Царица Эпира

— Приветствую тебя, мой царь, — Промения, одна из трех жриц Додонского оракула, самая пожилая и опытная, склонила голову перед Александром Эпирским. Затем она повернулась к Клеопатре и вновь со всей возможной учтивостью поклонилась: — Будь здорова и счастлива, моя царица. Дочь Филиппа мягко улыбнулась в ответ: — Ты, должно быть, ошиблась, почтеннейшая. Я царевна, — просто ответила она. Однако та, к немалому удивлению обоих знатных гостей святилища, не смутилась, а только уверенно покачала головой в ответ: — Боги не ошибаются. Это были слова из уст самого Зевса. Сидевшие на ветвях священных дубов голубки громко заворковали, будто в самом деле подтверждали сказанное, и Клеопатра, оглянувшись на своего возлюбленного, сделала безотчетное движение, подходя к нему еще ближе. Александр крепко обнял девушку одной рукой и спросил жрицу: — Боги поведали что-нибудь еще? Раскинувшиеся над их головами мощные ветки мягко, приветливо шелестели листвой. Скудные лучи Гелиоса пробивались сквозь густые кроны. В отдалении, у храмов Зевса и Афродиты, толпились люди, однако, видя владыку Эпира и его спутницу, не осмаливались тревожить жриц. Промения ответила: — Они сказали, что свадьба состоится, несмотря на все возможные препятствия. И уже скоро. И что у тебя, повелитель, обязательно будет сын. Хотя сначала родится дочка. — Тогда мне больше не о чем спрашивать у богов, — улыбнулась Клеопатра. — Мне тоже, — согласился с возлюбленной царь. — И, если вы позволите, мы еще немного погуляем здесь. — Разумеется, повелитель, — разрешила жрица и, распрощавшись, направилась в сторону храмов. Гости проводили ее взглядом, и Александр, взяв Клеопатру за руку, повел ее в глубину дубовой рощи. Некоторое время они шли молча, размышляя об услышанном только что пророчестве Додонского оракула, а когда остановились около спрятавшегося в тишине священной рощи говорливого ручейка, царь заметил: — Я отправил вчера письмо Антипатру. Хочу просить у Филиппа твоей руки и надеюсь на его содействие в этом деле. Царевна улыбнулась мягко и нежно и, переплетя свои пальцы с пальцами возлюбленного, кивнула согласно: — Ты, конечно же, прав. Мы знаем о настроении Филиппа лишь из донесений шпионов, а им известно далеко не все. Наместник мудрый человек. Он сумеет подобрать подходящий момент и единственно правильные слова. Несколько долгих минут они смотрели друг на друга и видели в глазах другого отражение итакийской ночи. Александр огляделся по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, порывисто обнял возлюбленную, поцеловал ее в шею и прошептал: — Скучаю по тебе! Сегодня ночью приду. Жди. — Двери моих покоев будут открыты для тебя, — с жаром ответила Клеопатра, и в глубине ее зрачков зажглись огни, обещающие мужчине ночь настоящей страсти. Они прошли всю рощу насквозь, постояли у ручья, любуясь игрой солнечных бликов в воде. Затем прошли к театру, и Клеопатра, сев на одну из скамеек, долго сидела, представляя, как шумно и многолюдно, должно быть, здесь в дни празднеств. Однако задерживаться еще на несколько дней не хотелось. Здесь и сейчас, в Эпире, посреди высоких гор, полноводных рек и священных ручьев, ей никто не был нужен, кроме царя Александра. Ей чудилось, что если допустить в их уединение еще кого-то, то уйдет нечто важное и нужное. Что именно, она не хотела гадать, но даже о собственной матери вспоминала лишь время от времени, и чаще всего с досадой. «Если бы Олимпиада в свое время не распускала слухи, будто ее ложе в облике змеи посещал Зевс, — размышляла царевна, — то это не дало бы аристократии и гетайрам повода для скабрезных шуток на эту тему. Атталу нечего было бы заявить на том проклятом пиру. И, возможно, не случилось бы этой проклятой ссоры отца и сына. А я… Конечно же, моя судьба ни брата, ни мать не волнует — каждый думает лишь о себе». Она подняла голову и посмотрела на возлюбленного с неизбывной нежностью, которую она даже и не пыталась скрывать. — Ты в этом мире мой единственный якорь, — прошептала