Драгоценность царя

      Мир словно бы пошатнулся.       Феликс спустился с табуретки, вышел из кладовой, застыл у одного из архивных шкафов. Всё это делал как-то без раздумий, будто животное, ведомое инстинктом. Разум отказывался принимать столь шокирующий факт. Однако то была суровая истина: Чанбин действительно подглядывал за Феликсом.       С какой именно целью? Связано ли это с тем, что они обсуждали вчера? Означало ли, Чанбин не доверяет Феликсу? Или дела куда хуже, и за слежкой стоял сам фараон?       От размышлений Феликса оторвало движение слева, которое он заметил боковым зрением. Об пол с шумом стукнулся увесистый предмет.       — Вот, душенька. — Чанбин оторвал ладони от таза, выпрямился. — Новая вода.       — Спасибо.       — Протирай дальше. Только без ёрничества, чтобы чисто было! Я тоже пойду.       Чанбин сделал шаг в сторону двери к той кладовой. На мгновение сердце Феликса перестало биться, его душа в ужасе затрепетала перед идеей, посетившей разум. Всё существо окутал холод тревоги. И Феликс озвучил, о чём подумал:       — Могу я помочь тебе?       Застыв на месте, Чанбин сохранил безмолвие. Феликс глядел ему в спину, и один только этот вид основательной, почти совершенной физической подготовки внушал страх. Атмосфера накалилась от длительного молчания, стала гнетущей и давящей.       — Нет уж, спасибо, — прыснув со смеху, ответил-таки Чанбин.       Тем не менее в его голосе отчётливо улавлилась нарочитая, искусственная насмешливость, которой Чанбин, очевидно, пытался скрыть собственное напряжение. Насколько же уязвимым было его положение в данный момент? А насколько жалким будет, если Феликс всё-таки уличит его во лжи?       «Раз уж решился, значит, надо идти до конца».       — Позволь помочь, Бин-и. Понимаю, мне ещё много убираться здесь, но я хотел бы как-то отблагодарить тебя… Просто за то, что ты есть. Я помню о том, как ты помогал мне. Как сидел рядом со мной, истекающим кровью, пока я был без сознания, и менял перевязки. Как приносил мне кушанья из самых искренних побуждений. Как подарил мне обсидиановые серьги. Всё это очень мило, Бин-и. Я ценю, что мне выпала удача познакомиться с таким человеком, как ты. Поэтому, пожалуйста, позволь мне оказать тебе самую малую помощь, на которую я только способен.       Как Феликс закончил свою душещипательную речь, мышцы на спине Чанбина заметно напряглись. Он по-прежнему стоял на одном месте и, по всей видимости, избегал возможности встретиться взглядами, потому так и не обернулся, что являлось проявлением грубости с его стороны. Феликс столь старательно нахваливал его, а Чанбин не пошевелил и пальцем. Это вроде как оскорбило, потому что речь вышла недурной, а вроде как и рассердило, поскольку хотелось уже предпринять какое-то действие.       — Бин-и? — с детской невинностью пролепетал Феликс. — Всё в порядке? Я сказал что-то не то? Почему ты молчишь?       — Я справлюсь сам, — тихо отрезал он.       — Ты отвергаешь меня. Что произошло? Отчего ты так немил со мной?       — Душенька, прекращай. Займись делом.       — Я предлагаю тебе помощь. Как другу. А ты отвергаешь меня. Как я должен это принимать?       — Окстись.       Чанбин наконец изволил повернуться вполоборота; его лицо — нахмуренные брови, поджатые губы, играющие на скулах желваки — выражало не то тихий гнев, не то отчаянный страх, и любая из этих эмоций, что была истинна, подначивала Феликса продолжать.       — «Окстись»? — повторил он за Чанбином таким тоном, будто его задело это высказывание до глубины души. — Ты в самом деле настолько не любишь меня? Я не понимаю… Что я сделал не так, Бин-и?       Потупив взгляд в пол, Чанбин шумно сглотнул — его кадык дёрнулся, суставы шеи задвигались. Спустя момент затянувшийся тишины он ответил-таки приглушённо:       — Я не не люблю тебя. Вполне уважаю. — Феликс хотел было что-то произнести, однако Чанбин, прокашлявшись, опередил его: — Знаешь… Ступай-ка отсюда. Наработался, отдохни. Я сам закончу.       — Но, Бин-и…       — Всё. Иди.       Чанбин сложил руки на груди и принялся прожигать Феликса жёстким взглядом. Ему не оставалось ничего, кроме как уйти.       «Мы ещё вернёмся к этому вопросу, Бин-и, — думал Феликс, поднимаясь вверх по скрытой тьмой лестнице. — Ведь для нас обоих будет лучше сохранять дружеские отношения».

