«Защитник мой, я бегу от тебя,
Не в силах противиться. Что хочешь от меня — забирай,
Я медленно ломаюсь....
Я Тебе всё отдам,
Только отцепись»
Учиха вышел чуть позже Суйгецу, потому не узнал, как удивился тот, столкнувшись с Наруто на пороге, но не увидев Сакуру где-то поблизости с ним. До этого наблюдала она за бесконтрольным курением, с неодобрением рассуждая об анемичности чужого лица и впечатляюще яркой красноты под глазами. Кровь в сосудах Узумаки, очевидно, была, только шла не румянца ради, приливами оставаясь чуть выше отёчных мешков. Учтя, что после третьей, едва ли по необходимости затушенной сигареты Наруто одолела уже тошнота, Сакура предлагала выпить воды и за бутылкой желала дойти до ларька на углу вполне самостоятельно. Однако Узумаки оно не прельщало. Он внял моментально: появись вода — будет и Сакура, а сил на неё не хватало, потому околачивать плитку в стороне от фасада, весьма равнодушным образом считая минуты в уме, он предпочёл свыше разумного приличия. Так и отошла девушка в магазин, за отсутствием дальнейшего разговора найдя занятие по душе и сохранив своё время. Клетка Наруто с этой новостью приоткрылась, потянуло знакомой и расколотой на перекрёстки городской суетой, в коей местами находил покой, а иногда даже верное место у светофора, но он по-прежнему не мог с точностью определить, что держало возле спортивного клуба и почему не ушёл, оказавшись последним — ненужным. Хозуки вникать в тайны личного дневника не пытался. Заметив, что напарнику ныне топчется неспокойно, подступил с расстановкой, в настроении же Узумаки отчётливо распознал нежелание говорить. — Он не стал тебя со мной обсуждать, — попытавшись сообщить новость коротко, Суйгецу лишь добавил в котёл нечто заменяющее состав, но не отменяющее его отравляющих свойств. — Сакура там, — большим пальцем Наруто указал себе за спину. Девушка ушла давно, быть может, и домой уже отправилась по образу пешего хождения. Однако сердце за неё не болело, потому как непризнанный собеседник благодарно кивнул, вновь сочувствующе улыбнувшись, и тогда внутренний штиль пошёл по наклонной. Суйгецу удалился, а Узумаки остался на прежнем месте, ибо курение не помогло. Потому что рвало изнутри и метало броситься вдогонку и дать по расслабленной морде. Мысленное новаторство предлагало гадский вариант побега, коему никак не удавалось найти места на полке собственных достижений. «Необходимость», — жалостливо уговаривало сердце, не сумев таки убедить. Сжималось, иглой коля в легкие и разносясь отголоском по рёбрам. Уже не дыра в груди, а простое смирение, но не выученное, как думал Учиха. Напротив, — несогласное. Саске вышел, закончив с бумагами. Ключ он вернул старушке на вахте, смотря в утомлённые и постаревшие морщины её светлой кожи. Повезло бабке, что не знала, как оказалась меж двух огней. Мёртвенно-бледном — тут, в стенах зала, и холодно-ярком — на улице, подле дверей. Хорошо бы вышла да выгнала Узумаки, что обивал обувь, водя хоровод вокруг полной мусорки. Не запрещено, конечно, а как жизни мешает. Столкнуться с ним Учиха ожидал. Преследование уложилось в систему, извечная попытка добиться от Саске отклика переписана в аналитический график, где Наруто подсчитал каждый шаг, и, верно, сам того не заметив, умудрился не сделать ошибок. — Они знают, кто ты, — произнёс Узумаки, беспомощно смотря в сторону. Волосы Учихи трепал слабый ветер, и отливали те мутным блеском, как волнуется вода средь туманной ночи. — Насколько давно? — Сам спроси. Бесстрастность втянула в себя Саске, как пылесос глотает мелкие крошки с пола. Мерцало образом тяжело раненого человека, где не почувствовать в общем запахе душок отчаяния невозможно. Учиха хорошо знал эту эмоцию. Умирая на влажной трассе, он точно так же хватался за хлипкую копроновую нить, оставленную последним шансом, что мог бы спасти, но не имел гарантий на прочность. Наруто расстраивал каждый шорох. В том же числе застряли тембр голоса, переключивший в голове тон на волну ультразвука, и ненормальная ломка в висках, как бывает, когда погибают сосуды. — Спрошу, — пообещал Узумаки и щёлкнул пальцами, отправляя бычок в сторону чужой куртки. Искры посыпались к ногам, будто Саске поднимал руки, чтобы прикоснуться к груди и смахнуть те. Проследил за этим Наруто с замешательством. Нет. Не было со стороны Учихи никакой попытки себя защитить. Куртка осталась цела, бычок откатило к бордюру потоками ветра. Возжелав навредить, Узумаки спрогнозировал исход, имеющий смысл в цепи теории вероятностей, однако не учёл, что та оформилась не для того, дабы дали сдачи, а потому, что имела пятидесяти процентный шанс проявиться. Пришлось одёрнуть запястье от губ, стерев послевкусие. Он ожидаемо отвернулся и пошёл по прямой, засунув руки в карманы, ступая по дороге, что вела и к остановке, и к людям, и к новым местам. Всё в жизни имеет пятидесяти процентную вероятность. Небо либо рухнет на Землю, либо нет. Если не сегодня — так завтра, и повторяй это каждый день. Вскоре единственным, что осталось от Узумаки, стал след на асфальте. Микроскопический такой, в виде тёмно-серых стрелочек размазанного кроссовками пепла, впрочем, ничем особенным не отличающийся от недавно стоящей напротив неровно хмурой фигуры. Огорчение сожрёт его, Саске увидел. Обида поломает кости, сделает безжалостным. Наруто ведь уже такой, просто не замечает, как скоро изменился, накинув списки виновных. И тут Учиха понял, что прежней ваты меж ними не будет. Открыв дверь машины, задержался перед порогом, смотря поверх белой крыши. Ему осталось только принять, что списки составлены по образу и подобию жертвы, коей помощь уже не нужна.***
