Сосновый перебор

Я позову звезды смотреть на тебя Туманы рассеются, а капли дождя Будут как звезды смотреть на тебя Проходят года, я все также без ума*

Антон вальяжно прогуливается по береговой линии, засунув руки поглубже в карманы бесконечно широких леопардовых шортов, и вглядывается в линию горизонта, за которую неизбежно западает медленно гаснущее солнце. Окрашенное в румяный багрянец небо растекается над головой, превращая бирюзовую водную гладь в розоватое отражение убегающих прочь облаков, а несущиеся воспоминания рассеиваются легкой дымкой уходящего дня. Парень блаженно прикрывает глаза и солоноватым запахом моря заполняет испачканные городским смогом легкие, пока на плечи мягко опускается радость долгожданного отпуска. Их саднит краснотой сгоревшей под палящим солнцем кожи, игриво пощипывает такой же сгоревший нос, который уже завтра начнет облезать, а по телу разливается приятная ломота давно забытых физических нагрузок. Ноги проваливаются в светлый песок, который то и дело прихватывает подкрадывающимися к нему пенными волнами, бесповоротно намачивая. Мелкие камушки вперемешку с ракушками и лентами изумрудных водорослей омывает на берегу, а нарастающие с каждой минутой приливы то и дело приближаются к настроенным за день песчаным замкам, чтобы забрать их в свои пучины, образовывая сотни тысяч таких же забытых и потопленных Атлантид и Александрий. Крики надоедливых чаек, являющихся неотъемлемой частью любого морского отдыха, режут по ушам резким, пронзительным гулом, и Антон сжимает в карманах кулаки, чтобы на этот раз предотвратить несогласованное нападение: у него тогда даже еды с собой не было, а гоняться за чертовой курицей, стащившей его любимое кольцо, все равно пришлось. В тот день мир стал богаче на одну фаршированную золотом чайку и одного обиженного на нее Шастуна. Стянутые с ног не по погоде кроссовки стоят чуть поодаль, чтобы не намокли от морской пены, на них непрезентабельно расположился светлый, набитый до отвала шоппер, а чуть дальше от берега на песке чернеет мужская джинсовка. Высокое дерево с раскидистой кроной стекает на землю последними размытыми водой и закатом пятнами густой тени. Позади раздается подозрительный треск, и Антон испуганно оборачивается, обнаруживая, к своему удивлению, совсем не неуклюжую белку, запутавшуюся в ветках. И не ленивца, заплутавшего сюда по ошибке невнимательных пьяных матросов. И даже не дятла, которым, чисто теоретически, можно было бы назвать это несносное существо, но Шаст тогда бы рискнул обидеть милых птиц, которые совсем этого не заслуживают. Потому что вместо него на ветке Антон обнаруживает Арсения с телефоном наперевес. – Ты что, с ума сошел? – развернувшись, парень подходит к дереву и, несмотря на то, что едва сдерживает разрывающий его смех, все же пытается оперативно придумать, как в случае чего поймать нерадивую обезьяну. Арсений же, ухватив телефон всего тремя пальцами, вцепился в кору едва ли не зубами и балансирует на грани равновесия. – Почувствовал зов предков? Жаль, конечно, что все же не зубами. Семейный альбом не переживет потерю такого шикарного кадра. – Какой же ты остроумный, ха-ха, – Арсений бурчит, явно недовольный тем, что позволил себе оказаться в глупой ситуации, из которой самостоятельно никак не выбраться. Он пробует двинуть рукой, чтобы ухватиться покрепче, но та, соскальзывая, съезжает в сторону и не оставляет ему никаких шансов на гордую независимость. Арс кривится и просит устало: – Можешь помочь? Я, кажется, немного застрял. Шаст вздыхает устало, осматривая последствия чьей-то недальновидности, но даже несмотря на легкое раздражение и довольно тяжелое волнение, не отпускающее поджилки, все равно не может сдержать улыбку. Ну не могут они, как все, гулять чинно по пляжу, прохаживаясь после ужина, и мочить ноги в соленой воде, провожая закаты под коктейли из «все включено». Нет, они всегда куда-то бегут, спешат, едут и летят, боже упаси тот полуразваленный кукурузник, и Попов со своим шилом в