Мост

Темные воды реки Потомак отражают огоньки ночного города, те сливаются в причудливый калейдоскоп, будто по черной глади рассыпают битое витражное стекло. От вида голова нестерпимо кружится, но взгляд, упорно направленный вниз, не поднимается ни на секунду, чтобы не нарушить концентрации. Леви всегда приходит на этот проклятый мост, чтобы подумать. От его дома до сюда почти час ходьбы, но мужчина все равно упорно перебирает ногами, проходя километр за километром, пока не останавливается на пешеходной дорожке и не закуривает долгожданную сигарету. Это как награда за марафон, вызывающая приступ кашля в горящих легких. Отсюда открывается великолепный вид на Национальную аллею и ворох вспарывающих душу изнутри воспоминаний. Горьких и сладких одновременно, тех, от которых не терпится избавиться и которые никому и ни за что не отдашь, даже под пытками. Если Леви повернет голову направо, то тотчас же увидит одну из подобных картин: он держит за руку рыжую девушку, которая все пытается залезть на ограждение, чтобы получше разглядеть город. Он подсаживает ее и держит крепко одной рукой за лодыжку, а другой - за талию, пока та восторженно кричит, заливаясь смехом. Его лучший друг рядом сидит на корточках и курит, выпуская облачко дыма в ночной воздух. Он ухмыляется, поправляя кепку на голове. Если Леви зажмурится, то воспоминание развеется, улетучится, оставляя болезненное послевкусие после себя. Этих людей больше нет. Их тела погребены под слоем холодной земли на уютном, чистом кладбище неподалеку от города. Они лежат рядом, в метре друг от друга, и это его заслуга. Хоть тут он не лажает и исполняет просьбу лучших друзей, что уходят так стремительно быстро, что даже не успеваешь прочувствовать секунды. Они просто тонут в водовороте времени; новые события тебя закручивают, и вот уже старые горести отходят на второй план, двигаются к горизонту, но все равно остаются различимыми на задворках сознания. Вглядываясь в небо, на котором не различить ни одной звезды, Леви Аккерман размышляет о том, что приводит его в эту самую точку этого самого дня. Почему на нем классический дорогой костюм и туфли, а не рваные джинсы и украденные у кого-то кеды с рваными пятками? Как так вышло, что у него есть небольшая квартира, он не спит на улице, сбегая от очередной приемной семьи? Когда его судьба выстраивается в цепочку таким образом, что из обреченного сироты вырастает вполне себе сносный член общества? На этот вопрос ему нестерпимо хочется получить ответ, поэтому Леви погружается в размышления, ныряет в них без кислородного баллона и точно знает: утонет в своих же мыслях. Он рождается в грязном притоне, обреченный в нем же сдохнуть, но какие-то высшие силы даруют его матери-наркоманке миг просветления, и она завязывает с вредной привычкой аж на четыре года. Устраивается на какую-то работу, находит комнатку не в самом приличном районе, но все же чистую и уютную. С появлением сына в Кушель словно что-то собирается по частям, она начинает ощущать себя целостной, выкарабкивается с того дна, на которое сама себя и обрекает, и стремится дать мальчугану, которого так любит, хоть крупицу тепла. В ней живет столько нежности к сыну, столько ласки и тепла, что эти годы оказываются в жизни Леви лучшими. Он помнит их смутно, все они связаны с мягкостью рук его матери, которая обнимает его, с ее печальным взглядом и тихим хриплым голосом, когда она поет колыбельные ему вечерами. Ее образ становится прозрачной дымкой; с годами черты совсем не улавливаются и не остается ни единого физического носителя, способного передать ее лик, и Леви теряет способность представить ее лицо. Только ту застывшую гримасу боли, когда он находит ее мертвой на полу ванной. Ее серовато-синий оттенок кожи и налитые кровью распахнутые глаза отпечатываются навсегда. Кушель так хорошо держится целых четыре года ради себя и будущего своего сынка, но хватает всего одного решения, одной слабины и чертовой оплошности, чтобы все покатилось к чертям собачьим. Она всаживает в вену совсем небольшую дозу