На поверхность

Дима смотрит на свои обмотанные бинтами пальцы, чувствует, как внутри все переворачивается от отвращения к себе. Вместе с алкоголем по венам растекаются все те мысли, которые он подавлял в трезвом состоянии. Как они подступают в горлу, собираются комком, который невозможно проглотить. И не может же не думать, скатываясь с каждой секундой все глубже в пучину, заполненную мыслями. Шепчет под нос тихо-тихо, чтобы только он сам слышал, да и нет никого в баре, кто заинтересовался бы им. — Господи, я же не успею... Она же умрет... — дрожащими пальцами он держит в руках бокал с алкоголем. Тот ходит ходуном в руке, как ходят ходуном мысли Димы, что с каждым глотком погружался все сильнее в пучину собственной головы, в которой роились самые темные мысли. Они выходили на поверхность только вот в такие моменты, моменты слабости, когда Дима брал в руки спиртное, чтобы расслабиться. Или когда он уходил в длительные запои, которые с каждым разом становились все длиннее, — Такую сумму собрать просто не реально... Мне даже Бог не допоможе. Я не заслуживаю сочувствия. Я отвратителен. Он трет лицо руками, впивается пальцами в щеки, словно желая отрезвить себя таким образом или просто подсознательно желая навредить, наказать за слабость, которую не может победить. Да только вот ничем это особо и не поможет, ведь сидя здесь, в баре, Живчик лишь зря тратит время, за что потом будет корить себя еще сильнее. Но, к сожалению, бар был одним из немногих мест, где он мог расслабиться. Но также был местом, в котором Женя терпеть не мог его видеть. Потому что пьяный проводник - не рабочий проводник. Дима чувствует, как к горлу подкатывает комок, как сильнее начинают трястись руки, предвещая истерику, и не слышит за гулом в голове тихих, таких знакомых, шагов, что раздаются позади. Зато он слышит раздраженный голос и чувствует прикосновение, от которого прошибает все тело. — Сука, да как ты заебал, — Женя кладёт руку на чужое плечо, сжимает до неприятной боли, которая чуть-чуть, но отрезвляет Живчика, — Я только отвернулся на пару минут, а ты уже ужрался, как свинья. Ты можешь хоть раз вести себя нормально блять? — его голос звучит низко, опасно, словно вот-вот и он стащит Диму со стула, поволочит за пределы бара, да выбьет из него всю дурь вместе с теми литрами алкоголя, что парень в себя влил. Чтобы пришел в себя, чтобы снова был готов работать, а не вести себя, как бесхребетная тварь, от которой не было никакого проку. Дима поворачивается к мужчине лицом, щурится, пытаясь сконцентрировать взгляд на чужом лице, да не видит ничего, кроме размытого силуэта, за который зацепиться было до безумия сложно. Парень чувствует, как подкатывает к горлу тошнота, как мысли сбиваются в кучку, прибивая его к стулу. И чувствует ведь, что где-то внутри копошится что-то, что заставляет отпрянуть от Жени, посмотреть на него по-другому, словно на незнакомца, от которого хотелось оказаться как можно дальше. Диму затошнило. — Ты меня не любишь ведь да? — спрашивает Дима тихо, бегает взглядом по чужому лицу, словно пытаясь выискать на нем что-то, что ответило бы на его вопрос положительно. Только вот лицо Черепа не выражает ничего, кроме ледяного спокойствия, словно происходящее касалось его в последнюю очередь. Он сжимает пальцы на плече, впивается пальцами, смотря на Диму, как на идиота. И вздыхает медленно, словно сдерживаясь от того, чтобы приложить его головой о стол прямо сейчас. Впрочем, рука его передвигается выше, идет пальцами по шее, сжимает чужие пряди, заставляя смотреть себе в лицо. — Не говори хуйни, Дим, — обманчиво мягко отвечает Женя, хотя рука его до боли сжимает пряди, взгляд его холоден, ему не нравится, что они в помещении с кем-то еще, даже если людей не так много. Рука возвращается на плечо, тянет на себя, стаскивая со стула, тащит буквально за собой, чтобы не выяснять отношения на виду. Они выходят на улицу, идут по закоулкам, когда до Димы запоздало доходит раздражение от того, что его тащат за собой, как провинившегося щенка. — Э, не руки убрал, ты не мой отец, чтобы тащить меня, как пиздюка, — Дима брыкается, Дима пытается убрать чужие руки от себя, скидывает с плеч. И тут же получает пощечину по щеке, такую привычную и все равно обидную, отчего дергается в сторону, смотря на Женю с прищуром. Следующий удар приходится в подбородок, потом — в бок, отчего Дима отшатывается, приваливается к стене, поднимая руки инстинктивно, пытаясь защититься. Да только вот раздраженный, разгневанный Женя, уставший от вечных истерик своего любовника, бьет сразу и с силой, чтобы тот даже не успел подумать о следующем ударе. На тощем теле останется множество синяков, которые будут напоминать о том, что произошло, они будут ныть и немного кровоточить, но даже после них Дима будет верить в то, что Женя его любит. Ведь боль отрезвляет куда лучше, чем что-либо еще. Помогает собраться, пускай сейчас сделать это до безумия сложно. Он падает на колени, больно ударяясь об асфальт, хрипит тихо, не в силах поднять голову, ведь перед глазами все кружится, спасибо алкоголю. И чувствует, как в волосы снова впиваются чужие пальцы, почему-то Жене нравилось причинять боль Диме именно таким унизительным способом. — Ты не имеешь права пререкаться со мной, сука, — шипит в чужое лицо Женя, сжимая пальцы в спутанных прядях, придвигая лицо ближе к себе, смотря холодным взглядом в чужие глаза, — Все, что у тебя есть — благодаря мне. Так что будь послушным мальчиком и идем за мной, тебе нужно протрезветь. Ему плевать на то, что Дима в настоящем ужасе, что смотрит так, словно Женя вот-вот добьет его, превратит в сплошное кровавое месиво, в котором уже будет невозможно узнать человека. Эти мысли возникают подстегиваемые алкоголем, что все еще циркулирует по венам, они захватывают голову так быстро, что Дима не успевает даже остановить себя, вспомнить все те прикосновения и поцелуи, которые всегда отвлекали его вот в таких моментах, он лишь дрожит мелко, испуганно, пока Женя давит его своим авторитетом, своим раздражением и желанием навредить. — Еще раз увижу в баре — больше ничего от меня не увидишь, — Череп нехотя отпускает чужие волосы, пинает в бок ногой, но не чтобы сделать больно, нет, лишь выпустить остатки гнева, что бурлили внутри с того момента, как он увидел Диму, напивающегося в баре. Тот мог стать большой проблемой, из-за которой ему придется искать нового человека, что сможет вести его группу. А это лишняя морока, — Я же о тебе забочусь, Дим, ты угробишь свое здоровье этим. Он сжимает чужой подбородок пальцами, приподнимает, обманчиво ласково поглаживая щеки, кожа на которых все еще была красноватой от ударов. Смотрит только так, что все внутри Живчика замирает от страха, словно он попался в капкан, из которого выбраться, не разорвав к чертям себе ногу, невозможно. А потому Диме остается лишь смириться, сжать губы плотно, снова и снова прощая побои, смотря с улыбкой, что приклеена к губам. — Ты же понимаешь это, Дим? — Да... Женя.