──⊹⊱✫⊰⊹──
С последней встречи Дадзая и Накахары прошло уже достаточно времени; парни успели позавтракать утром, в очередной раз проведя ценное время друг с другом за приятной беседой. Осаму сидел в своей палате и усердно старался успеть доделать кое-что до часа, когда пациентов выводят на прогулку: парень складывал недавно выданные ему листы в несколько раз, после чего осторожно разделял их на равные части. Должно было получиться ровно тридцать шесть небольших прямоугольников. Далее он стал аккуратно намечать на каждом из них масти: пики, крести, бубны и черви, что в целом было довольно просто, ибо на каждую карту он тратил не более минуты. Долго и тщательно повозиться пришлось с королями, дамами и валетами. Однако шатен не поленился детально запечатлеть облик каждого на бумаге по памяти. Для чего это было? Абсолютно очевидно. В прошлый раз Дадзаю так понравилось играть с Накахарой в «крестики-нолики», что ему захотелось вновь хорошо провести с ним время и создать новые приятные воспоминания и тёплые впечатления. Закончив скрупулёзно вырисовывать мелкие лица, Осаму наконец-то с хрустом выпрямил затёкшую спину и взглянул на результат своего долгого, кропотливого труда. «Недурно вышло», — подумал он. Но вдруг шатен услышал чужие шаги, доносящиеся из коридора. Быстро припрятав импровизированные игральные карты в карман, Дадзай застыл, глядя на медленно открывающуюся дверь в ожидании. — И снова здравствуйте, юноша! — с весёлой улыбкой воскликнул врач. Закатив глаза, он пробормотал в ответ: — Здрасте… — Таблеточки пьём и на выход. Снаружи погодка просто чудо! — Угу, — шатен кивнул и покорно вышел из палаты, некрепко придерживая слегка потеющей ладошкой в кармане только что бережно нарисованные «карты».──⊹⊱✫⊰⊹──
Шатен вышел на улицу и сразу заметил Чую, стоящего где-то вдали от больших компаний неинтересных ему пациентов. С довольной ухмылкой Дадзай подошёл к нему, махая при том рукой. Шатен опередил Накахару и не дал ему сказать ни слова: — Здравствуй, Чу! Пошли-ка со мной, — Осаму, едва прикоснувшись к плечу Чуи, повёл его подальше от чужих глаз, к тротуару, где уже оба привыкли сидеть. Сев на холодный бетон, Дадзай достал из кармана «карты» и прошептал, с осторожностью показывая, — смотри, что я сделал… Накахара взглянул на них с лёгким удивлением: — Ого, — он разглядел их мельком, после чего тихо добавил. — А нас за это не отругают? Это же, всё-таки, азартная игра… — Да ладно тебе, Чу, мы же не на деньги играем, — Осаму отмахнулся. — Но если претензии будут, то я сам выкручусь, не переживай. После недолгих раздумий, Чуя слегка улыбнулся ответу Дадзая и кивнул. Осаму принялся тщательно тасовать карты, что оказалось крайне тяжело: тонкие листы бумаги едва ли не сдувало при лёгком порыве ветра. А потому шатен делал это осторожно, дабы не порвать и не потерять ни одну из карт, и раздал обоим по шесть. Парни начали первую игру, временами опасливо оглядываясь по сторонам, дабы их не поймали за азартной игрой. Как что-то незаконное делали, ей-богу! Партии были самыми непримечательными, но рисунки на картах оказались бесподобными; то, как Дадзай оформил каждую, было ни с чем несравнимым шедевром; рисунки безумно красивые и неповторимые. К тому же, Осаму не давал партиям быть совершенно неинтересными: временами он отшучивался по теме игры, наигранно пытался жульничать и напевал под нос придуманную в моменте мелодию, которая больше была схожа на бессвязное бормотание. Всё это долгое время, по правде говоря, Чуя не упускал возможности и кратко взглянуть на худощавые руки Осаму: то, как белели его костяшки и выпирали тонкие вены при малейшем напряжении руки, и как длинные пальцы немного подрагивали, с