заднице никак не может успокоиться. Ему нипочем ни стертые в кровь ноги, ни постоянные опоздания, ведь Антон любит поспать, ни угроза жизни через падение со скалы. Теперь вот, плюс ко всему, они еще и по деревьям ползают. Интересно, а их медицинская страховка покрывает поломанные конечности? Утопление вот нет. Антон вчера проверял. – Зачем ты вообще сюда полез? – первым делом Арс подает ему не руку, а драгоценный телефон, потеря которого для него смерти подобна. Шаст же, фыркая, тем не менее, кладет его бережно в карман, первой спасая технику. А уже после, полностью освободив руки, перехватывает поудобнее парня за подмышки и пытается осторожно сместить его центр тяжести. – Я увидел крутую гусеницу, а с земли не дотягивался, чтобы ее сфоткать, – Арс хватается за Антона, спасая себя от неминуемого падения, но нога предательски соскакивает с влажной коры, отправляя юношу в неконтролируемое скольжение животом по стволу. Арсений сдавленно стонет, а из-под задравшейся футболки проглядывают покрытые каплями крови царапины. Неприятно, конечно, зато на земле и живой. – Да уж, своей смертью ты точно не умрешь, – Антон, сдерживая смех, качает головой укоризненно и с облегчением выдыхает. Критично осмотрев побежденного деревом Арса, он не обнаруживает серьезных причин ехать в ближайшую больницу и принимается освобождать юношу от обломков коры и грязи с листьями, налипших на пострадавшее тело. – Что, кто-то добьет за слишком длинный язык? –расстроенный, дергающийся от заботливых, но все же болезненных прикосновений, Арсений даже в такой ситуации тихо посмеивается и пытается кое-как грязными пальцами стереть проступившие на животе красные капли, чтобы не испачкать новую футболку. – Я вообще хотел сказать, что ты убьешься раньше времени, но твой вариант я тоже исключать бы не стал, – Антон смеется, последний раз осматривая более или менее пришедшего в себя Арса, и делает мысленную пометку все-таки зайти в аптеку за перекисью и зеленкой. Упирает руки в бока, нависает сверху, но спрятать улыбку под слой укоризны никак не выходит: – Вот зачем ты вчера на скалу полез? – Потому что фотка с обрыва получилась просто потрясной, – бесстрашного Арсения нахмуренными бровями и грозным взглядом не напугать, поэтому он стойко держит оборону и смотрит прямо, бесстыдно широко при этом улыбаясь. Слабоумие и отвага – вот с каким принтом Шаст закажет ему следующую футболку. – Ага, а я чуть не остался отцом-одиночкой. – Думаю, Буся сможет пережить потерю одного кормильца. – Как всегда, ранишь меня в самое сердце. Трагично прижимая ладони к груди в излишне драматичной оскорбленности, Антон прикрывает глаза и откидывает голову назад, так, словно еще секунда – и он тотчас же лишится чувств. Правда, заслышав тихое хихиканье и получив острым локтем под ребра, все равно сыпется и смеется. Поправляет Арсу одежду, стряхивает последнюю грязь и, осторожно приобняв за талию, улыбается. – Пойдем, присядем ненадолго. Передохнем хоть. Шаст искренне мечтает хоть раз просто посидеть и потупить перед бассейном или просто на диване в пустоту, вот только у Арса на счет этого отдыха, как, впрочем, и всех других, совсем другие планы. Поэтому сейчас пренебрегать выпавшей ему чудесной возможностью Антон не спешит. Арсений кивает устало, даже не берясь спорить: видимо, бесконечные экскурсии и вылазки за территорию отеля утомили не только бессовестно ленивого Антона. За те два дня, что прошли с момента их приезда, они в номере провели меньше времени, чем за его пределами, и Шаст рад бы сказать, что все это время они нежились около бассейна, поедая несметное количество еды, но все, что у них было – неудобные автобусные сидения в компании сумбурно закинутых в себя бутербродов. Он улыбается мягко, проходясь пальцами по любимому боку, и бережно подводит Арса к ближайшему шезлонгу. Усаживает, получая в ответ неизменную улыбку благодарности, уходит, чтобы забрать забытую на песке джинсовку, а после накидывает ее на плечи Арсения, потому что вечером заметно