она. Александр расположился рядом и привлек Клеопатру к груди. Долго сидели они так, до тех самых пор, пока колесница Гелиоса, завершив свой дневной путь, не склонилась к западному краю неба. Тогда царь Эпира и его спутница отправились в отведенные им покои. Закат прогорел, на небо высыпали яркие, такие далекие и холодные, и все же бесконечно прекрасные, как и мир, звезды. Клеопатра одела свой самый красивый пеплос и, подойдя к окну, вдохнула полной грудью чуть влажный, прелый и одновременно волнующий аромат ночи. Сердце билось в груди, подобно пойманной в клетку птице. Воспоминания об объятиях Александра Эпирского волновали кровь, заставляя щеки царевны краснеть, а глаза сиять, будто два костра в ночи. Хотелось вновь ощутить его силу во всей полноте, и вот, когда она уже готова была сама пойти к нему, в коридоре раздались знакомые, быстрые шаги. — Александр! — с жаром воскликнула она, увидев в дверях царя Эпира, и бросилась к нему. Он поспешно затворил за собой дверь и порывисто заключил возлюбленную в объятия. — Александр, — прошептала она, покрывая лицо его поцелуями. — Любовь моя, — ответил он, и горячее дыхание мужчины обожгло ее, перевернув душу. Они целовались, шаг за шагом приближаясь все ближе к ложу. Сначала на пол упали фибулы, а после пеплос и хитон. Александр окинул свою любовницу горящим взглядом и, порывисто сорвав собственные одежды, подхватил ее на руки и уложил на кровать. — Что это у тебя? — не удержала любопытства Клеопатра, заметив, что ее любимый сжимает что-то в руке. Он лег рядом с нею и, прижав одной рукой, продемонстрировал прозрачный продолговатый, узкий мешочек, сделанный, судя по всему, из пузыря какого-то животного. — Нечто крайне полезное для нас с тобой, — пояснил он и, поцеловав Клеопатру в шею, продолжил: — Секрет, которым много пет назад поделился со мной один торговец-египтянин. Он нужен, чтобы ты не понесла до срока. Ведь наша свадьба будет не завтра. — Так вот почему о твоих бастардах ничего не слышно, — улыбнулась царевна и, обвив шею возлюбленного руками, поцеловала его плечо. Он тихонько фыркнул: — То есть в мое целомудрие ты не веришь? Клеопатра демонстративно нахмурилась, сделав вид, будто размышляет над вопросом. А после поглядела лукаво из-под ресниц: — Не знаю. Никогда не думала об этом. Да это и неважно. Есть только ты и я, любовь моя, а всего, что было до, просто не существует… Она подалась к нему, прижавшись всем телом, обвила его торс руками и ногами, и вся страсть, все волнение, что бурлило, бродило в ее крови, подобно вину, вырвалось на волю. Два стона смешались в едином победном гимне, дубовое ложе заскрипело, и вплоть до самого утра, то затихая, то вновь возобновляясь, по коридору и примыкающему к покоям саду разносились недвусмысленные, жизнеутверждающие, словно самый мир, звуки любви, заставляя стоявших на страже и многое повидавших в своей жизни воинов в смущении отводить глаза.

***

Спустя всего несколько дней в далекой Пелле наместник Антипатр сломал печать и, бегло прочитав послание эпирского царя, пробормотал: — Как нельзя более вовремя. Ступай, — добавил он, обращаясь к ожидающему его ответа гонцу, — зайди к казначею и отдохни с дороги. Уверен, что ответ скоро будет. Посланец вышел, а Антипатр, отложив свиток, еще раз пробежал глазами донесения шпионов. Подходящего случая долго ожидать не пришлось. Филипп намеревался переправиться с войском через Геллеспонт, чтобы начать освобождение Азии, и бушевал, не сдерживая ярости, когда думал о внезапно сложившейся у македонских границ обстановке. — Эта подлая змея Олимпиада не могла бы мне сильнее навредить, даже если бы захотела! — Филипп размахнулся и с силой запустил в стену кубок. Разбавленное вино расплескалось, залив фреску с изображением наяды. — Это все ее происки! — Еще можно все исправить, — тихим, уверенным голосом сообщил Антипатр. — Как?! Как, я тебя спрашиваю? Моя жена сидит теперь с Бутроте и нашептывает своему брату про меня всякие гадости! Греки поднимают голову и