одной стороны в некой мере завораживали, но по большей части вызывали жалость. Болезненный вид Дадзая буквально кричал о том, как много тяжких моментов шатену пришлось пережить. Закончив несколько партий, Осаму начал бережно и медленно собирать «карты» в стопку: — Хватит, пожалуй, на сегодня, а то мне уже самому страшно, мало ли что скажут. Подозрительно тихо мы здесь сидим, — шатен усмехнулся. Чуя понимающе кивнул, с улыбкой: — С тобой интересно играть! Спасибо, что постарался их сделать, я не ожидал, что ты сотворишь что-то подобное. Честно говоря, они получились очень красивыми… Можно мне взглянуть на них поближе? — Конечно, Чу, держи, — Осаму протянул их рыжему. Накахара принялся хорошенько рассматривать каждую карту поочередно, уделяя внимание каждой мелкой детали, которую прорисовал Осаму. Они не были похожи на те, которые Чуя привык видеть; они совершенно уникальные, сделанные с душой и с определённым стилем, который теперь навсегда отпечатается в памяти рыжего, как то, что ассоциируется с Дадзаем. — Такие красивые… Ты прекрасно рисуешь, — Чуя протянул их обратно в руки Дадзая, нечаянно коснувшись его до дрожи холодной кожи, отчего испытал нечто странное, новое, совершенно необузданное чувство. Ему захотелось сделать это вновь, однако озвучивать странного желания он не стал, пусть и потребность в чужих прикосновениях безжалостно съедала его омрачённую душу. — Спасибо, Чу, — он улыбнулся. — Пойдём, может, прогуляемся? — Да, давай, — Накахара встал, следом поднялся и Дадзай. — Ты спросил на сколько ты здесь? — Да, минимум на месяц, — вздохнул Дадзай. — А могут и на больше? — Ну, состояние у меня весьма запущенное, сказали, и такой вариант возможен. — Правда? Так плохо? — Ну, я бы не сказал, но временами действительно невыносимо. — Ты о галлюцинациях? — Это малая часть, Чу. Накахара вздохнул. Каждый раз, когда он ненароком поднимал подобные, тяжёлые темы, ни к чему хорошему это не приводило, а наоборот, причиняло ужасную душевную боль и ему, и Осаму. Потому совсем не весёлый разговор тут же бы закрыт: — А знаешь, к слову, мне нравится, что ты называешь меня «Чу», — на его лице сияла довольная и беззаботная улыбка. — Буду знать, — Дадзай улыбнулся в ответ. — Можешь, кстати, тоже называть меня по имени? — Если ты просишь, конечно. — Меня так, по правде говоря, называет только мама. — Только она? А отец тогда как? — недоумевал Накахара. — Не по фамилии, понятное дело. Всяко. Но ни в коем случае не по имени. — Извини за вопрос, как именно? — зачем-то спросил рыжий, не подумав. — Неприятная история, — Дадзай стал разговаривать в пол голоса. — как только не называет: выродок, урод… шлюхин сын и тому подобное. Чуя почти точно почувствовал, как в груди сердце болезненно дрогнуло: — Господи… Ты шутишь? — К сожалению, нет. — Какой кошмар… Прости, пожалуйста, что спросил… Мне очень жаль. Осаму тяжело вздохнул и решил рассказать Чуе то, о чём всегда предпочитал молчать: — Чу, можно я тебе выговорюсь? — с надеждой, почти жалобно спросил Осаму, словно остерегаясь отказа или неблагоприятной реакции на его рассказ. — Конечно, Осаму, я тебя слушаю, — он насторожился, но не был готов отвергать приятеля отказом; это было бы не очень хорошо с его стороны. Собравшись с силами, Дадзай начал тихо, едва слышно: — Понимаешь, я не был запланированным ребёнком. Отец возненавидел меня ещё до рождения и часто избивал мать во время её беременности, изначально считая, что меня она… «Нагуляла». Потому принуждал от меня избавиться, хотя всё равно было поздно, — его мягкий голос вдруг начал слегка дрожать, когда он добавил ещё тише, почти шёпотом. — Лучше бы я действительно не родился, ей-богу… Голубые очи Накахары