похолодало. Шоппер снова укладывается на пару переставленных поближе кроссовок. – Хорошо тут, – Арс тянет мечтательно, запрокидывая голову вверх. Придерживает аккуратно джинсовку на плечах, рассматривает зачарованно раскрашенное в безумную палитру заката небо и бесконечно много улыбается, периодически посматривая в сторону Шаста. – Не знаю. Мне тут не особо нравится, – Антон же, мечтавший совсем о другом, задумчиво осматривается, а после тяжело вздыхает, гипнотизируя взглядом одну точку на горизонте. Возможности полноценно обнять или поцеловать Арсения все еще нет, поэтому он просто придвигается максимально близко и бедром касается чужого бедра. – Все совсем не так, как в детстве. – Зато на банане наконец-то покатались, – Арс, скинув по-быстрому перевязанные разноцветными шнурками кеды, осторожно касается босыми ногами забравшихся поглубже в песок ног Антона. Улыбается мягко, кладет украдкой руку ему на бедро и поглаживает нежно, неизменно разнося кончиками пальцев по телу привычное покалывание. – Это да, но пахлавы до сих пор не увидели. И никаких тебе пирожков с картошкой, – Шаст наклоняется вперед, скрывая тем самым легкомысленную руку Арсения, шарящуюся в районе его точки согласия, при должном усердии даже, кажется, на прыжок с парашутом. Упирает локти в коленки и кладет голову на раскрытые ладони. – Нет того детского восторга, когда чувствуешь первые запахи выпечки и бежишь вперед по разбросанным огрызкам яблок. – Думаю, здесь яблокам больше апельсины предпочитают, – Арс посмеивается тихо и тут же отбрасывает в сторону корку апельсина, найденную под толщей прогретого солнечным днем песка. – Да и в тех местах, не думаю, что подобное все еще осталось. Сколько ж лет-то прошло, только представь. На этот раз тяжелый вздох они делят уже на двоих. Действительно, прошло больше двадцати лет, и наверняка за это время ничего, что так бережно и долго хранится в пыльной памяти сентиментального Антона, уже и не существует: пляжи давно реконструировали, регламентировали и ужесточили санитарные нормы для пищевых продуктов, а под торговлю отвели отдельные зоны. Места, которые когда-то приносили маленьким детям безграничную радость, утеряны безвозвратно, да и те самые дети, что носились вертолетами по пляжу и часами напролет строили замки из песка, пока их родители отдыхали, уже давно скучные и нудные взрослые без желания лишний раз выходить на улицу. Хотя нет. Антон спешит себя поправить: он, может, и оставил уже безоговорочную радость, стараясь принимать жизнь такой, как она есть, но вот Арсений – дело совершенно другое. Он еще не утратил в себе то самое озорное веселье при случае, когда можно быть самим собой, тот искренний запал и задор человека, который не боится показывать на людях искренние эмоции. Который даже сейчас может позволить себе забраться на дерево ради хорошей фотографии обыкновенной волосатой гусеницы, рисковать жизнью на краю обрыва ради лучшего обзора необычного голубого озера и уже третий год терпеть брюзжание своей половинки двадцать четыре на семь только потому, что когда-то их вместе свела судьба в виде сомнительного чувства юмора одного из руководителей. Кто-то может назвать это глупой опрометчивостью, местами даже безответственностью и недальновидностью, но Антон, который привык всю свою жизнь просчитывать наперед, который раньше именно так каждый раз и думал, да что уж греха таить, и сейчас иногда думает, но только потому что смертельно боится за этого дурилу, ценит в Арсении каждую его уникальность. Легкость, безоговорочное жизнелюбие и неподдельная искренность, горящая в глазах жажда жить и стремиться запомнить каждый прожитый день из раза в раз подкупают Антона. Подкупают и, даже несмотря на смертельную усталость после очередного похода или сплава, прости господи, на байдарках, заставляют любить еще сильнее. – А знаешь что? – Арсений вдруг подбирается и разворачивается корпусом к заметно притихшему Антону. Бодрится, поднимает голову воинственно и расправляет широкие плечи