***

      Как и договорились с фараоном, ввечеру Феликс в составе группы писцов явился на аудиенцию в просторный зал с уходящими далеко под потолок окнами, по центру которого располагался длинный стол для совещаний. Писцов усадили отдельно за столики с уже подготовленным набором для письма: стопка папирусов, подставка, тростниковая палочка, по баночке с водой и угольной краской.       Подставив руку под щеку, Феликс отбивал пальцами ритм по деревянной поверхности стола. Небо постепенно окрашивалось оранжеватым градиентом, и туманные облака, точно мазки белой краски, парили около яркого диска солнца, поливающего округу закатными лучами. Какие-то писцы так же, как и он, молча ожидали, погружённые в думы, а некоторые тихонько, совсем ненавязчиво перешёптывались. Фараон уже восседал во главе своего стола. Феликс обратил на него свой взор. Беспристрастный, основательно настроенный на беседу о государственных делах, царь выглядел в высшей степени невозмутимым.       «Интересно, о чём он думает? — пронеслось у Феликса в мыслях. — Должно же это быть чем-то важным… И чем именно?»       Ожидание навевало скукой. Феликс едва удержался, чтобы не зевнуть, и прикрыл глаза.       «Насколько вероятно, что фараон и попросил Чанбина проследить за мной?»       Размышляя, Феликс нахмурился.       «Нет. Фараон обязан доверять мне. Иного отношения я не принимаю».       Он беззвучно рассмеялся, позволяя себе лишь немного поднять уголки губ.       «Будто меня кто-то спрашивает!»       Стоило озвучить про себя это предложение, как тишину в зале нарушил скрипучий гул дверной створки. Открыв глаза, Феликс перевёл взгляд в ту сторону. Изящная фигура, точно горделивый, литой из золота журавль, миновала стражников снаружи коридора. Она, блистательная недостижимым совершенством, источала столь сильную ауру — неземную, неподвластную уму, — что ненароком замирало дыхание. Её острый взор, обрамлённый угловатыми прядями ресниц, прямо-таки пылал огнём.       Стражники затворили за ней дверь, и она, пройдя весь зал и ловя на себе пристальное внимание всех присутствующих, остановилась у стула на противоположном от царя краю стола. Она склонилась в поклоне, и её утончённые украшения издали звон.       — Фараон, — произнесла она, взирая в пол.       — Верховная жрица Сета, — ответил ей царь.       — Прошу, фараон, — она выпрямилась, встретившись с ним взглядами, сверкнула глазами в лёгкой ухмылке. — Для Вас просто Дженни.       Эта реплика заставила полуулыбку отразиться на лице фараона, и он кивнул ей, приглашая за стол. Жрица заняла своё место.       — Как Вы поживаете, фараон?       — Благодарю, жаловаться не на что. Ты в порядке, Дженни?       — В абсолютном. Моя душа пребывает в гармонии.       Феликс сам взялся за письмо, однако же приметил, что пара из пяти писцов отчего-то валяют дурака. Видно, не считают себя должными документировать эту часть разговора фараона и жрицы. В таком случае, становилось ясным, зачем на подобное не самое масштабное мероприятие позвали такое количество писцов. Кто что-то упустит, кто не так напишет, кто по-своему переформулирует. Феликс строго придерживался принципа: он документирует слово в слово. Как, впрочем, и делал, когда под диктовку царевны составлял для неё письма.       — Сердечно рад за тебя, — в по обыкновению холодном голосе царя даже промелькнули тёплые нотки.       — Что заставляет Вас улыбаться в эти дни, фараон?       