был не гранат, а зелёная игрушка в виде авокадо. Мягкая и тёплая, если в руках держать. Хосок радовался ей, как ребёнок. Юнги чувствовал, как его сердечная мышца сжимается с новой силой. — Так мило, что вы решили подарить мне подарок при знакомстве, Юнги!       Вчера они перешли на «ты», но сегодня ещё не успели обговорить эту формальность и Хосок вновь придерживается рамок вежливости, пусть и так же открыто улыбается, принимая игрушку. — Или вы так подлизываетесь, а?       Тот самый смех, что заставляет и Юнги улыбаться. Он качает головой, уверяя в своих только добрых и бескорыстных умыслах, садится на этот раз на стул напротив кровати юноши, и, закинув ногу на ногу, приступает к вопросам. — Какая твоя любимая книга? — Хороший вопрос. У меня нет любимой, но вчера в общей комнате отдыха я увидел на полке одну, описание меня заинтересовало. Думаю почитать на днях.       Юнги подозревает, что речь идёт о той самой книге, которую снова и снова изо дня в день читает Хосок, доходя примерно до половины и откладывая на «завтра». Название Юнги так и не запомнил, но и Хосок его точно не знал, помнил только обложку и место на книжной полке. Врач строго настрого запретил кому-либо переставлять книги, чтобы юноша её не потерял. — Так, хорошо… Что насчёт фильмов? — Мне нравятся детективы и всякие романтические фильмы. Есть много, которые я хотел бы посмотреть, но такое ощущение, будто я их уже видел. А когда начинаю смотреть, понимаю, что нет. Это называется эффектом дежавю, да? — Вроде того…       Неоднозначный и неуверенный ответ более, чем удовлетворил Хосока, но озадачил Юнги. Вплоть до того, что следующие вопросы были крайне глупы и неважны, а ответы записывались автоматически. Так, на страничке блокнота появились такие слова как «океанариум» и «татуировка». Кажется, это то, куда хотел бы сходить Хосок после выписки из больницы и то, что хотел бы сделать с наступлением совершеннолетия.       Этот день вопросов закончился крайне быстро. Уже спустя час Юнги поблагодарил юношу и ретировался из палаты, скорым шагом направляясь в сторону кабинета его лечащего врача, где приземлился на стул со сбитым дыханием и с благодарностью принял стакан воды. — Что-то не так? — Всё никак не могу воспринять то, что он не помнит. Мы буквально вчера разговаривали и шутили, а сегодня он ко мне снова на «вы» и спрашивает, каково это, работать врачом. — И что ты ему ответил?       Юнги заторможенно отводит взгляд от пола, пытается найти им странствующую белую фигуру по кабинету, что оказывается за рабочим столом, и фокусирует взгляд, слабо сводя брови к переносице. — То же, что и вчера… — Запомни это и отвечай так каждый раз, чтобы не вызвать диссонанс в памяти.       Мужчина будто вовсе не заинтересован. Но на деле — просто привык. А может, ему гораздо легче, его ведь Хосок помнит, знает, как минимум, неделю своего времяпровождения в лечебнице и представляться каждое утро ему не приходится. Юнги вновь задумывается. — Сэр, а вы не пробовали наоборот, создать диссонанс в памяти? Может, это привело бы к её возврату и способности запоминать некоторые моменты. Сегодня я спросил про фильмы и Хосок ответил, что некоторые он будто видел, но, когда начинает смотреть, сюжет оказывается незнакомым, это может быть… — Это может быть ещё хуже для нас, Юнги. Любая несостыковка информации в его памяти может вызвать тревожность, паническую атаку или ещё больше провалов. Мы не хотим, чтобы он забыл, как его зовут, верно?       Голос строг, но речь аккуратная и неторопливая. Юнги слабо кивает на выдохе, понимая, что выдвинутая им идея, возможно, глупа, но больше рискованная и экспериментальная. Хосок не предмет для экспериментов. — Просто соблюдай правила и делай то, что тебе нужно для твоей дипломной работы. — Да, сэр. Простите за такое.       Мужчина снисходительно улыбается, глянув исподлобья, чиркает в бланках свою подпись и откладывает бумаги в общую папку, складывая руки в замок на краю стола. — И ещё кое-что.       Юноша, собравшийся уходить, заинтересованно оборачивается, нервно перебирая в руках закладку блокнота. — Забери игрушку, которую подарил. Если Хосок увидит её завтра, появятся интерес и вопросы. Это тоже может повлиять на нашу помощь ему.       О какой помощи может идти речь, если открыто просят забрать подаренную игрушку у Хосока? Юнги необдуманно соглашается, но, когда видит, с какими горящими глазами юноша показывает подарок санитарке в коридоре, а после лежит в общей комнате в обнимку с игрушкой за книгой — каменной статуей прирастает к полу, мешая проходу другим людям. Хосоку понравилась игрушка. Он был ей рад и весь день ходит только с ней, постоянно пробуя на ощупь пальцами. А теперь Юнги должен забрать её. И какую причину назвать?       Можно было назвать, что угодно. Что в ней динамит, она радиоактивна, Юнги перепутал пациентов, передумал насчёт подарка или просто молча подойти, отобрать и уйти, игнорируя тоскливый, полный непонимания взгляд в спину. Но он не мог. Чисто физически не мог подойти и попросить вернуть глупую дурацкую игрушку. Только сесть рядом и спросить о книге. — Эта та самая, о которой я вам говорил! — подгибая ноги под себя, Хосок закрывает книгу, оставив на нужной страничке закладку, и демонстрирует обложку. — Вот, можете посмотреть, вдруг и вам понравится. Но если захотите прочитать, только после меня!       