так, словно удумал как минимум отмудохать Посейдона. – Я обещаю, что найду тебе завтра пахлаву! Все, что угодно для этого сделаю, но достану. Обещаю! – Может, все-таки не стоит? – Шаст, выпрямляясь, нервно посмеивается: зная Арсения, тот действительно готов на все ради исполнения данного обещания. А вот знакомиться с местными отделениями полиции Антон желанием, мягко говоря, не горит. Его еще после своих не возникало. – Вчера чуть со скалы не свалился, сегодня с дерева чуть не упал. Каждый день решил жизнью рисковать? – А что еще делать в отпуске? – от искреннего удивления в голосе и небесных глазах напротив, что излучают исключительное, изумленное возмущение, Антон почти закашливается. – Отдыхать, Арс! – он тихо смеется, невольно наваливаясь плечом на Арсения, а после выпрямляется, не без удовольствия разглядывая лучики морщин у горячо любых глаз с отражением разлитого по морю заката. Боже, неужели действительно возможно любить так сильно, что сердце даже спустя года будет бежать, как безумное? – Отдыхать надо в отпуске. Лежать и ничего не делать. Кряхтя и ворча недовольно что-то про «невыносимые экскурсии» и «конченные горы со сломанным подъемником», Шаст поднимается с шезлонга, разминая затекшие и забитые спортом мышцы. Выгнутая в попытке облегчить страдания спина похрустывает безвременным напоминанием о приближающемся тридцатилетии, и облегчить страдания она может, разве что, только треснув пополам. Кажется, пришло время искать в сети альбомы «Сектора газа». – Ты что это, вздумал учить меня отдыхать, что ли? – возмущенный Арсений вскакивает со своего места и несильно, но вполне ощутимо тычет пальцем Антону под ребра. Тот скручивается от неожиданности и щекотки, но Арс начисто игнорирует его удивленный возглас и, насупившись, продолжает наступление: – Ты, бывший трудоголик со стажем? – Именно поэтому я знаю, о чем говорю! – Шаст невольно повышает голос и сдавленно смеется, пытаясь одновременно защитить чувствительные ребра и убежать от настырного Арсения, который во что бы то ни стало решил добиться признания своей правоты. – Я же исправился, Арс! Я в завязке уже два года, между прочим. Где мой значок? Он останавливается, приподнимая руки в примирительном жесте, пытается отдышаться, поглядывая с опасением на замершего на изготовке Арса, но тот улыбается и смеется, протянутой рукой предлагая временное перемирие. Тихо пересмеиваясь, они забирают свою обувь, небрежно подхватывая ее за шнурки. Антон закидывает на плечо набитый барахлом на случай «а вдруг пригодится, ну и что, что там зонт с масками и дождевик с резиновыми шлепками, мало ли что может понадобиться, нужно быть готовым ко всему» шоппер, и они медленно бредут дальше вдоль кромки воды. С шоппером, который, по ощущениям, может даже от наводнения с пандемией спасти, а вот аптечку этот умник положить почему-то не догадался. – На зип-лайне пойдем завтра кататься, – Арсений озвучивает даже не предложение: уже вполне готовое, сформированное решение, не терпящее возражений. Для уставшего Антона оно звучит очередной мучительной пыткой, но кто он вообще такой, чтобы перечить человеку, который от начала и до конца организовал их отдых? Воодушевлению Арса можно только позавидовать. – То есть ты не только сам хочешь убиться, но еще и меня с собой утянуть? – он смотрит на него с упреком, пытается смотреть, по крайней мере, но не может не расплываться в улыбке, когда Арс подбирает найденную пустую ракушку, отряхивает ее от лишнего песка и, приложив к уху, вспыхивает лучистой радостью. Антон, смеясь, все же пытается получить ответ: – Я правильно понимаю? – Там, говорят, такие виды открываются, что за них и умереть не страшно, – Арсений подмигивает, отсмеиваясь от вполне себе обоснованного опасения, протягивает Шасту ракушку, чтобы и тот послушал звуки резонирующего в ней фонового шума, а Антон, показывая куда-то вперед, прячет ее в доверху набитый шоппер. Арсений тут же отвлекается на плывущий вдалеке корабль. – Ты – неугомонное шило в заднице. – Зато