Повисла продолжительная пауза. Царь безмолвно взирал на жрицу, и было не очень понятно, что он испытывает. С одной стороны, он в целом, казалось, наслаждался компанией Дженни. С другой — именно этот её вопрос словно бы застал царя врасплох и вогнал в раздражение, которое он умело скрывал за маской леденящего бесстрастия. Иные, вероятно, помыслили бы, что фараон задумался над ответом, а Феликс твёрдо понимал, что тот борется с внутренней враждой.       Складывалось впечатление, что царь и жрица в целом состоят в добрых отношениях.       «Тогда почему он разгневался?»       Находясь во дворце, Феликс уже давно привык к вопросам, на которые не находилось ответа.       — Меня заставляет улыбаться процветание нашего царства, — наконец, ответил фараон.       — Я наслышана о том, что за последний месяц мы несколько обогатели благодаря выгодной торговле с Грецией. Если меня не подводит память, в последний раз Вы уделяли внимание отношениям с Грецией в самом начале своего правления. Позже Вы как-то охладели к грекам. Впрочем, я спрашиваю не об этом. Фараон, грядёт главное торжество. Неужто мысль о свадьбе не заставляет улыбку появиться на Вашем лице?       — Безусловно, я счастлив. Тем не менее, Дженни, предпочитаю относиться к этому со спокойствием. Радость торжества не должна лишать меня осмотрительности.       — Ваш подход везде одинаков? Что в царствовании, что в семье — Вы всегда хладнокровный правитель?       — Может быть.       Жрица испустила тихий смешок.       — Вы очаровательны, фараон. Уже назначена дата свадьбы?       — Она состоится ровно через неделю.       — Что думает царевна?       — Сестра очень счастлива.       — Так же, как и Вы? — с долей иронии спросила Дженни.       — Больше меня.       — Хорошо. — Жрица просияла задорной улыбкой. — Надеюсь, я приглашена?       — Разумеется. Грандиозной церемонии не будет. Мы с сестрой обручимся в храме Сета, а после со всеми приглашёнными отправимся на пир во дворце.       — В храме Сета, фараон? — весьма удивлённая, переспросила она.       — Да.       — Прошу прощения, разве же Сет — тот, к кому следует обращаться за семейным благополучием?       — Намекаешь, что нет?       — Если позволите наглость. Не лучше ли выбрать храм Исиды? Как Её дитя, восседающее на Её троне, Вы должны просить благословения именно у Неё.       — Я не считаю, что это имеет значение, поскольку после свадьбы я отправлюсь во все храмы Мемфиса, чтобы помолиться и отдать жертву богам и богиням. В том числе Исиде.       — Вы удивительны, фараон. Порой чересчур.       — Может быть.       — Что ж, я не в силах повлиять на Ваше решение. Думаю, со свадьбой всё. Приступим к более интересной для обсуждения теме?       — Жалование?       Жрица зашлась заливистым смехом, что звучал так нежно, по-настоящему подобающе ей.       — Полноте, фараон! Раз уж явилась к Вам, то, полагаете, за вмешательством в казну царства?       — Полагаю, так.       — Мне не о чем Вас просить, — успокоившись, произнесла Дженни чуть более низким голосом. — Я желала узнать о свадьбе, и Вы вполне удовлетворили моё любопытство.       — Правда прибыла лишь за этим?       — А разве имеет значение? Может, просто захотелось поглядеть на Вас. Может, соскучилась по Вашей компании.       — Значит, тратишь моё время, — совершенно беспристрастный, холодно констатировал царь.       — Если не я, на этом стуле будет сидеть господин верховный жрец Птаха, — говорила Дженни с лёгкой улыбкой на устах, по-видимому, нашедшая комментарий фараона забавным. — Неоспоримо, что я приятней него как собеседница.       — Мне всё едино. Для меня приоритет — решение задач, а не наслаждение беседой.       — Каков педант, — покачав головой, выдохнула она.       — Какова интриганка.       — Я не строю интриги.       — Лукавишь.       — Вы, верно, отчасти всё же правы. Впрочем, касательно казны…       — Да?       — Мне довелось встретиться с новым заведующим храмом Птаха. Мы обсудили некоторые моменты, и, фараон, думается, что разделение бюджета на обеспечение храмов неравномерное.       — Так и есть.       — Не считаете ли Вы это несправедливостью?       — Нет.       — Служители храма Птаха получают значительно меньше, чем служители иных храмов. С назначением Хан Джисона на должность Мера недовольство служителей храма Птаха усилилось. Они не уверены в завтрашнем дне. Фараон, не хотите ли Вы пересмотреть распределение бюджета? И, позвольте, начните отвечать более развёрнуто.       — Краткие ответы вполне хороши. Нет, не хочу. Насколько мне известно, разница не столь критична. Возникают недовольства — пусть их решает верховный жрец Птаха.       — И всё-таки…       За сутью дальнейшей дискуссии Феликс более не следил. Лишь бездумно старался успевать записывать их диалог.       После ухода верховной жрицы Сета в зал по очереди явилось ещё три знатных господина. Первый — как раз верховный жрец Птаха, с ним царь беседовал дольше всех. Кроме миролюбивого характера, в этом господине Феликс отметил его приятную наружность и исключительно высокий рост. Верховный жрец Птаха превосходил самого фараона. Феликсу пришлось это дивным. Два других господина — высшие жрецы. Один из них являлся провидцем, а второй — лекарем, беспокоящимся из-за возможной эпидемии.       Когда с аудиенцией было покончено, на небе уже сиял серебряным блеском полумесяц. По-прежнему сидящий за столом фараон одарил Феликса проницательным взором. Писцы засобиралась. Взяв свои стопки папирусов, объединились в группу и направились к выходу. Феликс остался за столом, притворяясь, что перечитывает написанные им документы. Стоило писцам покинуть помещение, как он поднялся. Тогда же встал и фараон. Оставшиеся наедине, они приблизились друг к другу.       — Как твои впечатления?       — Рука устала, — честно ответил Феликс. — Давно столько не писал.       — И всё? А что же до жрецов?       — Жрецы как жрецы. С Вами они не сравнимы, мой фараон.       — Отчего же? — в скептицизме приподнял брови царь. — Я видел, как ты загляделся верховной жрицей Сета.       — Красивая дева.       — Постыдился бы признаваться.       В ночной тишине смешок, слетевший с уст Феликса, прозвучал громковато.       — Мой фараон, Вы ревнуете?       Царь лишь чуть опустил веки и отвёл взгляд куда-то влево.       — Вы ревнуете, — подытожил Феликс с задором. — Вам незачем, мой фараон.       — Любовался ей, и мне сердце обожгло, — прошептал царь сдавленно.       — Прошу, мой фараон…       Феликс положил ладонь ему на щеку, заставляя взглянуть в глаза. Полагал, был должен сказать что-то ободряющее. Вот только не нашёл что. Ведь, по правде говоря, ревность фараона тешила самолюбие Феликса и была очень приятна. Он чувствовал, что наслаждается, осознавал, что это может быть не слишком правильно по отношению к царю, и таки не смог найти никаких слов. Феликс продолжил молча изучать лицо фараона. Несколько мгновений настороженной тишины… И царь внезапно схватил за запястье. Феликс преисполнился изумления: фараон потащил его к выходу из зала. В голове успели пронестись разные мысли; тревожные — не исключение. Феликс судорожно спросил:       — Куда мы?       — Идём.       