Юнги молча принимает книгу в руки, без особого интереса разглядывая обложку и описание. Разум заполняет только тягучее жгущее осознание о том, что, если бы он и захотел прочитать эту книгу, то вряд ли у него выйдет.       Хосок улыбается, наблюдая, как взгляд студента-практиканта бегает по строчкам, будто бы вчитываясь в слова. Перебирает игрушку в руках в ожидании реакции на выбранную им книгу для досуга.       Юнги не может его расстроить. Не способен на это на подсознательном уровне. — Не хочешь выйти на улицу подышать? Сегодня солнечный день. — С радостью!       Юнги чувствовал себя подавлено, когда ловил себя на мысли о том, что забывает о существовании и других пациентов, находящихся в лечебнице, которым так же может понадобиться его помощь. Успокаивало только то, что помощь эта, пока что, оказывалась другими практикантами и работниками больницы, которые не упустят ни одного из тех, за кого несут ответственность.       Нужно ли было нести ответственность за Хосока? Ему не нужна была моральная поддержка, с последствиями после аварии он справился буквально сразу. Достаточно было одной фразы «всё хорошо», чтобы парень в это поверил и не забивал голову ненужными тревогами. Вот если бы он только помнил, через что пришлось пройти, чтобы ощущать это «всё хорошо», Юнги бы обязательно помог, сделал бы всё, чтобы облегчить моральный груз.       Если бы только Хосок помнил. — Здравствуйте. Моё имя Мин Юнги, я студент-практикант и сегодня буду заботиться о вас.       Который день на протяжении нескольких недель Юнги заходит в палату с дежурной фразой, любимым гранатом в руках и видит улыбку юноши в ответ. Который день всё начинается одинаково, как по включенной заново пластинке, по знакомому выученному сценарию. И сегодняшний не должен был стать исключением, но стал. — Хосок, что-то случилось?       Юноша не отреагировал на вошедшего, даже когда тот присел на край кровати и слабо коснулся плеча, только сдавленно промычал, лёжа под мягким пледом лицом к стене. Юнги подозревал о физической боли, может, голова или живот, может, случайно ударился, хотя работники внимательно следят за тем, чтобы травм и ран на юноше не появилось. Но всё оказалось куда прозаичнее. — Мне приснился плохой сон…       В голове как будто что-то щёлкнуло, коротнуло, Юнги сразу же открывает блокнот, готовый записывать и задерживает дыхание в ожидании рассказа. Но Хосок молчит, а поворачивается, шурша простынями, спустя минуту-полторы. — Как, вы сказали, вас зовут?..       Юнги вздыхает, опуская ручку на переплёт блокнота. Снисходительно улыбается и представляется снова, ласково опуская руку на плечо юноши, что глядит с заметно покрасневшими глазами. — Мне не нужна забота. Я ведь не больной. — Конечно, нет, Хосок. Но ты находишься в больнице и проверить твоё состояние входит в мою обязанность. Давай поговорим о сне, хорошо? Расскажешь, что тебе приснилось?       Ручка снова скользит меж пальцев, зажатая большим и указательным. Хосок потирает глаза ладонью, ёрзает по постели, скидывая с себя плед, и упирается взглядом в потолок. — Я не помню. Знаю только, что это было что-то страшное и неприятное. — Тебе часто снятся кошмары? — Обычно никогда. Сегодня только что-то пошло не так.       Сны — неотъемлемая часть любого человека. Юнги подозревал, что у Хосока их вообще может не быть, либо не запоминаются совсем, ведь если бы он их рассказывал врачам, возможно, можно было продвинуться ещё дальше в лечении. — Всё хорошо, Хосок. Это всего лишь кошмар. Давай забудем о нём и пойдём на завтрак, м?       Хосок смотрит так, что Юнги точно уверен — он его обманывает, и вообще всех обманывает в своих провалах в памяти. Иначе зачем глазам блестеть так, а губам мягко улыбаться, словно после завтрака он уже привычно потащит Юнги сесть напротив него с блокнотом и дальше задавать вопросы, которые не ему, но самому Юнги важны? Хотелось бы окликнуть по имени и сказать что-то вроде «я тебе не враг, ты можешь мне довериться», узнать причину такого поведения, чего он боится, чего добивается, от чего бежит, скрываясь в стенах больницы уже не первый год. Но на вопрос о страхе Хосок морщит нос и лаконично отвечает «пауки». Со вдохом Юнги записывает это в блокнот. — Не представляю, что бы со мной было, если бы я ела одно и то же каждый день. — Не каждый. У них разнообразное питание. — Каши, супы, овощи… Разве ж это разнообразно?       Группа практикантов наблюдала за пациентами в столовой, сидя за отдельным столиком. Людей здесь не много, только те, кто способен есть самостоятельно и у кого, в целом, есть аппетит, а не потребность мед сестры, что кормила бы через уговоры с ложечки. — Как же сладости? Чипсы, газировка… Мне кажется, им очень хочется колы и мороженого. Может протащить тайком своей подопечной? — У твоей подопечной депрессия и непереносимость лактозы. Хочешь, чтобы она сначала разревелась, а потом ей живот скрутило?       Студентка с жалобным вздохом опускается головой на стол, не подкладывая для мягкости руки, от чего морщится, случайно стукнувшись лбом. Юнги хмыкает, переводя взгляд с трагичной сцены на спокойно жующего зёрна граната Хосока, что к основной еде особо не притрагивается, бегая взглядом по строчкам книги. Юнги удивляется. Сегодня юноша раньше принялся за чтение. — Может, в бар сходим вечером? Суббота, как никак, неделя была нелёгкой. — Ого, коллективное собрание за выпивкой? Звучит круто.       