Драгоценность царя

      Вернувшись в свою спальню, Феликс запер дверь. Он опустился на постель. Какое-то время сидел с закрытыми глазами, погружённый в безрадостные размышления об отношениях с фараоном. Феликс, как и любой другой человек, желал быть любимым, невзирая на собственное же убеждение «сначала разум, затем — чувства». Он, стало быть, понемногу начал отходить от основательной целомудренности, граничащей с суровой бездушностью, поскольку принимал чересчур близко к сердцу конфликт с царём. И дело было не в том, что этот конфликт сотрясал его возможность находиться во дворце — в центре главных умов и главных богатств Египта. Феликс боялся признаться себе, однако то представало бесспорным фактом: он приходил в лихорадочное волнение по той простой причине, что устроил ссору с тем, к кому питал слабость. Пылал страстью, сходил с ума, имел особый интерес. Откровенно говоря, был страшно влюблён. Феликс сидел как на раскалённых углях и неустанно перебирал пальцы.       Он не придёт первым, как сильно бы на этом ни настаивало сердце. Уступить фараону и извиниться означало признать собственное поражение. Поступи Феликс так, он чётко обозначит — Вы для меня перманентно важнее и главнее моего «я». Недопустимо позволять фараону уяснить это. Пусть Феликс по-прежнему зависел от него во всех смыслах, царь должен был считаться с его мнением. Оборот зашёл в неистово дурное русло, когда фараон упрекнул его, припомнив Сета, и вдруг отдалился, показал себя посторонним, ни в коей мере не заинтересованным человеком. Феликс не оценил это. И фараон должен был прийти к осознанию, что его любовник не станет превозносить его в любой ситуации, иногда притворяясь слепым, глухим или немым.       Феликс вспомнил о царевне. Было бы славно отвлечься за разговором с ней. А поводов для обсуждений, бесспорно, найдётся много. В конце концов, грядёт свадьба. Феликс сможет обсудить с царевной множество незначительных вещей: как пройдёт торжество, кто явится, какие наряды подберут себе жених и невеста. В общем, удастся расслабиться. Если, конечно, царевна не окажется занята.       Раздался щелчок дверной ручки. Кто-то хотел войти в комнату, однако дверь не поддалась из-за замка. Затем постучались.       Испустив усталый вдох, Феликс неохотно поднялся с постели. Вставил ключ в скважину, прокрутил, открыл дверь. Его сердце замерло. На пороге стоял фараон. Вмиг у Феликса в голове пронеслась буря мыслей: он рассержен и пришёл, чтобы поиздеваться? он собирается ударить? он хочет сказать, что я распоясался? он передумал, что я ему нужен? он бросит меня так же, как бросила мама?       Феликс не дышал. Его сердце бешено колотилось в груди, и внутренняя дрожь охватила тело. Брови фараона были чуть сведены на переносице, но не от горячей злобы, а чего-то не совсем ясного, словно бы тот был до крайности вымотан, что отражалось и в его невидящем взгляде. Царь закрыл за собой дверь и подошёл вплотную к Феликсу. Ласковым жестом приложил руку сбоку к его шее. Кончиком пальца фараон надавил на место под линией челюсти.       — Твоё сердце бьётся так быстро, — вполголоса произнёс царь. — Ты напуган?       — Да, фараон, — не дрогнув, ответил он строгим тоном.       — Почему?       — Потому что я Вас боюсь.       — Почему? — вновь спросил фараон.       — Я безразличен Вам. Вы без раздумий навредите мне в порыве эмоций. Вы уже делали так прежде. Для Вас моя душа не представляет ценности, пока Вы можете пользоваться моим телом. Для чего Вы пришли, фараон?       — Хотел поговорить с тобой о нас. — Потупив взгляд, он добавил на тягостном выходе: — Мне не нравится, что ты боишься меня и какого ты мнения обо мне.       — Сделали ли Вы что-то, чтобы я считал иначе? Вы лишь больше убедили меня в том, что я не представляю для Вас важности.       — Это не так, — резко оспорил царь, который, впрочем, в следующий же миг умерил пыл. — Ты важен для меня.       — Ваши слова приходятся мне лживыми.       — Я честен с тобой.       — Честны? — Преисполненный острой горечи, Феликс прыснул со смеху. — Честны ровно настолько, чтобы без зазрений совести раз за разом использовать меня в своих целях! И в тех случаях, когда мне грозит смерть!       — Феликс, окстись, — в исступлении умолял царь. — Тебе... не подобает говорить со мной в таком тоне!..       Сказанное заставило Феликса сжать кулаки. Отвернувшись от фараона, он произнёс:       — Уходите. Я не желаю более разговаривать с Вами.       — Не уйду.       — Прошу, оставьте меня.       — Нет.       — Вам доставляет удовольствие издеваться надо мной?       — Нет, Феликс.       — Так уйдите же! — Понизив голос до шёпота, он проговорил: — Перестаньте терзать мою душу.       Мучительное мгновение, длящееся, казалось, целую вечность, они оба молчали. Воздух в комнате стал гуще и будто бы накалился. Феликс чувствовал, что дышать ему трудно. Услышал, как царь сделал пару шагов. Затем ощутил чужие руки, что окольцевали талию. В самом деле, фараон издевался над ним! К чему близость в такой критический момент? Объятия эти выглядели не как попытка успокоить, а как нарочитое заключение в цепкие оковы, чтобы Феликс и двинуться не мог, пока фараон будет творить что вздумается.       — Отпустите меня.       Царь проигнорировал и лишь прижался ближе.       — Вы мне противны. Отпустите.       — Как доказать тебе, что ты для меня важен?       — Докажете, если сделаете, о чём прошу!       Тогда фараон в действительности разорвал объятия. Феликс повернулся к нему, и сердце пронзила игла. Побледневшее лицо царя выражало глубокую и щемящую печаль. Трудно было поверить, что фараон способен испытывать подобное слабое чувство. Но он испытывал и не скрывал того. Он по-настоящему имел намерение к откровенности, чтобы решить конфликт. Он не был безразличен и более того переживал не меньше Феликса. Это доказывало правдивость его слов. Впрочем, Феликсу от искренности царя стало ещё дурнее. Настолько, что ком встал поперёк горла. Они оба обжигали друг друга. Оба страдали от жестокой ссоры. В провальных попытках услышать они не понимали, что каждый имел в виду, и лишь обостряли боль друг друга.       — Я не уйду сейчас, — вполголоса сказал фараон, что в установившемся мёртвом молчании прозвучало достаточно громко. — Не оставлю тебя ни с чем. Я хочу, чтобы ты перестал считать себя незначительным в моих глазах. Перестал бояться меня, будучи убеждённым, что я враг.       — Так сделайте это, — смягчился Феликс.       — Что именно тебя удовлетворит?       — Слова, фараон. Будьте поистине честны со мной. Поделитесь тем, что на самом деле думаете обо мне, раз говорите, что я для Вас важен.       — Феликс, я тоже человек. Я никогда прежде не сталкивался с тем, чтобы вот так... лицом к лицу говорить о своих чувствах.       — О чувствах? — зацепился за формулировку он.       Царь отвёл взгляд, и его щёки слегка заалели румянцем.       — Скажите, мой фараон.       — Трудно.       — Но посильно, ведь так?       — Так.       — Тогда скажите, о чём думаете.       Глубоко вздохнув и опустив веки, фараон в одно мгновение совершенно переменился в лице — принял непроницаемый, беспристрастный облик. У стороннего человека могло сложиться впечатление, что царь опалился затаённым гневом. Феликс же считал иначе. Он имел чёткое представление о личности и характере фараона. И он осознавал, что в вопросах деликатных царю проявлять себя было непривычно. Оттого фараон повёл себя так, чтобы успокоить душу. Феликс не возражал. Будь на лице царя улыбка или ничего, кроме леденящей холодности, он с лёгким сердцем примет это. Единственное, чего Феликс боялся, — это вновь увидеть безысходную горесть, находящуюся на грани отчаяния, на красивом лице фараона.       Тихонько прокашлявшись, царь начал говорить:       — Безусловно, я поступал по отношению к тебе жестоко. Тогда я делал это для того, чтобы держать тебя в узде. Мне был необходим твой страх, поскольку от твоих действий напрямую зависело моё положение. Если бы я мог, я бы иным способом вёл с тобой дело. Я бы избегал давления, и я бы не наказывал тебя рукоприкладством. Ты поступал неоднозначно. Я не знал, какие умыслы преследовали тебя. Признаться, я всё ещё не вполне понимаю. Только теперь я хотя бы уверен в тебе. Ты не скудоумный, не умалишённый. Где надо, станешь трезво рассуждать на помощь мне. Иногда, где не надо, капризничаешь. Хотя я нахожу это