думают, не пришло ли подходящее время ударить мне в спину. И мой собственный сын теперь в Иллирии подрывает мою власть, собирая себе сторонников! Не желаю ничего слышать про этого проклятого щенка, Александра! Антипатр помолчал, давая время гневу царя немного улечься, а после уточнил: — Про какого из двух? Филипп в голос фыркнул, словно строптивый конь, и широко улыбнулся: — Дружище, разыгрывать идиота тебе не идет. Конечно, я имею в виду сына, потому что шурин еще ничем не успел мне досадить. А что такое? Ты что-то знаешь? Антипатр вздохнул и, подойдя к царю, обнял его одной рукой и подвел к окну. Туда, откуда отрывался красивый вид на холмы и долину. — Не случилось ничего такого, о чем тебе следовало бы беспокоиться, повелитель. Уверен, все наши проблемы можно решить, не прилагая к тому особых усилий. — Про Александра я ничего слышать не хочу, — нетерпеливо вставил в речь друга Филипп. — Вы с Парменионом мне уже надоели. Еще дружки его, те, что не сбежали с ним вместе в Эпир и Иллирию, теперь бродят, словно вышедшие из Аида тени. У меня от одного их унылого вида начинается изжога. — Они просто всей душой преданы твоему сыну, царь, и скучают по нему, — напомнил Антипатр. — Но я согласен, об Александре Македонском мы говорить не будем. Давай лучше побеседуем об Александре Эпирском. — А с ним что не так? — нахмурился Филипп. — Все так, — уверил наместник. — Он все еще предан тебе, несмотря на присутствие в Бутроте своей сестры, и это стоит ценить. — Я ценю, поверь мне. Но оставлять за своей спиной эту подлую змею, мою любимую супругу, не хочу. — Так укрепи свой союз с Эпиром новой свадьбой. Ослабь влияние засевшей там Олимпиады. — Это каким же образом? — в глазах царя Македонии зажегся огонь предвкушения, как частенько бывало перед боем, в успехе которого он не сомневался. — Отдай за него свою дочь. — Ты гений! — в восторге Филипп расцеловал Антипатра в обе щеки и нетерпеливо заходил по комнате. — Ты прав, тогда я могу быть спокоен хотя бы за западные границы. Отдам за него Фессалонику, она уже засиделась в девках. Антипатр откашлялся и покачал головой: — Мой повелитель, если позволишь… Филипп остановился и, с видимым неудовольствием сдвинув брови, упер кулаки в бока: — Разумеется, позволю. Ну, что там еще? — Мне кажется, Клеопатра для этого лучше бы подошла. — Это еще почему? — удивился царь. — Фессалоника дика и необузданна, как ее мать. Клеопатра лучше подходит на роль царицы Эпира. Она всей душой любит тебя и не позволит, чтобы интересы Македонии пострадали. К тому же, она уже успела… Они успели… Тут Антипатр запнулся, задумавшись вдруг, как бы потактичнее сказать то, что он намеревался сейчас озвучить, и Филипп вскричал, побагровев: — Ну, что ты юлишь, будто грек на агоре? Что там произошло в этом проклятом Эпире? За чем еще не уследила моя жена? Антипатр всплеснул руками: — Зевс и все Олимпийские боги! Она дочь Филиппа и Олимпиады! Ты действительно считаешь, что ей можно что-то запретить, если она этого захочет? — Та-а-а-ак, — протянул царь и с шумом выдохнув, вновь заходил по комнате. — Значит, это правда. — Что именно? — То, о чем болтают доносчики. — Да, мой царь, — неумолимо, будто рок, подтвердил Антипатр. — Александр Эпирский уже успел познать твою дочь Клеопатру. До конца. — Вот же, — Филипп выругался и тут же поинтересовался, остановившись у окна: — И кто из них к кому залез в койку? Наместник смущенно хмыкнул, но все же ответил: — Кажется, это было обоюдное желание. С минуту Филипп молчал, глядя на открывавшийся перед ним пейзаж, а после в голос расхохотался: — Вот ведь девчонка! Вся в меня! Ты прав, если уж она положила глаз на Александра Эпирского, то удержать бы ее не смог никто. А раз так, раз он уже успел ее объездить, то и пусть забирает. Только свадьба должна пройти в Македонии! Ты слышишь, Антипатр? Так им обоим и напиши. Нужно же соблюсти хоть какие-то приличия. И приезжают пусть по отдельности. Сперва моя дочь, а следом за ней уже он. — Когда назначишь церемонию? — вздохнул, не