В обсуждении любимого алкоголя и закусок Юнги не участвует. Грызёт нижнюю губу, дёргает ногой, не замечая, как привлекает внимание практикантки, что хлопает его по плечу от раздражения. — Перестань уже. Это не место для нервов, пациентам передастся.       Стопа резко припечатывается к полу, руки распрямляются, глаза закатываются. Студентка в ответ демонстративно приподнимает брови в намёке дать ответ на приглашение. Юнги кратко вздыхает, отворачиваясь. — Я пас. Работать надо.       Его работа заключается в том, чтобы подойти к пациенту, читающему книгу. Присесть напротив и улыбнуться, сложив руки на столе. Получить ответную улыбку, закладку в книгу и внимание. Юнги стал спокойным от одного слова. За ним пошло второе, затем фразы и целые предложения, составляющие односторонний диалог. Юнги находится в роли слушателя, и сейчас, задавая вопросы, не записывает ответы. — Почему он вообще с ним возится…       Череду вопросов перенимает и пара практикантов, которых уход Юнги с их столика заинтересовал больше, чем должен был. Юнги просто ушёл к своему подопечному, за которого сам же и взялся, а студентка уже недовольно ведёт носом и хмурит брови. — Что значит «возится»? Он заботится о его состоянии. — Я не думаю, что Хосоку нужна забота. Не понимаю, почему он вообще здесь находится, он вполне может самостоятельно проживать вне стен больницы. — Ага. И платить каждый день за счета или квартиру, в которой будет жить, если попадётся какому-нибудь ушлому арендодателю?       О подобном студентка не думала. Да и вообще не задумывалась о привычных вещах, которые могут вызвать сложности в жизни Хосока. Он ведь даже не помнил бы о лекарствах, которые нужно принимать через сутки или двое. А Юнги уже составил расписание для себя, в какое время и в какие дни юноше нужны те или иные таблетки. — Хосок, а ты… Не хотел бы выйти на улицу? — Пока нет, я ещё не закончил с завтраком. — Нет, я имею в виду не во двор, а… За территорию больницы?       Удивление начинается с приподнятых бровей, заканчивается на губах, сложившихся в трубочку с кратким и тихим «о». Юноша оборачивается, будто бы в поисках врача, возвращается к практиканту с явным сомнением на лице. — Разве можно? Я здесь всего неделю, даже родители ещё не приезжали, не думаю, что разрешат… — А если я договорюсь? Сходим вместе сегодня куда-нибудь? Завтра выходной, я верну тебя к понедельнику.       Юнги затыкается, резко вспоминая, какой день недели для него остался в памяти. По счастливой случайности, Хосок кивает и всё сходится. Для него сегодня суббота. — Даже не знаю, разрешат ли. — Главное, чтобы ты был согласен. Сходим в океанариум. — Океанариум?       Глаза тут же загораются желанием, ладони опускаются на стол, а губы поджимаются в мыслительном процессе, за которым Юнги нравится наблюдать со стороны, не вмешиваясь и не торопя. Со вздохом Хосок поднимает глаза, долго вглядывается в лицо практиканта, осмысливая, можно ли ему доверять, и решительно кивает. — Нет. — Но, сэр! Всего сутки, я о многом не прошу!       В кабинете курирующего врача ещё один практикант, решивший поддержать идею Юнги, но в конечном итоге не проронивший ни слова под давлением мужчины. Юнги же с силой отталкивает дрожь в коленях, поднимаясь с места, чтобы подойти к столу и облокотиться на него руками перед врачом. — Юнги, это небезопасно. Если с ним что-то случится? — Я ведь буду рядом всё время. Это… Эксперимент, сэр. Мне нужно посмотреть, как он поведёт себя за пределами больницы.       Крайне не хотелось произносить эти слова, ведь Юнги искренне так не считает и цель его идеи совсем иная. Он честно не хочет подвергать Хосока стрессу и желание его только расслабить юношу, порадовать, увидеть эту улыбку на губах и блеск в глазах не в стенах этой тёмной холодной больницы, которую Хосок освещает своим присутствием. Его место не здесь, его место в тепле, среди лета на улицах города, в компании сверстников и близких друзей, поздним вечером под знакомые гитарные песни и голоса прохожих, оглядывающихся на шумно смеющуюся компанию. Ему надо прожить эту жизнь, а не пропустить всё одним днём. — Ладно. Твоя взяла, студент.       Юнги облегчённо выдыхает, оглядываясь на практиканта позади с победной улыбкой, но не торопится уходить, когда врач достаёт папку с именем пациента на обложке. — Тут все правила. Если нарушишь хоть одно — положительной рецензии от больницы тебе не видать. — А если я сделаю так, что это будет самым лучшим днём в его жизни? — Завтра о нём он всё равно не вспомнит.       На этих словах и пропадает улыбка с лица. Юнги сухо принимает папку, вчитывается в каждую строчку о запрете алкоголя, каких либо вещей и следов, что могут напоминать о прошедшем дне, и торопится к Хосоку, сообщить, чтобы заканчивал с завтраком и собирал всё важное для выхода.       Важного и не было. Ни телефона, ни ключей от дома. Пришлось ждать самого Юнги, что переодевался из медицинской униформы в повседневную одежду, закидывая на плечо рюкзак, в который положил папку на всякий случай.       