Объяснение фараона не вполне удовлетворило. Только выйдя из зала, он отпустил руку Феликса. Они направились невесть куда по широким коридорам, сокрытым полутьмой. В этой части дворца Феликс прежде никогда не был. Отметил, что стражников становится всё больше. Оно и понятно — центр дворца, здесь находились самые важные помещения.       Свернув за угол, они остановились. У двери стояла целая группа особенно сложенных физически стражников, что сразу склонились перед царём в глубоком поклоне. Силу их тел подчёркивало дрожащее пламя настенных факелов, и Феликс едва ужаснулся. Упаси Ра с такими столкнуться в раздоре.       Фараон кивком указал стражникам на дверь, и те отворили её.       — Вас сопроводить, фараон? — спросил один из них, вручая царю факел.       — Нет.       Фараон прошёл внутрь, Феликс проследовал за ним. Они спустились по лестнице… И Феликс на мгновение лишился дара речи.       Помещение было набито горами золота и серебра: монетами, слитками и даже статуэтками. Со всех сторон сверкал блеск драгоценных металлов.       — Что… что это, мой фараон?       Сунув факел в подставку на стене, царь обратил на Феликса серьёзный взор.       — Сколько?       — Что?       — Сколько ты хочешь?       — Я не понимаю…       Фараон указал рукой на горы золота и серебра:       — Бери, сколько надо. Чтобы в тебе пропало желание глазеть на других.       Возможно ли было, однако Феликс испытал ещё более сильное удивление, чем при входе в эту комнату. Он вдруг ощутил, как болят распахнутые глаза: поразился до такой степени, что забыл моргать. Тут же зажмурился на миг, покачал головой в абсолютной растерянности.       — Мой фараон, окститесь… — произнёс он вполголоса, взглянув на царя. — Не делайте такое сгоряча…       — Я отдаю себе отчёт.       — Вы не должны завлекать меня подобным образом!..       — Как ещё я могу?       Этот вопрос заставил Феликса нахмуриться — не от злобы, а от разочарования, какой-то потерянности. Он взял царя за руку, переплёл их пальцы, крепко сжал.       — Мне не нужны Ваши богатства, чтобы быть заинтересованным Вами и только Вами, мой фараон.       Феликс закрыл глаза и прильнул к губам царя. Они слились в медленном, несмелом поцелуе. Их губы встречались мягко, чуть втягивали друг друга. Феликс чувствовал лицом участившееся дыхание фараона. И сам дышал часто — сердце так колотилось в груди, что стало жарко, что запылали румянцем щёки. Пересиливая себя, Феликс прервал ласку, чтобы с тёплой улыбкой произнести:       — Мне достаточно того, что Вы отвечаете на мои поцелуи.       В глазах царя засияла нежность, а уголки его губ приподнялись. Какое-то мгновение он взирал на Феликса этим взглядом, от которого перехватывало дыхание, после чего, тихонько усмехнувшись, пробормотал с уловимой насмешливостью:       — Полоумный. От богатств он отказывается.       — Мой фараон! — с шутливым возмущением воскликнул Феликс.       — Ну чего, прелестный?       — Возьмёте себе в привычку использовать такие слова в мой адрес, и я действительно загляжусь кем-нибудь иным. Чтоб Вам неповадно было.       — Неужели?       Чуть сощурив глаза в лукавой ухмылке, фараон дотронулся ладонью до поясницы Феликса — место касания тотчас же окутала щекотка — и сократил между ними какое-либо расстояние. Царь склонился, куснул мочку уха и опалил кожу горячим дыханием:       — Хочешь провести ночь в моих покоях?       Феликс сглотнул. Его сердце билось так часто, будто норовило выпрыгнуть из груди. Он обвил руками талию фараона и выдохнул сладким стоном:       — Хочу.