весь твой. Они медленно прогуливаются вперед, заполняя легкие терпким морским воздухом с оттенком спутанных водорослей, смотрят, не глядя, куда-то вперед, слепыми мазками задевая таких же гуляющих отдыхающих, и тихо смеются. Не обращают внимания ни на кого, кроме друг друга, пока теплая вода омывает уставшие после тяжелого дня ступни, пощипывая в мелких ранках лечебной солью. Антон, если подумать, откровенно скучный и возмутительно ленивый. По большей части он домосед и с годами совершенно разучился веселиться, мало что может интересное придумать и редко что вообще хочет делать, если есть перспектива просто поваляться дома на диване с телефоном в руках. Он редко видится с друзьями, практически им не пишет и не чаще раза в месяц может позволить себе по собственной воле быть социально активным. Арсений на его фоне – вопиющая противоположность. Он горит любым начинанием, нередко бросается в омут с головой и не раздумывает ни минуты, делая все и сразу. Он не оставляет места сомнениям, бегает, носится, хватается буквально за все подряд и пробует себя в любом мало-мальски интересном опыте. У него десятки друзей, сотни приятелей и тысячи знакомых, с которыми он умудряется поддерживать постоянное общение. Арсений другой. Он не может долгое время сидеть на месте и пугается перспективы остаться дома на все выходные. Он не может позволить драгоценному времени пропасть зря и, как только первая слепая влюбленность с желанием быть друг с другом двадцать четыре на семь поутихла, снова зажегся желанием жить. Только на этот раз он неизменно тянет за собой Антона. – Это странно, но с тобой я чувствую себя ребенком, – Антон выдыхает расслабленно и, оторвав взгляд от линии горизонта, смотрит на Арсения чуть дольше и внимательнее обычного. Растрепанные волосы, испачканная в кровь белая футболка, искрящиеся весельем голубые глаза с отражением розового заката – все это неизменно заставляет его сердце скукоживаться подозрением на недостаточность. Но, как и тогда в санатории, кардиограмма по-прежнему остается идеальной. – Маленьким? Беспомощным? Писаешься время от времени? – Арсений насыпает задорно, веселясь на полную катушку, пытается всячески поддеть парня, привычно переводя все в шутку, едва ли не прыгает вокруг Антона, завидев неподалеку палатку с мороженым, и выглядит при этом так, словно ему не двадцать семь в этом году исполнилось, а и семи с трудом не наберется. – Счастливым, – Антон невольно останавливается, вынуждая и Арса остановиться следом. Тот обеспокоенно бегает глазами по ставшему вдруг серьезным лицу, всем своим видом выражая беспокойство, но искренняя и восхищенная улыбка Шаста строительным феном топит всякое волнение. – Безоговорочно счастливым. Когда даже мечтать больше не о чем. Уши Арсения стремительно краснеют. – Так не бывает, – он рефлекторно прячет глаза, тотчас же вспыхивая смущением, закусывает нижнюю губу, чтобы спрятать неугомонную улыбку на все лицо и, по всей видимости, не заскулить от умиления, а Антону даже лицо его видеть не нужно, чтобы понимать: Арсению нравится. Ведь Шаст о любви говорит редко, но всегда в цель. Он осторожно подходит ближе, осматриваясь на случай ненужных посторонних, и невесомо касается ладони, цепляя мизинцем чужой мизинец. – Я тоже так думал. А потом встретил тебя. Арсений тянет Антона вверх. Порой он буквально заставляет его выходить из дома, общаться с коллегами и друзьями, таскает то и дело по гостям и выставкам, чтобы развеяться, и просит отвезти на очередное соревнование от работы или внеплановую спартакиаду. И раз за разом, горя своим авантюризмом, буквально заставляет Антона остаться. Чтобы сидеть со всеми на трибунах, выбрав себе лучшие места, проклинать всех вокруг за то, что устраивают подобные мероприятия в выходные, и горячо болеть, раздирая горло, за бесконечно любимый вертолет, что каждый раз неизменно приходит к финишу первым. Арсений разный. Каждый день новый, ослепительно яркий со своим калейдоскопом сменяемых полярно эмоций и новыми