Эмоции Хосока зашкаливали уже в момент, когда они покидали проходной пункт. Юноша растерялся, стоит ли попрощаться с охранником, провожая его взглядом в повороте головы, или промолчать, так бы и затормозил, если бы Юнги заботливо не подхватил за руку, аккуратно выводя за собой. — У меня есть небольшой план. Готов?       Он не был готов, но согласился, неосознанно крепче сжимая руку человека, которого знал больше нескольких часов, не догадываясь об этом. Будь Юнги на его месте — вряд ли бы пошёл на такое, но Хосока, кажется, учили доверять добрым людям, а Юнги, хоть и смотрел с прищуром, злым явно не был.       В больнице пахло лекарствами, бактерицидными лампами и плотной тоской по прошлому, когда за её пределами тёплым летом с послевкусием сладкой ваты, свежескошенной травой и духами мимо проходящих людей. Хосок затормаживает, оборачиваясь вслед за прошедшей на пешеходном переходе девушкой, пока зелёный ещё даёт несколько секунд на ступор. — Хосок, идём. На проезжей части нельзя стоять.       Такое простое правило, понятное всем, но Хосок всё равно тормозит, ускоряя шаг только у поребрика. Юнги вопросительно смотрит на него, следит за тем, как юноша, вытащив ладонь из сцепленного замка, вытирает её от джинсы. — У моей мамы такие же духи. А тут такой яркий свет, что глаза болят.       Хосок посмеивается, крутя головой в разные стороны и невольно щурясь, когда сталкивается взглядом с прямо направленными солнечными лучами. Ладони вспотели, грудная клетка часто вздымается, взгляд продолжает изучающе бегать по этой и противоположной улице, словно ища хорошо спрятанный подвох. — Как будто что-то изменилось, но не могу понять, что именно.       За года, проведённые в больницы, город и правда мог измениться. Эти изменения незначительные — где-то посадили дерево, где-то открылась кофейня, какой-то автомобиль, паркующийся раньше только в этом месте, теперь останавливается в другом. Всего этого Хосок не замечает, но чувствует подсознательно, от чего в голове создаётся диссонанс, приводящий к восторгу от каждого шага. — А мы можем навестить родителей?       Первое столкновение с проблемой для Юнги. Нужно срочно что-то выдумать такое, чтобы звучало достаточно аргументивно для Хосока. Рука снова скользит к руке, пальцы переплетаются в замок. — Прости, но нет. Этот день только для тебя, давай и посвятим его тебе, хорошо? А родители приедут позже, когда можно будет.       Юноша вздыхает, но соглашается с краткой улыбкой, всё ещё щурясь от солнца. Первым делом Юнги предлагает купить солнечные очки, которые потом, скорее всего, будут валяться в его рюкзаке, отдавая воспоминанием об этом дне.       У него действительно был целый план на ближайшие сутки. Магазины, парки, океанариум и всё, что захочет Хосок. Всё, что записано в блокноте Юнги под аккуратными пунктами, идущими друг за другом. Он помнит каждый вопрос и знает каждый ответ.       Банальное посещение парка аттракционов позволило расслабиться и принять тот факт, что сегодня можно позволять себе всё в пределах разумного. Будто бы второй день рождения, а Юнги один из самых далёких родственников, приехал заглаживать свою вину, но не бездумно пихал в карманы крупные купюры, а находился рядом и ловил каждую счастливую улыбку пациента, ставшего на один день обычным человеком. Юнги даже считал оскорблением так его называть. Хотелось верить, что Хосок и есть обычный человек, а после этого дня поймёт, чего лишается и лечение пойдёт в гору.       Адреналин от экстремальных аттракционов, отдышка и громкое обсуждение ощущений в процессе, когда висишь вниз головой и всё, что спасает тебя от свободного падения — хлипкий на первый взгляд ремень безопасности, за который цепляешься до побелевших костяшек. А после спокойное колесо обозрения с возможностью оглядеть весь парк с высоты. Рядом молочный коктейль в пластиковом прозрачном стаканчике, выпитый только на половину. Рюкзак, из которого торчит папка с правилами для пациента. И тёплая рука, бережно оглаживающая пальцами запястье. — Ты не проголодался? Можем сходить сначала перекусить, а потом в океанариум. — Давай сразу к рыбкам. Не хочу терять время.       Хосок всего лишь хотел побыстрее побывать там, о чём грезил ночами когда-то в юности, а Юнги воспринял это за намёк понимания их ограниченного времени. Ведь юноша мог бы ответить «сходим в следующий раз», перенести на следующий выходные или завтрашний день, но не стал. Выбрал именно эту формулировку. Он не хочет терять время.       Либо Юнги просто медленно сходит с ума. — Хорошо. Тогда поедем сразу к рыбкам.       Бюджет Юнги не был рассчитан на многое. Он долго откладывал на покупку новой техники, но достал из своеобразной заначки всё скопившееся, чтобы оплатить билеты в океанариум и умилиться с того, как Хосок сдерживает эмоции в кратких прыжках, чтобы не шуметь на людях.       Приглушённый свет с синими и фиолетовыми подсветками. Глаза быстро привыкают к большому разнообразному количеству аквариумов, встроенных в стену и располагающиеся в помещении от потолка до пола в цилиндрической форме. Юнги первым проходит ко всем табличкам с информации о редких видах рыб и жителей моря, чтобы, на случай, если там указана дата, спрятать её собой от Хосока. — О, экскурсия. Прибьёмся?       