глупость

Я спокоен, вполне, Но, как будто бы сдал, И в упадке эти полгода. Возвращайся ко мне, Я тебя разыграл, И люблю тебя больше свободы.

      У них никаких шансов перед будущим. Оно перечеркнуто. Об этом мерзко думать, но отчеркнуть себя от этой мысли невозможно.       Микаса думает об этом, глядя на синяки под глазами Жана, на вздувшуюся вену на лице Армина, когда тот думает о чем-то серьезном. И, конечно, на отросшие волосы Эрена. Это делает его более похожим на своего титана. Микаса не знает, что ему ближе сейчас: быть человеком или титаном. Она совершенно ничего про него не знает. Никогда не знала. Ей тяжело от этой мысли, Эрен — самое дорогое, что у нее есть. Она отдаст ему душу, ответит на любой вопрос, но он их не задает. Он в последнее время вообще мало разговаривает. Лишь с тяжестью смотрит куда-то далеко. Плечи Микасы вздрагивают, когда на них опускаются руки. Она знала, кто там, она знала, когда он подошел, она совершенно не ожидала, что ее плечи сейчас начнут почти ласково сжимать в непонятном порыве. — Эрен, — выдыхает она, смотря на свои колени, прикрывает глаза, стараясь сосредоточиться на темноте под веками, а не на теплых руках. — Твои плечи бывают расслаблены? , — Кажется, шутит Эрен, давит на мышцы больно, с силой, которую прикладывал, когда тащил булыжник по Тросту, чтобы закрыть брешь в стене. Почему он решил заняться этим? У Микасы бы подкосились ноги и глаза защипало, будь она чуть менее сильной. Микаса пожимает плечами, и Эрен убирает руки. Микаса, не понимая, что хочет, поворачивается лицом к нему, смотрит куда угодно, кроме глаз. — Ты засиделась тут, холодает, не хотелось бы, чтобы ты подкосилась с простудой.       Микаса не заболела бы, никогда, это будто невозможно. Она не помнит, как болела сама. Помнит, как ухаживала за Эреном, которого подкосила температура, а миссис Йегер была занята. Как клала на лоб холодные компрессы, приказывала не хныкать. Сейчас это невозможно, Эрен разучился болеть. Став глупой надеждой человечества, увидев это чертово море. Она почти ненавидит его.       Осень еще не наступила до конца, но яблоки уже поспели, Микаса впервые об этом думает, когда Эрен срывает и откусывает его, она уже хотела начать ругаться на него за то, что он даже не протер его об кофту. Но они уже не в том возрасте, не в той ситуации, и Эрен наверняка воспримет это неверно. Пора отбрасывать этот образ мамочки. Я не замерзну, человечество уничтожат быстрее, чем она признает, что ей хоть что-то не нравится. Микаса сильная, Микаса перетерпит. Тем более легкий холод. — Не замерзнешь, потому что ты уже? — Эрен, черт возьми, надежда человечества Йегер, поправляет ее волосы. Они короче, чем у него. Наверное, будь они младше, Эрен бы посмеялся и возразил, что парням не следует отращивать. Но сейчас он лишь смотрит на нее с какой-то легкой грустью, что ли. И криво улыбается. Он мог бы ее сейчас обнять, сказав, что так, наверное, теплее. Но он лишь стоит. Смотрит своими проклятыми зелеными глазами, в которых она тонет уже почти десять лет.       Будь она чуть более грамотной, будь она чуть менее так по-глупому влюблена, сейчас бы ушла. Наверное, действительно пошла греться. Поговорила бы с Жаном, он бы спросил, как она себя чувствует, ответила бы ему дежурными фразами и ушла отдыхать, но она стоит, не может оторвать взгляда, не может даже сделать пару шагов назад. — Ещё ведь даже не стемнело, — оправдание, которое имеет место быть, потому что сейчас даже закат полноправно не начался. — Может быть, я просто хотел поговорить с тобой тут. С тобой такой замерзшей наедине. Редко выпадают такие шансы. Микаса ненавидит это. У нее по венам течет чистота любви, не запачканная даже поцелуями в щеку. Это потуги в привязанность от Эрена делают ей хуже, потому что она не может держать контроль. Микаса не смеет думать даже о касаниях. Ее кожа исчерчена шрамами. Мерзкими, некрасивыми. Они не сойдут никогда, будут вечным напоминанием о смерти, которая слишком близко. Не к ней.       Эрен глупо хмурится. Микаса не понимает, почему. Ей бы хотелось расправить эту морщинку, хотелось дать ему хоть чуть-чуть времени на отдых, но всё слишком трудно. Люди за стенами, ключи, титаны, войны и этот проклятый кофе. Он ей не полюбился с самого начала. От него у нее мгновенно начиналось слишком сильно биться сердце, а запах воротил и заставлял желудок неприятно сжиматься. Эрен любит кофе, пахнет им оттого, как часто его пьет. — Что бы ты хотел обсудить, Эрен? — Имя каждый раз произносится с необратимым теплом, кажется, когда они были кадетами, об этом шутили. Микасе следовало лишь единожды зажать Жана к стене. Он тогда весь красный и напуганный чем-то сказал, что больше не будет. Она оставила ему синяк на ладони, на который он надавил через чур сильно, через чур часто. Жан слишком открыто ее любит. Она думала, что, может быть, хотела бы любить его вместо Эрена. Жан безопасный, но зеленые глаза, которые она так ненавидит, не у него.       