по-своему очаровательным. Мне нравится, что ты, если в чём-то до крайности убеждён, готов отстаивать своё мнение даже при разговоре со мной. Говоря откровенно, я восхищаюсь тобой. Я не лгал, что мы равны. Я действительно воспринимаю тебя так. И мне бы хотелось, чтобы ты уложил это в сознании. Я уважаю тебя, Феликс, и желаю оберегать. Мы равны, и я переживаю о тебе в той же степени, что и о себе самом. Прошу извинить меня за то, что из-за моего поведения у тебя могло сложиться иное впечатление. Я правда хочу, чтобы наши отношения были доверительными и, главнее всего, мирными. Я клянусь всеми богами в искренности того, что я только что сказал.       Царь замолчал. Феликс несколько мгновений обдумывал услышанное.       — Спасибо, мой фараон. Мне было важно, чтобы Вы объяснились.       — Это меньшее, что я могу сделать.       — И всё же спасибо.       Феликс взял руку фараона и переплёл их пальцы.       — Впрочем, не имеет значения, объяснились бы Вы или нет. Я продолжу любить Вас, будьте в этом уверены, вне зависимости от обстоятельств. Вы для меня — центр мира. Я беру в толк, что мои чувства — моя любовная подчинённость Вам — не здоровы. Бейте и унижайте, если вдруг вздумается, и я буду Вас любить. Хоть каждый день отыгрывайте на мне скопленные эмоции кулаками, и я буду Вас любить. Души́те в постели до потери сознания, и я буду Вас любить. Возможно, я буду устраивать ссоры, негодовать и даже посмею оскорблять Вас. Такова моя искренняя любовь. Готовы ли Вы принять меня таким, мой фараон?       Крепче сжав его руку, царь ответил:       — Я приму тебя любым, мой сияющий изумруд. Однако же помогу тебе преодолеть эту, как ты выразился, подчинённость. Мы вместе сделаем это. Ты отбросишь призрак душевной неспокойности и начнёшь любить меня светлой любовью. Мы вместе будем жить в отдохновении.       — Думаете, у нас получится? — вполголоса спросил Феликс.       — Обязательно, — прошептал царь.       Фараон коснулся скулы Феликса, притянул ближе к себе, и они слились в поцелуе. Казалось, так чувственно, так ласково и с таким сокровенным желанием они прежде не целовались никогда. Феликс обнимал царя за шею. Ему приходилось значительно приподнимать подбородок из-за разницы в росте, чтобы касаться своими губами губ фараона. И Феликсу это необыкновенно нравилось.       Закончив с поцелуем, они ещё долго стояли в объятиях, согревая друг друга особенным теплом — не физическим, а духовным. Всё прояснилось; между ними разрушились последние незримые преграды. Феликс всё более ощущал, что личность царя уходит на второй план и перед ним предстаёт сам Хван Хёнджин. Такой же, как он, простой человек, что питает нежные чувства.       Когда царь оставил его, Феликс отправился к царевне. Та встретила его с радостью и заботливо нанесла охлаждающую мазь, после чего перебинтовала торс. Для них это успело стать обыденным ритуалом. Пребывая в добром настроении, Йеджи завела непринуждённую и милую беседу. Феликс в какой-то мере тешил своё самолюбие тем фактом, что царевна находит его приятным собеседником. Их разговор сам собой превратился в бурную дискуссию о порядках общества. Так царевна и Феликс, вовсе не заметив того, засиделись до полудня. Они разделили обед, продолжая тему. В конечном счёте, сошлись на том, что иногда следует отбросить нормы прошлого, поскольку порой они не удовлетворяют требованиям настоящего и препятствуют развитию общего будущего.       В этот момент к царевне прибыл Со. Он забрал Феликса и без объяснений повёл в царские покои.       Только завидев фараона, Феликс обратил внимание на кувшин в его руке.       — Вино поместья Мин, — объяснил царь.       — Самое диковинное, — ухмыльнувшись, произнёс Чанбин.       — Да. С дурманами.       — Должен ли я встретиться с господином Кимом уже сегодня? — резонно поинтересовался Феликс.       — Желательно, — ответил фараон. — Нет нужды терять время.       — Я понял.       Феликс взял кувшин. Он покинул царские покои и отправился на улицу. Оседлав жеребца, Феликс выдвинулся в путь к имению Ким.       По прибытии его встретила служанка и сопроводила до гостиной господина Кима.       — Добрый день, — прикрыв за собой дверь, поздоровался Феликс.       