распахнулись от услышанного. Он прекрасно понимал, как реагировать, но ему было жутко стыдно и неловко проявлять искреннее сочувствие к приятелю. Слова поддержки словно застряли в горле, вызывая ощущение тяжёлого кома. Рыжий просто сглотнул и негромко сказал: — Извини, что поднял тему… Мне, — он сделал паузу для глубокого вдоха, неловко потирая затылок, и сказал единственное, на что хватало сил и смелости, — мне искренне жаль, правда. Осаму почувствовал, как душа вдруг освободилась от оков страха и боли. Когда он рассказывал данную историю психиатру на приёме, то не испытал такого освобождения, которое ощутил только что. Это было ни с чем несравнимо. Социальная неловкость и стыд Накахары за каждое действие, заводящее разговор не в то русло, не могло остаться незамеченным, потому он на радостях и облегчении поспешил излить все свои искренности: — Всё нормально, Чу, не переживай. Просто спасибо… Большое спасибо. На душе вдруг стало теплее и он кивнул: — Вовсе не за что меня благодарить… И, пожалуйста, не говори больше, что тебе лучше было не родиться. В конце концов, у тебя есть мама, которая не сделала аборт. Она тебя любит. Дадзай кивнул, с теплотой улыбнувшись; он внезапно стал немного счастливее после сего рассказа, это слишком очевидно. — Как прикажете, дорогой Накахара, — игриво последовало в ответ. Он снова пытался разрядить обстановку. — Ой, не называй меня так. Так психиатр ко мне обращается. Осаму лукаво хихикнул: — Дорогой Накахара… — Осаму! — Чуя легонько толкнул приятеля в плечо. — В чём дело, дорогой Накахара? Рыжий пытался имитировать устрашающее недовольство, подыгрывая шатену, но быстро сдался и залился тихим смехом. — Да ладно тебе, — усмехнулся Дадзая, — я просто по-дружески издеваюсь, малыш. Накахара завис в недоумении и лёгком смущении, услышав новую кличку: — Ладно, прошлый вариант мне нравился больше… Дадзай рассмеялся, прикрывая рот рукой: — Всё-всё, больше не буду. — Спасибо, Осаму, — с теплотой ответил рыжий. Между парнями наступила небольшая пауза, которая бесцеремонно оборвалась вмешательством психиатра так внезапно, что они вздрогнули. — Мальчики, закругляемся! — Господи..! — тихонько вскрикнул Накахара, на что шатен снова не удержал звонкий смех. — Да хватит уже ржать надо мной, Осаму! — Пошли уже, Чу, — Шатен легонько толкнул рыжего в плечо, с улыбкой шагая обратно в здание. Чуя растерянно поспешил за ним. — Завтра, если уедешь, со мной не попрощавшись… — Осаму нарочно не договорил свою «угрозу». — Да нет, что ты? Я дам знать. — Чудно, — Осаму довольно ухмыльнулся.──⊹⊱✫⊰⊹──
Парни мирно разошлись по своим палатам. По правде говоря, Осаму не испытывал стыда за то, что спонтанно открылся Накахаре; юноша искренне верил и точно знал, что Чуя очень надёжный и понимающий человек. Шатену хотелось бы проявлять больше знаков дружеского внимания, но, увы, ему было тяжело даже притронуться к Накахаре; не потому, что он противен Осаму, а потому, что он просто не привык к ним. Тактильность всегда была для Дадзая неким странным и непонятным вздором. Более того, он боялся слишком сильно к нему привязаться, ибо больная привязанность Осаму причиняла ужасную боль обеим сторонам. Накахара тем временем был на седьмом небе от счастья от мысли, что нашёл столь прекрасного человека. Ему хотелось проводить всё свое свободное время с Дадзаем и ни с кем другим, даже с родителями, ибо от Осаму он получал гораздо больше понимания и внимания, которых так не хватало в его жизни. Но проблема была в том, что парень не привык говорить или действовать искренне; это давалось ему так тяжело, что даже простое «я тебя люблю» навсегда болезненно застревало в его горле, не смея покидать дрожащие уста.