грязного героина, любезно позаимствованного у соседа, но не берет в расчет свою многолетнюю завязку. Дурманящего вещества оказывается смертельная доза и, испуская последний вдох, она думает лишь о том, какая она плохая мать. Отправляясь в своей первый приют, Леви думает лишь о том, что все люди его бросают. Маленький исхудавший мальчуган на руках социального работника выглядит инородным предметом. Слишком тонкая, почти просвечивающая кожа, впалые глаза и щеки, и красные, искусанные губы. Волосы черные, как смоль, во взгляде холод и отрешенность. Его таскают по психологам несколько недель, а те лишь угрюмо констатируют вереницу травм, нанесенных ему его столь короткой жизнью. Первая приемная семья отказывается от него за месяц. Слишком закрытый, не проходит адаптацию, не произносит ни одного чертового слова. Затем появляется череда этих самых людей, которые берут его, словно куклу, возвращая обратно на полку магазина, как только наиграются. Его будни приобретают какой-то пугающе жестокий окрас, становятся невыносимыми и совсем не такими, какие должны быть у шестилетнего ребенка. Временные семьи не проявляют заботы о детях, которых берут на воспитание из различных побуждений, в число которых не входят альтруизм и любовь. Это всегда деньги, дотации, социальные выплаты, даже имидж. Искренние чувства в этом списке не числятся. К подростковому возрасту Леви приобретает навык сбегать из подобных семей. Он учится орудовать отмычками, как заправский воришка, выбирается из своих клеток ловко и бесшумно, уносит ноги быстро, прихватывая с собой запас еды и немного налички из толстых кошельков опекунов. Он не считает это воровством, лишь моральной компенсацией за прожитые в аду дни. В какой-то момент он настолько разочаровывается в людях, что перестает замечать в них хорошее. Ограждается броней, высокой стеной безразличия, которая выдерживает прямое попадание любых слов и действий. Она делает из него крепость, неприступную для простых человеческих радостей. Бастион, который не покорить ни одной живой душе. Такой стиль жизни становится привычкой. Гораздо проще скрываться от своих проблем, сбегать от них и прятаться по сырым углам, пытаясь прокормить самого себя изо дня в день. Тогда неблагополучный парнишка учится драться на кулаках, играть мастерски в любые азартные игры и никогда не проигрывать. Он изучает людей, всматривается и впитывает каждую черту каждого знакомого, чтобы точно предугадывать их действия. А еще у него появляется нож, и Леви точно знает, как его бросать, чтобы попадать в цель. Стрелять он тоже учится быстро, но ствол с собой никогда не носит. Считает, что излишнее насилие не идет ему к лицу. И точно не способен убивать или ранить так сильно. В нем спеси больше, чем реальной угрозы, но на улицах про него знают. Невысокий подросток без фамилии. Только имя, которое редко срывается с уст. Когда его в шестнадцать лет ловят копы и отправляют обратно в приют, Леви попадает в свою последнюю семью. Сам он, несмотря на десятки предыдущих, эту считает первой, потому что там в полной мере осознает, что такое быть под опекой людей, которым твоя судьба небезразлична. Мистер и миссис Аккерман оказываются до боли хорошими. Душевные люди тратят месяц своего времени и все силы, чтобы найти контакт с нерадивым маленьким человеком, слишком истерзанным и обиженным, чтобы кого-то к себе вообще подпускать. Они не запирают его, лишь просят не уходить далеко и возвращаться к ночи. Готовят еду, которую ему всегда так хотелось попробовать. Везут его в магазин, позволив выбрать новую одежду и даже мебель в комнату. Все это видится тогда Леви подозрительным. Но, выждав два, три месяца, он не находит подвоха. Эти люди просто заботятся о нем и все. Это так шокирует, что к началу нового учебного года, Леви не замечает, как в дом возвращаются еще двое ребят с летних каникул и как он сам, добровольно, идет в школу. Его новые брат и сестра, такие же обреченные сироты, как и он, окончательно убеждают его в искренности намерений людей, приютивших их с Леви, спустя долгие