Он был несказанно рад тому, что в этот раз встретил Сынмина в приемлемом состоянии. Хотя круги под его покрасневшими глазами определённо намекали на что-то.       — Здравствуй, Феликс. Приятно видеть тебя.       — Взаимно, господин Ким. Как Вы себя чувствуете?       — Неважно. Впрочем, об этом позже. Что заставило тебя прийти ко мне?       — Есть повод для разговора. — Феликс достал из сумки кувшин и подал Сынмину. — Это Вам.       Ресницы господина Кима чуть приподнялись в лёгком удивлении. Любезно поблагодарив, он принял кувшин, вынул пробку и втянул аромат вина. В следующий миг его уста тронула лукавая и чрезмерно счастливая улыбка.       — Узнаю эти ноты, — многозначительно проговорил он с мечтательностью в тоне. — Феликс, что за подарок ты мне преподнёс? Ты ставишь меня в неловкость. Подобное вино, должно быть, обошлось тебе дорого.       — Для меня честь отплатить за Вашу доброту столь незначительным подарком.       — Ох... Покорно благодарю, дорогой. Твоё радушие как никогда кстати утешает.       Сынмин пригласил Феликса за стол. Он прошёл в другую комнату и через мгновение вернулся в гостиную с двумя медными кубками. Конечно, Феликс догадывался о том, что его отказ не будет услышан, тем не менее, он предпринял попытку:       — Господин Ким, не стоит. Вам следует самому насладиться этим вином.       — Ни в коем случае, дорогой. То будет ужасная грубость, если я не поделюсь с тобой.       — Вы так добры, — улыбнулся Феликс.       «Что аж тошно», — не слишком воодушевлённо закончил он реплику в мыслях.       Подставив ладони под подбородок, Сынмин опёрся локтями о стол, всем видом демонстрируя готовность к обсуждению новостей от Феликса.       — Царевна и фараон планируют сыграть свадьбу. Слышали ли Вы об этом?       — Нет.       — Они поженятся до конца месяца.       — Великолепно, — абсолютно равнодушно произнёс господин Ким. — Что со здоровьем царевны?       — Она выглядит совершенно здоровой.       — Ах, проклятье... Мне следовало добавить больше сока адениума в её вино.       — Касательно всего этого. Я полагаю, господин Ким, Вам нужно на время отложить идею повторного покушения. Вы ведь думали над этим, так?       — Да.       — Убить её сейчас будет не к месту. Сами, вероятно, осознаёте, что свадьба кардинально меняет ситуацию.       — Меняет. Нам на руку, — со значением добавил он.       Феликс прикусил губу. Его главной задачей являлось переубедить господина Кима, чтобы обеспечить царевне безопасность на некоторый срок. Как удивился он, что Сынмин намеревался вступить в полемику, придерживаясь отличного от Феликса мнения.       — Что Вы имеете в виду? — сдержанно проговорил он, в действительности преисполняясь нервозного беспокойства.       — Царевна — поддержка фараона. Лишись он её при подобных обстоятельствах, фараон непременно потеряет опору. К тому же, среди народа поднимется шум.       — Шум — это не кстати.       — Напротив, дорогой, — со снисходительной улыбкой заявил Сынмин.       — Господин Ким... Какие цели Вы преследуете?       — Что ж, думаю, подходящий момент настал, и мне следует поделиться с тобой откровением. Я сотрудничаю с Римом, Феликс. И наше сотрудничество не ограничивается одной лишь торговлей. Помимо продажи своего урожая, с Римом меня связывает куда более важная договорённость.       — И какая же, господин Ким?       — Скажем так, я выставляю интересы Рима. Наша договорённость заключалась в том, чтобы я посодействовал свержению власти фараона и последующему за смутой захвату Египта Римом.       — Разве является захват нашего царства добрым исходом? — едва ужаснулся Феликс.       — Объективно, пожалуй, нет. Впрочем, каждый вправе придерживаться своей точки зрения.       — Вы не стали бы идти на подобное по доброте душевной. В чём выгода захвата царства для Вас?       — Ты задаёшь правильные вопросы, — одобрительно улыбнулся Сынмин. — Выгода для меня — получение власти. Египет станет подконтрольным Риму регионом, и возглавлять его буду я.       — Грандиозные планы, господин Ким.       «Которые непременно узнает фараон», — подумал Феликс вскользь, ощущая преимущество в этой войне.       — В высшей степени грандиозные.       — Однако, прошу, повремените с убийством царевны.       — Отчего же?       Находясь на грани отчаяния из-за очевидного превосходства взгляда Сынмина в этом вопросе, Феликс выпалил:       — Оттого, что Вам в любом случае не удастся убить её.       Господин Ким вопросительно вскинул бровь. Феликс продолжил:       — В связи со свадьбой царевна прекратила выходить из дворца, занятая организационной волокитой. До свадьбы Вы не сможете её убить. Во время свадьбы? Простите, Вы не настолько глупы, чтобы поступать подобным образом. После свадьбы Вы так же не сможете убить. — Феликс врал на ходу, всецело охваченный целью переубедить Сынмина: — Фараон решил основательно заняться семьёй. Они с царевной желают завести ребёнка. По этой причине она оставляет общественную деятельность. Вы попросту не свидитесь с ней, чтобы убить. Признаться, мне нелегко делиться этим фактом с Вами и огорчать Вас.       Сказанное заставило Сынмина погрузиться в глубокую задумчивость.       — М-да, это в сущности меняет ситуацию... — неутешительно констатировал он.       — Как поступите Вы в таком случае?       — Я размыслю позже. — Господин Ким испустил вдох, и на его устах показалась кроткая улыбка. — Ладно, оставим проблемы.       Он разлил вино. В воздухе витал строгий аромат алкоголя со сладковато-терпкими и резкими нотами дурманящих трав.       — Выпьем же за наше благополучие, за свержение царя-безобразия, — отрадно произнёс Сынмин.       Со звоном стукнулись кубками. Феликс отпил вина. Он задержал жидкость во рту, пробуя вкус. По правде говоря, в вине был уловим оттенок, напоминающий лекарственные травы, словно бы микстуру или настойку. Впрочем, вино, бесспорно, имело высокое качество и приходилось до крайности приятным.       Опустошив лишь пару кубков, Феликс уже чувствовал себя совершенно во хмелю. К лицу приливал пылкий жар, а перед глазами чуть плыло. Расслабление от опьянения наступило легко и быстро, как не случилось бы с обычным вином. В какой-то степени это, наверное, даже забавляло.       — Вы говорили, Вы неважно себя чувствуете, — вспомнил Феликс и обратил затуманенный взор на Сынмина.       — Да, дорогой.       — Что-то произошло?       Господин Ким безрадостно усмехнулся. Несколько мгновений он, поджав губы, молчал в нерешительности. Его лицо выражало не то горечь, не то изумление, будто он ещё не успел прийти в смирение с тем, что у него случилось, Феликс преисполнился уверенности, Сынмин столкнулся с чем-то поистине неладным.       Наконец, господин Ким поднял взгляд на Феликса.       — Меня лишили должности заведующего храмом Птаха, — произнёс он придушенно.       Сердце пропустило удар. Феликс не поверил в услышанное. Внезапное до крайности изумление холодом пробежалось по спине. Во все глаза уставившись на Сынмина, Феликс ждал, чтобы тот продолжил и признался в плохой шутке. Господин Ким молчал.       — Лишили... Вас?.. — тихим голосом переспросил Феликс.       — Да.       — Но... Почему? С какой стати? — Он начинал гневаться, сам не ведая отчего. — Какому отродью взбрело в голову это сделать?       — Мне неизвестно, кому именно. Я лишь знаю, что их смутила моя репутация. Ко мне домой явилась группа высших жрецов города. Они настоятельно посрамили меня и сообщили о лишении должности.       — Ваша репутация безупречна. Что смутило их?       Чуть опустив ресницы, господин Ким отвёл взгляд в сторону.       — Хочешь знать, что их смутило? — столь отрешённо проговорил он, словно бы ни к кому и не обращался.       — Да, я хочу.       Господин Ким поднялся. Приблизившись к Феликсу, он склонился и схватился за спинку стула руками, чем сократил расстояние между ними до неприлично интимного. В следующий миг Сынмин прильнул к губам Феликса, впился жадным, затяжным поцелуем. Он действовал властно и развязно, убеждённый в собственной вседозволенности. Он не давал Феликсу вырваться, сжимал его запястья и отводил руки в стороны; на попытки сопротивления лишь прижимался ближе. Только когда господин Ким вдоволь насладился демонстрацией, он отпустил Феликса.       — Вот, что смутило их, — со свирепой враждебностью сквозь зубы проговорил Сынмин. — Они считают, такова моя натура.       — Такова? — невинно повторил Феликс.       — Считают, я увлекаюсь молодыми юношами вроде тебя.       — Невозможно... — пришёл в тихий ужас он. — С какой стати они осмелились на подобные обвинения? Что взбрело им на ум, что они и вовсе допустили эту мысль?       — Некто распространил возмутительную историю о том, что я наслаждаюсь компанией юношей в свободное время, и она дошла до жрецов.       Феликс ахнул:       — Кто посмел так поступить?       — Если бы я знал... — гневно пробормотал Сынмин.       — Ведь это совершенно несправедливо. Без весомых доказательств лишать Вас должности! Им следует побояться богов.       — Личности с почти безграничной властью утрачивают страх, будучи уверенными в своём величии. Они не задумываются не то что о добродетели, даже о простой человеческой добропорядочности.       «Однако же как смехотворно, — рассмеялся Феликс в мыслях. — Господин Ким вспоминает о добропорядочности, лишь когда дело касается его собственного благополучия. Если встаёт вопрос о благополучии других на его пути самосовершенствования и целеустремлённости, он готов растоптать любого. Он не прочь убить и царевну, и фараона, и, пожалуй, меня, если то потребуется для достижения большей власти. Спору нет, господин Ким озабоченный человек с гнилой душой. Убить такого человека — настоящее проявление добродетели».       Сынмин вмиг воспылал жестокой решительностью:       — Я отомщу им. Отомщу всем, кто посягнул на моё благо.       — Вы обязательно сделаете это.       Тема разговора сменилась на незначительную. Феликс поинтересовался, какой деятельностью господин Ким начнёт заниматься теперь, и тот отвечал ему довольно развёрнуто, объясняя, что владение плодородной землёй обеспечивает множество возможностей для жреца.       Чем более говорил Сынмин, тем более Феликс ощущал, что ему становится совсем дурно. Веселье от опьянения сошло на нет, оставляя после себя глухую тревогу в груди. Тревога эта нарастала всё сильнее и уже вскоре превратилась в гадкое чувство, пожирающее изнутри, точно в мозгу и остальных органах копошились черви. Сердцебиение стало учащённым, пальцы рук едва дрожали. Феликс старался проявить подчёркнутую учтивость, когда в срочном порядке заявил господину Киму о своём желании откланяться. Сынмин принял это абсолютно спокойно.       Тучи заволакивали потемневшее к вечеру небо, что поливало округу холодным голубым светом. Оседлав коня, Феликс направился прочь от имения Ким. Ритм биения сердца с шумом отдавался в висках. Дышать было трудно. Мысли путались, ориентация в пространстве взмутилась. Феликс судорожно оглядывал дома по бокам дороги. Отчего-то становилось страшно и столь неуютно, словно бы в каждой тени прятался враг, готовый наброситься в любой момент. Едва не сбив человека, Феликс резко затормозил. Он пропустил мимо ушей яростные ругательства почти пострадавшего. Феликс слышал только собственное бешеное сердцебиение. Им овладевала животная паника. До крайности схожая на приступы, что случались у него, однако она придерживалась одной только начальной фазы — фазы беспомощной растерянности и душевного переполоха. Если бы то был приступ, Феликс бы уже давно начал задыхаться и, вероятно, утратив рассудок, спрятался бы где-нибудь под деревом. Но он контролировал себя. Он терял голову от всего, что испытывал. Он не понимал, как это вынести.       Феликс отчётливо осознал, что не может двигаться дальше. Он вернулся к своему старому дому. Оставил коня в сарае и зашёл в прихожую. Его внутренний страх был столь силён, что тело становилось ватным. Щёки неистово горели, когда как ледяные руки сотрясались крупной дрожью. Земля уходила из-под ног, перед глазами плыло. Результат ли это дурманов? Чувствует ли нечто схожее господин Ким сейчас? Или он привык настолько, чтобы легко справляться с опустошением после употребления? Вопросы остались без ответа.       Феликс прошёл к окну. В центре сада на заднем дворе возвышалось раскидистое апельсиновое дерево. Мама висела на его ветви.       Сердце рухнуло вниз. Удушающая паника разошлась по телу. Грудь спёрло от ужаса, что и вздох сделать выдавалось непосильным.       