Заметив небольшую группу людей в сопровождении экскурсовода и не дождавшись ответа, юноша тянет к общей массе и Юнги, тактично останавливаясь в последнем импровизированном ряду. Юнги только хмыкает, наблюдая за сосредоточенным профилем, что внимательно слушает о недавно поступившей к ним рыбе из красной книги. — К сожалению, этот вид вымирает из-за браконьеров в их естественной среде обитания. В двадцать третьем году их осталось совсем немного, около…       Юнги спокойно слушал, пока не пробрало током от услышанного. Медленно поворачивая голову к Хосоку, он наблюдает непонимание на его лице, а затем слышит тихий шёпот. — Она сказала в двадцать третьем? Это как? — Ам…       Шестерёнки отказываются шевелиться. Юнги должен спалиться, как студент, протащивший шпаргалку на экзамен в самом очевидном месте, но изображает задумчивость и незнание. — Наверное, статистика на будущие года. Не бери в голову, давай лучше сами посмотрим. Там есть коридор из аквариума, пойдём туда?       Отвлечь внимание Хосока удалось довольно быстро. А запрокидывая голову в коридоре из аквариума, юноша с тихим восторгом наблюдает за проплывающий над ним небольшой акулкой, прослеживая её путь. — Юнги-Юнги, давай сфоткаемся?       Дёрнув за рукав, Хосок оказывается у стекла в ожидании практиканта. Несколько селфи и парочка отдельных фотографий юноши в свете сине-фиолетовой воды остаются в галерее Юнги, помеченные сердечком, как «избранное». — Скинешь мне потом? Как только мне отдадут телефон, я сменю аватарку в соц сетях. — Конечно.       Между рёбер неприятно скрипнуло. Юнги бросает краткий взгляд на свою грудную клетку и семенит дальше за тянущим его руку Хосоком.       Океанариум, полностью напичканный датами, позади. Юнги врёт о том, что выкинул билеты, чтобы не отдавать их Хосоку на память, сам же сжимает злополучные бумажки в кармане покрепче, на случай, если юноша решит нарушить личные границы. Тот пожимает плечами, и вдыхает полной грудью, раскидывая руки в стороны. — Если честно, я ожидал большего. Но с тобой было интереснее. Откуда ты узнал, что я хочу в океанариум? — Угадал. Зайдём в кафе?       Юнги выбирает заведение, в котором точно есть любимые блюда Хосока, от чего его глаза светятся от изумления, а сам приём пищи кажется куда приятнее, чем обычно. В больнице явно не такая еда, мало соли, если вообще солёное, простая подача и скудный выбор. Да и в целом, выбор только для самых послушных, так что, Хосоку, можно считать, ещё повезло. — Вкусно? — Очень. Хочешь попробовать?       Хосок позволяет попробовать с ложки. Юнги медлит, но склоняется ближе, а когда пробует, Хосок улыбается, смущённо хмыкнув. — Ты хороший, Юнги. Надолго ты в больнице? Мне бы хотелось видеться с тобой чаще.       Они виделись каждый день, кроме выходных. Юнги грустно улыбается, будто бы должен сообщить о скором уходе, но знает ведь, что вернётся в больницу уже в понедельник. — Какое-то время я буду в больнице… Но давай сейчас не об этом, ладно? Можем посмотреть фильм у меня дома, а к ночи пойти погулять. — К ночи? Можно?       Тон голоса неконтролируемо повысился, но Юнги на это только посмеялся, подавая Хосоку салфетку из-за соуса на подбородке. Вряд ли родители позволяли гулять до поздна, а тем более, ночами. — Мы закупимся энергетиками, чтобы не уснуть, и пойдём покорять ночной город. А потом встретим рассвет, как тебе идея?       Хосок словно зависает в пространстве, долго смотрит на Юнги, у которого приподнятые уголки губ медленно опускаются в тревоге неправильно сказанных слов. Юноша опускает голову на руки, плечи слабо подрагивают, вынуждая практиканта подскочить и сесть рядом, приобнимая. — Хосок? Всё в прядке? Я что-то не так сказал?       Юноша часто мотает головой, вытирает глаза тыльной стороной кисти, шмыгает носом и обнимает опешившего Юнги, крепко прижимаясь щекой к плечу. Рука Юнги заторможенно опускается на затылок, пока вторая охватывает за торс. — Ты всё так сказал. Я просто очень рад. Но если ты так будешь делать, я могу тебя полюбить.       Диссонанс эмоций охватывает с ног до головы. Руки подрагивают, потому Юнги прижимает их плотнее к телу Хосока. Он не ожидал, но взволновался вовсе не из-за того. А причиной стала вся та же мысль, вьющаяся вокруг нервной системы лукавой змеёй. Даже если Хосок его полюбит — завтра и не вспомнит.       Выбор фильма дался сложно. Хотелось посмотреть много чего, но времени хватило бы, максимум, на два полных метра. Или один большой, долгий и глубокий фильм. Юнги отговаривал Хосока от просмотра «Вечного сияния чистого разума» долгие двадцать минут. Сам смотрел его несколько раз. И никогда не думал, что будет настаивать на том, чтобы не пересматривать его снова.       В фильме не маловажную роль играет память. Можно сказать, что всё закручено вокруг этой, казалось бы, привычной детали, о которой мало кто задумывается. По сюжету, во вселенной фильма есть возможность стереть воспоминание о человеке, да и в целом, человека из своей головы. А Юнги уже с первых минут задумался о том, как было бы прекрасно, если бы создали то, что помогало бы запечатлеть человека в памяти. — Ты бы сделал так?       Вырванный из собственных мыслей, Юнги промаргивается и поворачивает голову к погрустневшему Хосоку, удобно устроившемуся рядом с плечом практиканта на его кровати в окружении подушек. В квартиру Юнги он вошёл без проблем и сомнений, будто к себе домой. — О чём ты? — Стёр память. Ты бы хотел забыть кого-нибудь? — Думаю, есть парочка людей, о которых я бы не прочь забыть.       