месяцы, наконец, расслабляется. Изабель, его названная сестра, оказывается веселой и непоседливой девчушкой на год младше Леви. С яркими крашеными волосами и россыпью веснушек на носу, она проносится мимо него маленьким юрким вихрем. Заражает своим весельем и не имеет привычки держать рот закрытым больше, чем пять минут (разве что, когда спит). Более болтливого существа он в жизни не встречает, но впервые это его не раздражает. Слишком уж она милая, похожа на маленького прирученного котенка, который так и норовит прилечь на колени и приластиться к тебе. Но который умеет выпускать коготки. Никто, проходя через систему, не остается добрым и невинным. И милашка Изи может с ловкостью врезать обидчику, просто выбирает быть другой. Она любит читать фантастические книги и рисовать в своем блокноте цветными карандашами. Она поет в душе и долго не может уснуть перед сном, пока кто-то из братьев не укроет ее одеялом и не укутает в него. Странная привычка, слишком детская для девчонки пятнадцати лет, но всем в их маленьком мирке на это плевать. Новоиспеченный брат оказывает совсем не таким, как Изабель. В Фарлане нет ни грамма наивности и милым его можно назвать разве что с натяжкой. Вот обворожительным — да. За сладкой улыбкой скрывается коварство и расчет и все же он не внушает страха, как Леви. Наоборот, блондин людей притягивает к себе, будто заманивает в свои сети, чтобы потом схлопнуть ловушку над их головами. Фарлан умный, лучший ученик в своем классе, преуспевает в физике и математике. Упорно готовится к вступительным экзаменам в колледж и, кажется, не ведает проблем в своей жизни. Это тоже, конечно, глупое заблуждение. Он не умеет доверять людям от слова совсем. В кругу его общения лишь приемные родители и Изабель. Для Леви он находит там место лишь месяца через три ежедневного проживания в одном доме и общения. У них оказывается куда больше общего: родители наркоманы, жизнь на улице и блестящий ум. Фарлан сразу подмечает это в новом брате, и для него становится какой-то забавной рутиной преподавать уроки Леви, который старше его на полгода, но уж совершенно точно не превосходит академическими знаниями. Эти двое оказываются его самыми близкими людьми, теми, кого он в действительно может назвать родственниками, не кривя при этом душой. В этом, конечно же, заслуга так славно сложившихся обстоятельств и их приемных родителей. Валери и Ноа проникают под его броню и пробираются так близко к сердцу, как не удавалось никому. Он никогда не называет их «мама» и «папа», но проявляет столько уважения, покорности и смирения перед этими людьми, что увидь его хоть один из тех соцработников, что имели с ним дело, каждый, непременно, не поверил бы глазам. Высшим актом проявления благодарности становится одно простое решение, которое приходит ему на день рождение названного отца. Он не знает, что подарить мужчине, который так много для него делает, поэтому решает принять его фамилию. В тот год Леви, наконец-то, становится кем-то. Начинает ощущать себя кем-то. Не просто именем с бездушным Доу в графе фамилии. Его настоящая мать, несмотря на светлый образ в его голове, заботы фактически проявляла по отношению к нему немного. Какое-то мизерное количество для взрослого, самостоятельного человека. Ни у нее, ни у него никогда не было документов, два безликих человека без прошлого и настоящего. Несмотря на то, что Леви отчетливо помнит имя женщины, давшей ему жизнь, ее хоронят в безымянной могиле, без даты рождения. Лишь дата смерти и прочерки, прочерки, прочерки в местах отсутствующей информации. Свое имя он говорит доктору так неразборчиво, что молодой интерн на скорой записывает так, как ему слышится: «Леви». Когда новое ID ложится ему в руки, Изабель смеется над его глупым выражением лица на фотографии, а Фарлан одобрительно хлопает по плечу. Человек без рода и племени теперь с именем и фамилией, с историей. К такой разительной перемене сложно привыкнуть. Уходит еще почти год, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что Леви теперь как все. У него