скрывая охватившего его облегчения, наместник. — Летом. — Хорошо, повелитель. Я подготовлю для них два письма. — Три. Напиши моей жене — пусть тоже приезжает на свадьбу дочери. Если захочет. — Все сделаю. В это момент за дверью послышались шаги, и вошедший страж объявил: — Прибыл Демарат Корифский, повелитель. — А, мой гостеприимец, — обрадовался царь. — Зови его сюда. — Слушаюсь. Посланец ушел, а спустя все пару мгновений вошел высокий, некогда красивый мужчина, теперь уже переступивший рубеж зрелости и стоявший на пороге стрости. — Демарат, — Филипп подошел к гостю и от души его обнял. — Как же я рад тебя видеть! — Я тоже, государь, — улыбнулся тот, и в уголках его глаз разбежались лучики морщинок. — Хайре, Антипатр. Тот ответил, и тогда царь спросил, выпуская гостя из объятий: — Ну, как там греки? Как они ладят между собой? — Если позволишь… Филипп налил Демарату килик вина и, протянув, спросил, вдруг разом помрачнев: — Тоже будешь уговаривать помириться с сыном? Садись, не стой в дверях. — Благодарю. Так вот, уговаривать тебя я не буду, ты уже взрослый мальчик, однако позволю себе высказать на этот счет пару мыслей. Ответ на твой вопрос связан с Александром самым тесным образом. — Хорошо, говори. Филипп устроился в кресле напротив и приготовился слушать. Демарат из рода Бакхиадов, возводивших свое родословное древо, как и сами Аргеады, к Гераклу, пользовался в македонском доме уважением и даже любовью. — Мой царь, эллины не глупы и спрашивают себя — как ты собираешься удерживать поддерживать порядок во всем мире, если в собственном доме его навести не можешь? Филипп ничего не ответил, лишь опустив в смущении голову, а Демарат тем временем продолжал: — Момент для ссоры с наследником ты выбрал самый неподходящий. Ты готовишься переправить войска в Азию. А что будет здесь, в Македонии? — Насчет наследника я еще ничего не решил, — все так же не поднимая взгляда, упрямо проговорил Филипп. — Брось, мой друг, это же не серьезно. — Почему? — острый взгляд царя вперился в Демарата, однако тот не смутился. — Александра любит армия. Они уже успели увидеть его в бою и поддержат именно его притязания. Ты уж меня прости, но ты сам знаешь, что Арридей слабоумный придурок. Не хочешь же ты сказать, что он составит ему конкуренцию? — Нет, — мотнул головой царь. — Конечно, нет. Но есть еще Аминта, сын моего старшего брата Пердикки. — Разумеется, — согласился Демарат. — Но Александр считает трон Македонии своим. Ты думаешь, он согласится добровольно его отдать? — Нет, — вставил до сих пор внимательно слушавший разговор Антипатр. — Конечно, нет, — подтвердил гость. — И что произойдет тогда? Демарат встал и, тяжело вздохнув, подошел к столу. Взяв горсть фиников, он принялся жевать, одновременно вслух рассуждая: — Когда ты взошел на трон, отобрав его у своего племянника Аминты, армия поддержала тебя. А почему? — Они поверили в меня, — предположил Филипп. — Верно. Ты вытащил Македонию из такой ямы, из такой пучины междоусобных войн, о которых и вспомнить страшно. И все для чего? Чтобы теперь, когда люди поверили, наконец, в лучшее будущее, ты столкнул их в ту же самую пропасть снова? Филипп потупился, сраженных неумолимой справедливостью этих слов, в глазах наместника Антипатра зажглась надежда. — Ты горячий человек, Филипп, — заговорил вновь Демарат. — В тебе бушуют страсти. И они способны двести тебя до настоящей катастрофы. Но это еще половина беды, мой друг. Гораздо хуже, что они могут уничтожить всю Македонию. — Что же ты предлагаешь? — спросил прямо царь. — Ты знаешь и сам. Помирись с наследником. Призови его в Македонию, но не как суровый судья, а как отец. Он любит тебя и, убежден, простит. — Ты сможешь мне в этом помочь, Демарат? — Филипп порывисто вскочил и, подойдя к другу, заглянул ему прямо в глаза. — Он любит тебя, как и я сам. Как все мы. Только тебе под силу такая миссия. — Я постараюсь, Филипп. Приложу все силы, — пообещал коринфянин. — Благодарю тебя! А пока отдохни немного с дороги.