Старания перевести всё в шутку с усмешкой не увенчались успехом. Хосок понимающе кивает и ближе жмётся к плечу, обнимая одной рукой за торс Юнги. Тот перекладывается удобнее, чтобы расположить руку на плечах Хосока. — Мне иногда кажется, что я что-то забыл.       Юнги захватывает воздух ртом, чтобы скрыть пробежавшие мурашки по спине. Волосы юноши путаются в его пальцах, щека льнёт к макушке, происходящее в фильме мало интересует. — В моей памяти лица родителей немного другие. Я помню, что у мамы была родинка на лице, а на фотографии её нет. — У тебя есть фотография родителей? — Я храню её в комоде между вещами, чтобы не забрали. При поступлении в больницу забирали все личные вещи, и фотографии даже, хотя мне их бабушка передала.       Хосок прикрывает глаза, поддаваясь мягким касаниям пальцев по коже головы, слабо улыбается, приподнимая подбородок выше, из-за чего касается носом линии челюсти парня. Видя его улыбку, Юнги и сам не замечает, как уголки губ приподнимаются. Хосок открывает глаза, выискивая взглядом на лице то, за что может зацепиться воспоминаниями. — А если я и тебя забуду со временем…?       Шёпот пробирает до костей. Юнги щёлкает по пробелу на стареньком ноутбуке, оставляя фильм на паузе в стороне, пока шуршит простынью, чтобы подняться в положение сидя и взять Хосока за руки. — Хосок, послушай…       Соблазн всё рассказать находился прямо за спиной, дышал холодом в затылок, хрипя на ухо то, чего должен избегать Юнги по правилам, чётко прописанным в папке с именем выделяющегося во всей больнице пациента. Хосок слушает. Внимательно и нервно, бегая взволнованным взглядом по лицу Юнги.       Что будет, если он сейчас всё расскажет? Поверит ли ему Хосок, уверенно думающий, что врачи ошиблись и он должен находиться в доме с родителями, обсуждая скорое окончание школы и поступление в медицинский? Возможно, правда дастся ему тяжело, возможно, он догадывался и только глухо усмехнётся, осознав, почему Юнги так яро хотел вытащить его за пределы больницы и погулять ночью, чтобы было больше времени провести вместе. А может, Хосок сочтёт Юнги за сумасшедшего и просто не поверит. В любом случае, расскажет он или нет — завтра в памяти Хосока от сегодняшнего дня ничего не останется.       И он рассказывает. Обо всём. О том, как произошла авария. О том, что родные не придут. О том, сколько Хосок пролежал в коме и по какой причине его положили в лечебницу. О том, сколько времени он уже находится под присмотром врачей, мед сестёр и таких практикантов, что периодически приходят в стены больницы за опытом. Сколько бы их ни было — Юнги хочет стать единственным, кого запомнит Хосок. Единственным, кто рассказал ему правду.       А Хосок слушает. Молча, не перебивая. Не показывая эмоций, от чего Юнги не знает, стоит продолжать или нет, но замолкает только в момент, когда рассказывать больше нечего. Он сказал всё, что можно было. И всё, что категорически нельзя, нарушая самое важное правило. — Так вот откуда ты про океанариум знаешь… — всё, что сказал Хосок после того, как Юнги замолчал.       Ему было важно не то, что он наконец посетил место, о котором давно мечтал, а то, что он сам рассказал об этом Юнги. И не помнит. Даже пробегаясь взглядом по блокноту с его собственными ответами, которые смутно, но разбирал по почерку Юнги. Даже то, о чём родители не знают, рассказал Юнги. И не помнит. — Ты как? — Юнги тянется к волосам, чтобы мягко погладить по голове. Хосок позволяет, но не отвечает, глухо усмехаясь. — Я понимаю, это сложно осознать… — Нет. Всё в порядке.       Захлопнув блокнот, Хосок откладывает его в сторону и втягивает воздух носом, поднимая голову. Глаза на мокром месте. Дрожащая улыбка на губах. Звуки чего-то разбивающегося в ушах. — Мы досмотрим фильм? — Да… Конечно.       Когда на улице стемнело, они вышли из квартиры. Хосок думал о концовке фильма, а Юнги о конце этого дня. По банке энергетика со вкусом граната в руках и ещё две в рюкзаке на плечах. Бомбер Юнги на Хосоке, потому что ночью прохладнее, а он не взял с собой тёплой кофты, и сцепленные в замок ладони. — Может, татуировку набить? Раз уж мне уже двадцать один и завтра я всё равно о ней забуду. — Врач запретил оставлять следы о прошедшем дне… Да и салоны уже все закрыты. — У тебя есть маркер?       Юнги ведёт плечами, пока Хосок ведёт его к лавочке и просит открыть рюкзак самостоятельно, чтобы найти что-то пишущее. В руки попадает чёрная ручка для конспектов, юноша долго вертит её между пальцев, задумчиво глядя на мигающий фонарный столб, проводя кончиком языка по кромке верхней губы. А затем просит Юнги подать руку и подвернуть рукав.       На запястье появляется вертикальное «мы», написанное рукой Хосока тонкими линиями. Юнги не задаёт вопросов, пока сердце ударяется с двойной силой о внутреннюю сторону грудной клетки сквозь все мягкие ткани, берёт ручку в свою очередь и пишет то же самое на оголённом запястье Хосока. — Сотрёшь, когда вернёмся в больницу.       Юнги кратко кивает, всё ещё держа руку Хосока в своей. Нервно убирает ручку обратно в рюкзак, даже не смотря, в какой отдел кидает, и подсаживается ближе, подтягивая юношу к себе на плечо в объятия. — Я бы хотел с тобой вот так всю ночь просидеть. Но у нас мало времени… Давай потратим его, как можно веселее. — Тебе нельзя пить. — Веселиться можно и без алкоголя. Попытаемся ворваться в какой-нибудь бар без проверки документов?       