есть полный набор социально одобряемых вещей: крыша над головой, родственники, хорошие оценки в старшей школе и даже шанс поступить в колледж. У него даже есть машина. Ноа дарит ему старенький форд на восемнадцатилетние, и он до утра катает Иззи, которая норовит от восторга выскочить в окно. Они все разъезжаются, когда приходит время прощаться с такой сладкой умиротворенной жизнью. Фарлан оказывается в Бостоне, изучает прикладную физику и крутит романы с нерадивыми первокурсницами. Изабель через год поступает в местный колледж изучать изящные искусства. Она единственная остается с приемной семьей. Леви же вербуется в Военную Академию. Он прекрасно осведомлен, что физической силы в нем куда больше, чем стремлений к знаниям, и, что путь военного, возможно, для него будет наилучшим исходом. Они видятся по праздникам, всегда приезжают в назначенное время к Арлингтонсокму мосту, чтобы обняться крепко-крепко и перекинуться парой свежих сплетен, прежде чем пойти домой. Когда Изабель насмерть сбивает машина, Леви и Фарлан встречаются на мосту в гробовой тишине в ясный июльский день. Солнце в насмешку печет так нещадно, что нестерпимо хочется глаза себе выколоть, чтобы просто-напросто не видеть этого мира. Мира, в котором больше не раздастся радостный смех, не зазвучит ручейком ее голосок, выдающий слова со скоростью пулеметной очереди. От нее остается золотой кулон, с которым ее нашли когда-то на пороге приюта и тысяча блокнотов с рисунками и университетскими проектами. Их портреты, написанные ее рукой, каждый из братьев аккуратно укладывает с свой рюкзак после похорон. Украшение достается их приемным родителям; Валери дрожащими руками надевает кулон на шею, заливаясь слезами горя. Им с Фарланом приходится мистера и миссис Аккерман покинуть слишком быстро, оставив их с горем наедине. В тот момент его разбитое сердце кровоточит и совершенно не догадывается, что ему нужно сберечь сил на новые трагедии. Потому что через год, почти ровно день в день, Леви вызывают копы в Бостон, чтобы опознать тело парня, найденного под мостом с грязным шприцом в вене. Всю дорогу он терзается мыслью, что просто сойдет с ума, если это окажется правдой. Если Фарлан действительно угробил себя так бездарно, как их родители, Леви его проклянет. Реальность и вправду оказывается болезненной и жестокой. Бледное лицо названого брата выглядит в синем свете ламп слишком измученным. Будто жизнь проезжается по нему бульдозером раз так пять. Темные тени под глазами и печально опущенные уголки губ действуют на Аккермана, как удар под дых. Выбивают воздух из легких. Он, ожидаемо, с ума не сходит. Лишь плотнее захлопывает на себе броню отчужденности. На его лице ни один мускул не дергается, когда печальная новость слетает с уст, когда он сообщает приемным родителям о смерти их второго ребенка за два года. Эти добрые люди ломаются у него на глазах. Валери оседает в кресло, закрывая рот рукой, душа в себе рыдания. Ее немолодое лицо искажает гримаса боли, и она силится не закричать в голос от раздирающей ее потери. Ноа держится чуть лучше, но на дне его черных глаз плещется тоска и горечь. Он даст себе волю позже, когда останется один, Леви точно знает. Эта черта ему самому неведомым образом достается по наследству от мужчины, стоящего сейчас перед ним. Те два года сливаются в единую череду печальных часов, когда каждый день наполняется лишь тренировками и грустными мыслями. Воспоминаниями о прожитых днях, которые больше никогда не повторятся. Леви засасывает в трясину тоски так стремительно и незаметно, что он осознает это, лишь когда перестает есть. Когда не остается сил утром подняться из кровати в казарме. Его приятель по Академии тогда вытаскивает Леви из постели насильно, кормит его насильно и заставляет прийти в чувство на тренировке. Но дни сливаются в серую опустошающую массу и не остается ни единого лучика надежды. Он слишком хорош, чтобы лажать, поэтому действует на автомате. Запоминает информацию механически, не вникая в суть слов. Отрабатывает силовые упражнения больше