На траве рассыпаны пожухлые цветы. Николо их как-то по-особенному пытался разложить, но Саше все равно больше понравилась приготовленная им рыба. Как они безнадежны, как Микаса завидует, что они смотрят друг на друга одинаково. У нее сердце сжимается от взгляда на эти цветы. На траву, которая так похожа на глаза Эрена, на свои собственные руки, которые, несмотря на силу, ничего не могут сделать с ее нежностью к чужой бледной коже.       Эрен смотрит прямо на нее. С непонятными чувствами, Микаса все не может разгадать. Он пожимает плечами и отходит на шаг назад. Сразу же становится невообразимо холодно, она сдерживает много эмоций, прикладывает много сил, чтобы не шагнуть к нему. Чтобы не обнять, чтобы не потрепать эти жесткие волосы. У нее нет права на это всё. Она ревностно смотрит на всех вокруг. На Хисторию, которой Эрен целовал руку и помогал в поле, на Жана, на которого Эрен обращает через чур много внимания в моменты их ссоры, да даже на проклятого Райнера, Эрен слишком им восхищался, Эрен и Райнер похожи до дрожи. Микаса не готова принять это и тешит себя надеждами, что это всё надуманно. Эрен не монстр.       Она не может ничего, кроме долгих взглядов и попытки вести себя как мать. Ведь Эрен любит свою маму. Он плакал ночами после случая в Шиганшине. Это неоправданно больно терять родителя, сразу двух. Микаса знает об этом дважды. — Какие у тебя планы на будущее. После того как мы станем свободными? — Свободы нет, потому что у Микасы отвратительное предчувствие чужой смерти. Потому что ей кажется, что нужно спрятать Эрена от этой свободы, закрыть где-нибудь. И чтобы все его безумства про свободу, счастье и птиц прекратились. Под языком как будто травы, горькие, которые давал отец Эрена ей, когда приходил к ним в гости. Микаса считает, что у нее стальные нервы, раз она не разрыдалась от всех этих мыслей.       Смотрит Эрен четко, выжидающе. Нет расплывчатого взгляда. Нет ничего, что было раньше. Это ее пугает. Она сапогом водит по земле, давит мелкие камушки и смотрит куда-то в небо. Где летят чайки. Они единственные свободные существа на земле. В этом Эрен прав. — Когда, — не «если», очень важная ремарка, — мы, — «мы» подразумевает в себе и Эрена тоже, но ее неправильность этой мысли гложит, — я бы хотела оставить любое насилие позади. Возможно, я бы хотела семью, — лицо Эрена на мгновенье хмурится, взгляд становится чуть нежнее на пару секунд. Микаса надеется, что он представляет их семью. Она даже не придумала имена детям. Микаса хотела бы, чтобы Эрен сейчас представил, как назвал бы их детей. — Возможно, у меня бы были дети, я бы точно не дала им стать кадетами. Они бы сделали самолеты, на которых летали бы люди для путешествий. Я бы не хотела, чтобы они видели войну.       Эрен, кажется, выглядел отстраненным всего пару минут назад, и вот сейчас, кажется, Микаса замечает дрожь чужих пальцев. Мысль, что он дрожит от мыслей о войне. Она проклятая. Микаса бы точно не хотела сражаться с живыми людьми. Она надеется, что Эрен тоже нет. Она мечтает, чтобы Эрен сказал ей: «К черту, давай сбежим. Поменяем имена. Купим домик в Марли и притворимся обычными». Этого не происходит, потому что Эрен сам по себе чудо. — Я бы тоже хотел семью, — вдруг говорит Эрен, вытаскивая Микасу из своих собственных мыслей. Эрен говорит с мягкой улыбкой и отчего-то покрасневшими глазами. — Я бы хотел дочь. Назвал бы ее Клори. Мне так нравится это имя. Оно такое нежное. Я бы хотел баловать ее и быть слишком добрым отцом. — Эрен кажется таким незащищенным сейчас. Микаса не справляется и сжимает его плечо пальцами, с силой и нежностью. Улыбается. — Я бы хотела сына назвать Филипп, — Микаса говорит первое пришедшее имя в голову. Боже, она, возможно, потеряла всю свою выдержку, сталь. Ее плечи горбятся от холода. Эрен сжимает ее руку поверх своего предплечья. Гладит холодными руками. И смотрит на нее. Так, как никто никогда не сможет посмотреть. Они такие неправильные. Когда судьбы переплетались, кажется, что-то запуталось, и так случилось, что Микаса полюбила надежду человечества. — Тебе нравится кто-то из наших. Или ты бы хотел после возвращения найти гражданскую?       Микаса готовится мыть свой рот с мылом. Она не хочет, чтобы Эрен находил себе кого-то, кроме нее. Она умоляет богов, чтобы он любил только ее. Эрен смотрит совершенно сумасшедшими глазами. Микаса не понимает, почему ее вопрос вызвал такую реакцию. Это чертовски неправильно. Их руки все еще сцеплены. Микаса чувствует, что сейчас от сгорит от чужого тепла. Как же сильно она, черт возьми, любит. — Наверное, есть одна девушка среди солдат, которую я люблю кучу лет, — мир Микасы рухнул, но она сжимает крепче его предплечье. На что он ласково улыбается и совершенно неожиданно обнимает. — Но мне кажется, шансов нет.       Эрен не произносит, но думает, что не вернется. Микаса не знает, что Эрен знает о том, чем все кончится. Микаса даже не догадывается, что Эрен говорит о ней. Эрену очень жаль, что он не имеет говорить ей прямо, а после разбивать ей сердце. Эрен будет рад умереть от ее рук. Эрен сочтет за честь хоть так касаться. Он ждет своего поцелуя, своего рая после ада, на несколько секунд, чтобы вновь вернуться.