Раньше Юнги расценил бы эту идею как заведомо провальную. Но теперь отвлекает охранников пустыми разговорами, пока Хосок пытается протиснуться вместе с проходящей компанией, вжав голову в плечи, чтобы казаться меньше и незаметнее. А уже внутри весело смеётся сквозь музыку, обнимая практиканта за шею.       Юнги не прочь бы выпить. Заглушить нарастающее неприятное чувство, оттягивающее голову вниз, но ограничивается второй банкой энергетика, пока Хосок вливается к танцующим людям. Он бы стал душой подобной компании. Может, брал бы кого-нибудь на слабо, кто больше выпьет и на утро с хриплым смехом обещал больше никогда не пить. Флиртовал с кучей девчонок и парней, что уделяют внимание во время танца, пока Юнги наблюдает со стороны у стены, словно за одноимённым фильмом с плохим концом. Он бы пересматривал этот фильм, все любимые сцены и начало, но никогда не доходил до концовки, заранее её зная. — Кажется, на твою куртку пролили что-то. Прости-и-и.       Перекрикивая музыку, Хосок демонстрирует мокрый рукав, на который Юнги качает головой, обозначая не критичность ситуации. Юноша облегчённо выдыхает, оставляет свой энергетик на ближайший столик и аккуратно становится рядом с Юнги, обвивая его руками в объятиях и упираясь подбородком в плечо. Тот в повороте головы усмехается, сдержанно скрывая улыбку. Но от искренне открытого взгляда Хосока не сбежать даже если завязать глаза. — Ты выпил? — Ни капли. Ты ведь сказал — нельзя. — Не я, а твой врач. — Сейчас его здесь нет. Я слушаю только то, что ты мне скажешь.       Юнги не тактильный человек. Но желание обнять Хосока и не отпускать, пока тот не вырвется силой, готово встать на суде с обвинением о клевете. Тем более, когда он вот так близко, сам льнёт щека к щеке, игнорируя взгляды девушек, что рассчитывали на знакомство после совместных танцев. — Я наигрался здесь. Пойдём на звёзды смотреть?       Словно ничего и не происходило. Не было одностороннего разговора в квартире Юнги, не было его трясущихся рук и влажных глаз Хосока. Словно они на первом свидании, познакомившись пару часов назад в интернете, оба отчаянные и готовы на всё, потому что знают, что эту ночь проведут вместе, утро встретят в одной постели, а после пробуждения будут притворяться, что не знают друг друга. А Хосоку даже и притворяться не придётся. Юнги должен быть предельно аккуратен с этим вопросом, ещё аккуратнее со своими чувствами. Но Хосок останавливается посреди дороги, когда музыка уже не долбит по ушам, а сам бар далеко за спинами. — Что-то не так? — Хотел попросить тебя кое о чём. Но не хотел, чтобы это «кое-что» впервые у меня произошло в баре.       Юнги не понимает смысл сказанного, пока юноша не поворачивается к нему лицом и не подходит настолько близко, что носы их обуви сталкиваются, а между лицами расстояние, которое принято считать за намёк. Проморгавшись, он осматривается, не сдерживая короткого смешка. — Хочешь, чтобы это «кое-что» впервые произошло на улице рядом с круглосуточным Макдональдсом?       Хосок осматривается следом. Оценивающе разглядывает горящую вывеску, хмыкает и уверенно кивает. — Да, именно так. Имеешь что-то против Мака? — Мне казалось, первый раз должен быть более романтичным. — Какая разница? Я всё равно забуду. — Но я буду помнить, Хосок.       Юноша поджимает губы. Опускает голову и медленно отшагивает назад с понимающим кивком, чтобы либо найти более подходящее место, либо вовсе забыть об этой идее. Юнги перехватывает за запястье, там, где написано ручкой под одеждой. Укладывает ладонь юноши себе на шею, а своей скользит по талии под бомбером, чтобы вернуть в положение друг напротив друга. Хосок не разочарован, но выглядит именно так, когда обвивает шею Юнги руками. Когда ощущает тепло ладони на скуле, невесомое поглаживание подушечкой пальцев, словно по драгоценности в ювелирном магазине, которую вообще трогать нельзя. А Юнги не только нарушает запрет, но и намеревается взять с собой, вынести, не оплатив, невозмутимо проходя через охрану так, словно забрал своё.       Хосок не знает, как нужно, но прикрывает глаза в ожидании, когда Юнги приближается к лицу. Замирает на месте, забывая про ответ, когда ощущает плотно прижатые губы к своим. Щёки горят и Юнги, должно быть, ощущает это ладонью. Внутри стучит так быстро, так опасно, будто они не стоят на месте, а едут на переднем сиденье на высокой скорости без ремней безопасности с угрозой разбиться. И Хосок разбивается, когда Юнги выдыхает через нос, размыкая губы для того, чтобы сомкнуть их на нижней губе Хосока.       Он никого не целовал так прежде. Так, словно передаёт частичку своей души, перекладывая в доверенные руки с полным осознанием — ей там будет самое место. Так, словно от этого зависела жизнь, и не его собственная. Так, словно это его последнее слово перед тем, как замолчать навсегда. Он никого не целовал так, как Хосока. — Вау… Это… Лучше, чем я ожидал. — Лучше, чем океанариум?       Юнги усмехается, Хосок за ним. Поднимает голову выше, метаясь взглядом между появляющимися звёздами в поисках подходящего сравнения, пока Юнги, разомлевший от лести, закусывает щёку изнутри, плохо сдерживая улыбку. — Не сочти за оскорбление, но лучше, чем весь сегодняшний день. — Он ещё не закончился. Есть ещё пожелания?       