инстинктивно, руководствуясь каким-то внутренним знанием и умением управлять своим телом неосознанно. Стрельба вообще не проблема для обладающего идеальной меткостью Аккермана. Он хорош во всем, особенно в том, что касается потери близких людей. Приемные родители покидают его друг за другом с разницей в два года, когда неизлечимые болезни сжирают их организмы. Леви кажется, что эти прекрасные люди просто перестают бороться в какой-то момент. Не видят больше смысла для своего существования и сдаются на волю судьбы. Лечатся в больнице, но в глубине души не имеют веры в собственное будущее. Это — их самый жестокий поступок по отношению к Леви. Он никогда не слышал ни одного дурного слова от них, а теперь не услышит и хорошего. Аккерман хоронит их всех вместе: Ноа, Валери, Изабель и Фарлана. Не роняет ни одной слезы ни над одной из могил, лишь давится беззвучными рыданиями, закрывая рот кулаком, чтобы не сорваться на крик. Жест приемной матери, не иначе, но Леви в себе уже и не замечает их черт. Настолько свыкается с мыслью, что соткан из этих людей под четырьмя белыми надгробиями, что не хочет думать о том, что остается от настоящего него. В нагрудном кармане у него жжет через слои ткани грудную клетку кулон Изабель с двумя фотографиями внутри. Слева — Иззи и Фарлан обнимаются на фоне долины смерти. Справа — Валери и Ноа на их годовщине свадьбы. Леви эту безделушку не снимает, протаскивает с собой через все жизненные ситуации, не расставаясь ни на миг. Их большой дом он продает за баснословные деньги, покупая себе взамен маленькую квартиру в пригороде Вашингтона. Остальную сумму отдает на благотворительность. Благородный жест, сказал бы кто угодно со стороны, но сам Аккерман знает, что делает это не только в память о хороших людях, но и потому что надеется, что скоро и сам умрет. Он вербуется на войну, ожидая, что не продержится там и нескольких месяцев. Подает прошение на дислокацию в Афганистан и уезжает нести жестокий мир на другой континент. Вечерний воздух проникает в легкие, и Леви тяжело выдыхает. Выуживает из кармана брюк серебристый портсигар — фронтовой трофей, и достает сигарету. Третью за вечер? Плевать. Это хороший способ себя убить, думается ему каждый раз, когда он глядит на предупреждения о болезнях и ужасах на пачках. Никотин — его единственное лекарство; помогает ему прочистить мысли и вернуться с неба на землю. Болезненные воспоминания о прошлом давят с такой силой, будто на плечи опускается целый горестный мир, и Леви просто не справляется с этим. Слишком устал, чтобы нести в себе столько печали. Слишком изломан, чтобы не сдаваться. Резкий смех где-то на периферии сначала кажется ему личным бредом, потому что слишком похож на голос Изабель. Аккерману чудится, будто это его сознание поднимает откуда-то давно забытые нотки, ввергая мужчину в еще больший приступ нестерпимой боли в районе груди. Но, оглянувшись по сторонам, Леви запоздало понимает, что эта женщина хохочет, стоя ногами на каменном парапете. Она идет из стороны в сторону, легко ступая по узким кирпичикам, шатаясь, как лист на ветру. Еще мгновение, и ее скрытое волосами лицо встретится с брусчаткой моста или тело утонет в Потомаке. Леви даже не знает, какой вариант его порадует больше, в отместку за то, что эта особа осмеливается прервать его сеанс самобичевания и болезненных воспоминаний о прошлом. И все же, действуя против своей воли и совершенно точно на каких-то нечеловеческих рефлексах, Леви подлетает к фигуре за мгновение до того, как та слишком сильно накреняется вперед, грозя рухнуть в реку. Женщина вскрикивает так оглушительно громко, что уши закладывает на пару секунд. Будто где-то рядом происходит взрыв, и остается лишь неприятный звон в голове. Она падает прямо ему на руки, оказываясь крепко прижатой к его груди. Леви держит уверенно, будто делает это каждый день — спасает дам из беды. Правда в том, что ему хочется уронить ее на землю за дурость и беспечность, но он терпеливо ждет, пока незнакомка не придет в себя и не отдышится. Когда она вскидывает голову