идеями на каждом шагу. Он каждую субботу встает пораньше, чтобы приготовить завтрак на двоих, жарит любимые оладушки Антона по рецепту бабушки, а после, заставив все того же Антона вымыть посуду, гонит на улицу, чтобы генерировать новые впечатления. Арсений делает Антона лучше. Не дает ему киснуть в одиночестве, обложившись работой, не дает даже шанса упустить счастливые моменты и наполняет жизнь событиями, о которых прежний Антон боялся даже мечтать. Своим появлением он добавил миллион новых красок, словно художник, раскрасивший его серые, загруженные работой будни в полноценную жизнь и вернувший желание смотреть по сторонам. Арсений по итогу оказался прав: Антону больше не нужна работа. Антону нужен Арсений. Стоило ему переехать и полноценно поселиться в когда-то тихой квартире Шаста, желание задержаться лишнюю минуту на работе стало у того проявляться все реже. Рабочие вопросы частенько стали откладываться на завтра в угоду новому фильму в компании теплого пледа и уюта сладкого цитруса, а запертые дома выходные сменились стертыми пятками кроссовок. Пришлось аж две новые пары купить. – Мне тоже с тобой хорошо, – Арсений поднимает глаза на Антона и смотрит открыто, несмело вдруг почему-то улыбаясь. Подбирается, тянет по итогу парня в сторону мороженого, обхватив за предплечье, и, поправив соскользнувший с плеча шоппер, тихо добавляет: – И я рад, что ты со мной. Никто ведь больше не захочет терпеть меня. По крайней мере, в здравом уме и твердой памяти. – Так это что, получается: я отчаянный или поехавший? – привычно уходя в юмор, Шаст смеется тихо, поддевая Арса локтем, тот тоже смеется, натурально отбивается от конкретного ответа, пихая ладошками руки Антона, но тот, оглянувшись, коротко сжимает того в объятиях и шепчет в самое ухо: – С радостью буду терпеть тебя все отведенное мне время. В здравом уме и твердой памяти. Грудь Арсения вдруг замирает. – Громкими словами вы решили разбрасываться сегодня, Антон Андреевич. На вас даже не похоже, – он рвано выдыхает, нервно посмеиваясь, но Антон, который держит руку в районе его солнечного сплетения, чувствует, насколько ускорился ход его сердца. Арсений смотрит на него из-подо лба. – А что, если я вдруг решу воспринять их всерьез? Шаст на это ничего больше не отвечает, оставляя при себе лишь загадочную улыбку непривычно легкой уверенности. Тянет отвлекшегося Арсения в сторону ларька с мороженым, на котором скоро будут собирать роллеты, и достает из шоппера кошелек с мелочью, заказывая себе два шарика шоколадного. И пока Арс уговаривает старика за прилавком на ломаном английском обслужить его после закрытия, Антон широко улыбается. В здравом уме и твердой памяти. И правда звучит серьезно. Арсений совсем другой, словно из альтернативной вселенной. Они вдвоем полярно разные, остро непохожие друг на друга, но, пусть это и непросто совсем – выживать в подобной конфронтации, – именно эта непохожесть и делает их гармоничной, взаимодополняющей парой. И Антон, которому лишь раз повезло окунуться с головой в эту детскую искренность и непосредственность, выбираться из нее так и не захотел. Не захотел тогда, в пахнущем свербящей в носу хвоей и счастливой свободой санатории, не хочет и сейчас: ни на берегу теплого моря, ни в длинной веренице машин в пробке, ни в пахнущей уютом общей квартире. Поэтому и ходит покорно хвостиком, закатив, правда, глаза для проформы, по всем выставкам и концертам, по экскурсиям, на которых нередко бывает скучно, и морским прогулкам, на которых его неизменно укачивает и тошнит. Бухтит, обещая в следующий раз остаться дома, ворчит всю дорогу, недовольный ранним подъемом, но никогда по итогу не остается один: постоянно быть рядом с Арсом теперь стало странной, необъяснимой потребностью. И нежелание отпускать его куда-то в одиночку раз за разом пересиливает желание спокойно посидеть дома. Потому что Арсений нужен ему. Потому что сладкий цитрус насквозь пропитал собой каждую клеточку его безвольного тела. Теперь уже безвозвратно.