С уст Феликса сорвался жалобный звук. Он попятился назад. Невозможно. Этого не могло быть. Он сам закопал маму под апельсиновым деревом. Она должна была покоиться под землёй. Мама была мертва уже десять лет. Но её безвольное тело, подвешенное на ветви, пошатывалось от порывов ветра.       К горлу подкатила тошнота. Феликс прикрыл рот рукой, едва удерживая позыв извергнуться. Его всего затрясло как в лихорадке. Феликс отвернулся от мамы. На негнущихся ногах он направился дальше по коридору, только бы не видеть её. Тогда его сердце сжалось. В самой гуще тьмы, у входной двери, виднелась фигура. Донельзя знакомого человека, отвратительного и ненавистного, забыть которого Феликс не смог бы никогда.       В углу стоял отец. Стоило только отчётливей увидеть его, и в груди отдалась щемящая боль, точно сердце облилось кровью.       — Неужто ты не рад мне, Феликс? — с лёгкой досадой произнёс отец.       Скованный страхом, Феликс застыл на месте в немом молчании.       — Я скучал по тебе, сын. Подойди ко мне.       Неясная сила потянула сделать шаг вперёд, затем ещё один и ещё. Колени Феликса тряслись — идти было трудно. В один момент он пошатнулся. Ухватившись за первое, что попалось под руку, Феликс избежал падения, вот только опрокинул вазу со стола. В оглушительной тишине раздался гулкий звон.       — Ты вырос, — выразительно заявил отец. Его лицо вдруг исказилось гримасой гнева, и он прорычал: — Вырос беспомощным отродьем! Ты слаб и жалок! Ты ничтожество! Каким бездарным был в детстве, таким и остался по сей день!       Горло Феликса сдавливал ком. Если бы мог, он бы ответил отцу. Доказал бы, что его слова — пустая брехня, ведь Феликс в действительности раз за разом справлялся со всеми невзгодами, к тому же добивался успеха.       Доказал бы?..       ...       Ведь так?..       — Ты недостоин существовать! — крикнул отец в неистовстве. — Убей себя, ничтожество! Убей! Убей! Убей!       Свирепый крик отца раздавался со всех сторон и из ниоткуда одновременно. Феликс схватился за голову. Воздух накалился; напряжение стискивало грудь. Феликс упал на колени. Осколки вазы впились в кожу. Отец неугомонно кричал: «Убей!», и самообладание треснуло. По щекам потекли крупные горячие слёзы.       — На тебя тошно смотреть! Убей себя! Ты убогое подобие человека! Убей себя!       Феликс взял осколок побольше. Поднёс его к внешней стороне руки. Надавил. Провёл поперёк. Острая боль пронзила тело по нервам. Из разреза заструилась кровь.       — Даже в собственном убийстве ты справляешься как бестолочь! — с особой яростью завопил отец. — Ничтожество! Сделай разрез вдоль! Убей себя! Убей себя!       Трясущимися пальцами Феликс едва удерживал осколок. Он перевернул руку. Поднёс острый край к месту на запястье, где виднелись линии голубых вен. Надавил.       Плеча коснулось нечто очень тёплое.       — Не стоит, дитя моё, — прозвучал низкий голос.       Обернувшись, Феликс вздрогнул. На него взирала страшная морда зверя с искрящимися огнём глазами.       — Чудовище! — истошно завопил Феликс.       Он неуклюже попятился назад, полусидя на полу. Чудовище, в свою очередь, шагнуло вперёд и, по всей видимости, намеревалось схватить. Тогда Феликс взял в ладонь кучку мелких осколков, что вонзились в кожу, и бросил их в чудовище. Оно, казалось, не слишком оценило подобный жест. Коридор загорелся. Жар опалил лицо. Окружающую действительность пятнами заволокла тьма. Всё случилось так быстро, что Феликс не успел ничего предпринять. Он погрузился в беспамятство.       

***

      Открыв глаза, Феликс обнаружил, что находится в своей спальне. Он почувствовал давящую тяжесть внутри головы, а во рту было сухо.       — Очнулся?       Феликс обратил взор на голос. Рядом на постели сидел Со.       — Как ты? — спросил тот.       — Хочу пить, — почти не шевеля губами, ответил Феликс.       Чанбин поднялся, чтобы принести со стола кувшин. Он заботливо напоил Феликса. К этому моменту проснулся Амон, что лежал у подушки. Кот радостно замурчал, принялся ласкаться к очнувшемуся хозяину и лизать его щёку шершавым язычком. Феликс погладил его, вдоволь удовлетворил вниманием питомца, и Амон устроился на его животе, чтобы вновь погрузиться в сон.       — Тебе не следует подниматься, — со всей серьёзностью в тоне произнёс Со. — Плохо станет. Полежи ещё, отдохни, пока никто не донимает. Ну, кроме меня, — ухмыльнулся он.       — Для чего ты здесь?       — Чтобы приглядывать за тобой. Душенька, у тебя, должно быть, много вопросов. Я окажу честь утолить твоё любопытство. Спрашивай всё, что в голову придёт!       Феликс смутно помнил, что, в общем-то, случилось после того, как он покинул господина Кима. Однако, стоило задуматься об этом, как в мыслях замелькали образы, отрывки того вечера. От осознания увиденного стало не по себе. Впрочем, Феликс принял это довольно холодно. Разве же имело теперь значение, с кем он повстречался в родном доме? Да хоть с десятком оживших мертвецов. В любом случае опасность миновала. Единственным, что доставляло беспокойство, было то, что Феликс назвал Сета чудовищем. Он всем сердцем надеялся, что бог не принял это за непростительное оскорбление и не изобиделся.       Посчитав правильным задавать последовательные вопросы, Феликс произнёс:       — Как я вернулся во дворец?       — Тебя — а ещё того несчастного, оставленного коня — доставил Сет вчера вечером.       Феликс призадумался. Комнату рассеивающимися лучами наполнял тёплый свет солнца.       — Сколько времени я... спал? — с какой-то неуверенностью докончил он.       — Не спал, а лихорадил. Я присматривал за тобой всё это время, то есть, скоро целые сутки. Это закат, Феликс. Пока ты был не в себе, солнце взошло и сейчас готовится вновь спрятаться за горизонтом.       — Присматривал за мной?       — Следил, чтобы ты снова не сделал глупость.       Взгляд Чанбина упал на запястье Феликса, обмотанное толстым слоем бинта.       — Я был настолько плох, что тебе пришлось присматривать?       Чанбин прыснул со смеху.       — Очень и очень плох. Трясся весь, бормотал что-то про родителей. У тебя ведь нет живой семьи, так? Почему ты вдруг вспомнил о них?       — Может, позже расскажу. Где фараон?       — Он отправился в центр Мемфиса по делам. Должен вернуться к вечеру. Хёнджин наведывался к тебе давеча утром. Сильно расстроился твоему состоянию.       — А что с Сетом?       — Ничего. Как легко явился, принеся тебя, так легко и ушёл.       — Он говорил что-то?       — В двух словах пояснил ситуацию. Я сразу принялся тебя осматривать здесь. Хёнджин и Сет, вероятно, обсуждали ещё что-то в царских покоях, только не при мне.       Откинув одеяло в сторону, Феликс оглядел себя. Множество мелких порезов было на коленях и ладонях. Феликс размотал и снял бинт. На внешней стороне запястья красовался глубокий порез, открывающий вид на красные слои тканей тела. Отчего-то это заставило сначала улыбнуться, а затем зайтись тихим смехом.       — О-о-ох, — тягостно протянул Со, — вижу, ты, душенька, ещё не совсем в порядке.       — Правда, я в порядке, — слегка виновато улыбнулся Феликс. — Просто... Не знаю. Меня смешит видеть этот порез, потому что он очень глубокий.       — Именно, что глубокий, — заворчал Чанбин. — Знаешь ли ты, насколько опасно играться таким образом? Начни уже, наконец, трепетно относиться к себе! Весь в каких-то ссадинах и царапинах. На торсе кожи нет, сам вечно больной, так наш Феликс решил ещё и от руки избавиться!       Недовольство Со было столь похоже на ворчание деда, что Феликс рассмеялся.       — И смеётся он! — бросил Чанбин возмущённо. — Душенька, это в высшей степени серьёзно. Такими темпами ты действительно отправишься в Дуат в самый короткий срок.       — Это ещё не входит в мои планы.       — А ты сам себя не спрашиваешь и делаешь. — Чанбин глубоко вздохнул, чтобы остудиться, после чего спокойным голосом произнёс: — Мне оставить тебя?       — Нет. Мне лучше с тобой.       Сказанное заставило улыбку отразиться на лице Чанбина.       — Не мог бы ты, — попросил Феликс, — принести еды?       — Есть какие-то пожелания?       — Только пожелание поесть вместе с тобой.       — Ах, я прихвачу всё самое вкусное, что есть на кухне, — с мечтательностью проговорил он. — И обязательно десерт. Тебе больше по душе малина или ежевика?       — Без разницы.       — Тогда я возьму и то, и другое.       Чанбин ушёл из спальни, и Феликс остался наедине со своими мыслями.