и устремляет свой взор на него, конечности мгновенно холодеют, и Аккерман на автомате стискивает руки на ее плечах и ногах. Неприятная дрожь волнами проходит по всему телу, начинаясь где-то в самом центре его спины. Липкий животный страх окутывает со всех сторон, застилая глаза черной непроглядной пеленой. Такое забытое чувство ожидания приближающейся смерти, что Леви уже успевает и позабыть, насколько то яркое и ошеломляющее. Одно лишь фантомное ощущение заставляет его начать нервно хватать ртом воздух, будто каждый вздох может стать последним. И на секунду, на одно блядское мгновение, он возвращается мысленно в то место: пустынный пейзаж, крики, выстрелы и кровь повсюду. Взгляд ее карих глаз становится озадаченным, в них плещется удивление вперемешку со страхом, и это преследует Леви годами во снах. Это не вытравить из головы, такую пронзительность забыть невозможно, она въедается под кожу и разносится подобно отраве по всему организму. Токсин, который не выводится, как бы ни старался. Это глаза мертвого человека, и видеть такие во сне для Леви вовсе не какое-то новшество или что-то из ряда вон выходящее. Но видеть мертвеца наяву, держать его на руках — это слишком. — Ты, — произносит он на выдохе, глядя на улыбку, расползающуюся на ее лице. — Можете меня уже опустить, сэр. Он тупо следует ее просьбе, аккуратно помогая женщине принять стоячее положение. В голове все еще шумит, и Леви цепляется за край моста, по которому эта безумная пару минут назад ходила. Просто, чтобы не свалиться на месте. — Я слегка увлеклась, спасибо, что поймали меня. Это глупое создание подпрыгивает на месте, легкомысленно кружась, а из Леви второй раз за вечер дух выбивает. Это точно она. Он не мог спутать. Он уже встречался с этой женщиной на далекой земле далекой страны, где царит только анархия и беспредел. Там, на чужой войне, частью которой Леви себя никогда не признавал, он держал ее на руках, как пару мгновений назад. Только жизни в ней было не столько; она утекала через ножевое ранение на ее животе стремительно, а молодой военный пытался спасти ее всеми силами. И он три года после этого просыпается с мыслью, что не успел. — Чего вы так смотрите, мистер, будто призрака увидели? — хохочет она. — С вами все в порядке? Выглядите нездорово. Тонкими руками девушка поправляет на носу очки, совершенно не пряча улыбку. В ней озорства, как в стайке детишек на детской площадке. Столько же и непосредственности в каждом движении. — Мы с вами знакомы? — полувопрос-полуутверждение срывается с языка Леви быстрее, чем он успевает подумать. — Не уверена. У меня отменная память на лица, несмотря на зрение. Но ваше я не помню! — девушка подлетает к нему и целует легко в щеку, а затем быстрым шагом удаляется, помахав ему на прощание рукой. — Спасибо за спасение, таинственный незнакомец! Леви остается на мосту, переполняемый самыми разными чувствами. От непонимания до клокочущей внутри боли. Место ее прикосновения жжет огнем, будто его этим простым жестом клеймят, как животное. Ее глаза, карие, полные боли и соленых слез, выцветшей картинкой стоят прямо перед ним, словно один из самых ужасных кошмаров становится явью. А может он и в самом деле спит? Иногда, в самые худшие дни, Аккерман уже не может отличить видение от реальности, и это пугает до чертиков. — Блядство, — ругается он негромко, выуживая зубами очередную сигарету. Завтрашний день повисает над ним дамокловым мечом, а тут эта очкастая девушка перетаскивает все внимание на себя. Ему бы думать только о том, что утром он приступает к новой работе — охране дочери сенатора конгресса. О том, как это ответственно, сложно и опасно. Но отчего-то в голове рождается совершенно иная картина — далекое воспоминание, которые болезненным шипом впивается в затуманенное сознание. Только лишь окровавленное тело на руках и его клятва спасти ей жизнь. До этого самого дня Леви думал, что эти карие глаза за толстыми диоптриями принадлежат женщине, которую он не смог уберечь. Теперь ему нестерпимо хочется узнать, как ей удалось выжить.