Позволяя стеснительной улыбке скользнуть по губам, Хосок приподнимается на носочки, заваливаясь на Юнги с крепкими объятиями, от чего тот на момент теряет равновесие и прокручивается вместе с юношей вокруг своей оси, поддерживая его руками.       Они лежат на холодной траве в безлюдном парке, смотря на небо, что постепенно бледнеет, окрашиваясь в розовые с оранжевым оттенки. Солнце восходит, пробуждая ранних птиц, а веки тяжелеют вместе с сознанием, игнорируя неудобства и не самое подходящее место для сна. — Пора возвращаться.       От нервного осознания, что скручивает живот волнением, у Юнги сна ни в одном глазу. А Хосок вымотан, сонно кивает, лениво поднимаясь с примятой телом травы. Нежелание возвращаться в больницу, выпускать тёплую руку, тихо заводить в палату и возвращаться домой — Юнги старается игнорировать всё, на автопилоте следуя в сторону лечебницы, не проронив ни слова до самого входа.       Больница ещё спит. Недовольный вынужденным пробуждением охранник пропускает внутрь, где, будто находясь всё это время в ожидании, врач встречает вернувшихся. Хосок покорно возвращает куртку и удачно прячет руки за спиной, привычно улыбаясь в глаза мужчины. Юнги выпрашивает ещё немного времени, чтобы побыть в палате с юношей наедине и благодарит, получив согласие. — Будешь укладывать меня спать, как ребёнка?       Хосок вновь в привычной для больнице одежде. Удобно укладывается в постели, зашторив окна, пока Юнги сидит на краю кровати, не вписываясь в интерьер из-за повседневного вида. — Просто… Хочу ещё немного побыть с тобой, пока ты не уснул. Наступит завтра и…       Он не договаривает. Не может, ком нервов встаёт посреди гортани, не позволяя словам выйти. На вдохе опускает голову, потирая пальцами одной руки глаза, пока второй сжимает ладонь Хосока. Тот движется ближе, сцепляя пальцы в замок. — Э-эй. Ну чего ты, плачешь что-ли? — В глаз что-то попало. — Завтрашний день, я полагаю?       Хосок хмыкает, и Юнги криво усмехается, потому что шутка могла удастся, если бы контекст был немного иным.       Хосок устал и ему нужно поспать. А когда он проснётся, для него наступит завтрашний день, несмотря на то, что «завтра» уже наступило. Юнги не готов к этому. Не готов возвращаться домой, спокойно ложиться спать и, как ни в чём ни бывало, возвращаться в лечебницу с мыслью, что встретит Хосока, который вновь будет читать книгу с начала. Хосока, который будет спрашивать про родителей, ожидая их визита. Хосока, который будет показывать вязанные его бабушкой зимние носочки, подаренные на прошлый день рождения. Хосока, который теперь в принципе не празднует день рождения и торжественно не распаковывает подарки в кругу семьи и близких. Хосока, который не помнит прошедший день, прошедшую ночь, прошедшее утро. Хосока, который не помнит его.       Поднимаясь на колени, юноша подзывает жестом ближе и Юнги покорно приближается, пока Хосок склоняется к уху, прикрывая ладонью. Ему нужно кое-что сказать. Выдерживая паузу, шепчет, а Юнги замирает, затаив дыхание. — Завтра я полюблю тебя снова.       Губы мягко касаются щеки. Юнги просит не засыпать, предлагает выпить кофе или ещё энергетика, разрывается в рыданиях, пока не осознаёт, что ничего не ответил на самом деле, срываясь на крик лишь внутри себя, пока душа распадается на осколки. Собрать их будет сложно.       Хосок смотрит в сторону двери, когда Юнги стоит у неё в издевательском ожидании каких-то изменений. Юноша блекло улыбается, напоминает утренний рассвет, пальцем потирает «мы» на запястье. Юнги уходит, закрывая за собой дверь, по которой спускается на корточки, зарываясь лицом в подставленные ладони.       Утро понедельника всегда навевает тяжесть. Но этот понедельник стал самым тяжёлым во всей жизни Юнги. Даже с пьяного угара он вставал проще. Спустя сутки на ногах и с тяжёлой температурой пробуждение — никогда не давалось так нелегко. Все самые отвратительные дни, собранные в одну кучу, не перевешивали часу весов по сравнению с одним простым привычным понедельником.       Белый халат, блокнот с ручкой и гранат. Юнги долго смотрит на лежащий перед ним фрукт, купленный далеко заранее ради каждодневной традиции при входе в одиночную палату пациента. Рваным движением забирая блокнот, он торопится выскользнуть в коридор, игнорируя подоспевших практикантов и давно проснувшихся мед сестёр.       Стук в дверь, лёгкий скрип и тихие, почти бесшумные шаги. Юнги пересекает порог палаты. Хосок сидит на кровати с опущенным на запястье руку, свесив ноги вниз. Улыбается, завидев вошедшего. Сердечная мышца сокращается. — Здравствуйте. Моё имя Мин Юнги, я студент-практикант и сегодня буду заботиться о вас.       Хосок потирает большим пальцем почти пропавшее «мы» на запястье. Поднимается с кровати и заинтересованно осматривает нервно поджимающего губы практиканта. — Сегодня без граната?       Взгляд становится выразительнее из-за округлившихся глаз и Юнги слышит смех, который уже слышал раньше. Не имеющий веса, от чего разлетается по всей комнате, находящий себе место между четвёртым и пятым ребром смех. Он потирает грудную клетку пальцами в намерении сохранить навсегда оказавшееся внутри тепло.