Сутки напролёт заплясали неисчислимой цифрой. Меньше недели, а сосчитать уже тяжело. Будущее для Наруто обернулось пологом марева. Действия сквозили посредственностью, аки в небытие, присутствуя только для галочки. Будто виртуальный мир подключал загрузку региона в момент попадания туда игрока, Узумаки смотрел на пиксели, ставил индивидуальные настройки, а после выбирал иконку «закрыть игру», да та не закрывалась, сколько ни жми. Оказалось, что и кнопки таковой не имелось. Висело смешное предупреждение — следует переписать программный код. Знать бы, с чего начинать. Двадцать три года напомнило число персон на вечерний банкет, тогда как Сакура вынимала блокнотик и ручку. Плечом к плечу стояли как всегда, как с каждым — шеренгой и по отдельности на сектор стола. Ничего не было внутри официантки, не осталось сожаления после того, как уничтожила заминку в причине его метаний, не засветилось и подобие симпатии. Сакура продолжала свой путь, должно быть не любив калек и трусов. А банкет Наруто не запомнил. Ничего не появилось и дома, куда Узумаки вернулся, потому что идти больше некуда. Вчера пил пиво, сегодня — тёплый компот. Сладость его сушила с внутренних сторон щёки, похрустывала на зубах, но сахара сыпал немного, просто отвык от насыщенной пищи. Сколько ни лгал, чем бы ни уговаривал упорное желание… Отсидеться хотел Наруто, одуматься, восстановиться. Но тянуло только к одному. Хотелось увидеться с Саске. Учиха не изменил умению ранить и пропадать. Этот несмываемый грязный след оставило детство, молодость закрепила, а то, что случилось с ним позже, вероятно, пробило на закрепление, рядом струн, вогнав отпечаток под кожу. Навечно. Он таким и родился, наверное, просто прежде Наруто упирался, отказываясь сей факт замечать. Жизнь подсказывала лелеять мелодию души, что хоть и калечила, но пела уверенно, повсеместно. Оставаться таким Узумаки счёл вектором привычного, он бы и не менял направления луча, если бы точка начала автоматом не перебросила на иные координаты. Поле трехмерное. Поминая Учиху, думал: есть ли нужда раскаиваться? Встретив — ошибся. И хорошо бы сослался на юмор, но, погнав здравый смысл, что крепко держал за преградой перпендикуляра их старых дорог, напоролся на смещение по оси. Отпустить Наруто пытался с ирреальным соблазном, следовательно вспоминал, что болью нужно перегореть, распробовать все оттенки и грани, дабы после устать и спокойно простить. Не вышло, возможно, лишь времени не хватило. А ко второму пришествию Узумаки был не готов. Длань первой исповеди на веку устелило с обманом, оказалась она колючей, настроенной чрезвычайно враждебно. В этом аномалия рассуждений, однако верная закономерность человеческого недостатка. Всегда уязвим тот борец, что полагается лишь на чудо. Закономерным соображением состояния, требующего извинений, Саске не ощущал. Скорее десницу на отсечение бы отдал, чем признал ошибку суждений. Вопиющей неправоты в нём не находил и сам Наруто. Всё — элементарный выбор. Его ответственность, его риски, его ноша. Вредил Учиха тем, что обретал некий образ в чужой голове и неказистым изваянием в реальности нарушал его столь филигранно, что человек не успевал и подумать, что именно так расстроило чувства, как уже заливался слезами. Позже казалось, будто Узумаки полюбил даже это — разницу ощущений и обликов Саске. Почему не говорит? — думал он. Став обнаруженным, Учиха продолжил цепляться за сваи молчания. Может и перестал Наруто являться близким? Может никогда им и не был? Факт чопорной формальности на людях, его не смущал, напрягал противоположный — при личных встречах Саске не снимал покрывала новизны, недоверие в нём словно от того, что не знало прежде достойного человека, считая — не о чем с ним, с Узумаки, говорить. Потому многое из пережитого Наруто готов был свалить на чужие плечи. Хотел и обвинить, и до беспамятства проклинать, однако Учиха не позволял даже этого, оставаясь на грани особой, ни с чем не сравнимой субординации, когда дело открыть невозможно, ведь свод улик содержит только ряд косвенных, а подсудимый застрял внутри желчью. Позвонил ему Наруто сам. Вечером третьего или пятого дня — чёрт разберет. Позвонил с маниакальным намерением исправить то, что за отсутствием надобности давно оказалось на свалке. — Занят, — ответил Саске. Хотел было сбросить, но что-то остановило. — Приедешь? — глядя в пустой потолок, Узумаки мечтал разорваться. Лежа на стылом полу, не мог и руки оторвать от груди, так уж болело. — Зачем? — Мне надо, — посредственно выплюнул в тишину. До кровати он не дополз. Жутко хотелось спать и, вместе с тем, наконец-то проснуться. Учиха сбросил, но приехал спустя полчаса. «Надо» в его понимании представало словом-предвестником. Апокалипсис всегда возникает с фразы «надо бежать», лечебные методы при любом из раскладов заканчиваются наставительным «надо себя беречь», и тренировки его, что раньше — для самого, что теперь — для других, всегда имели непромокаемую аксиому «надо через не могу». Надо отпустить Саске, Наруто. Надо через силу. Правильно. — Быстрый ты, — избитая радость не дошла до лица, встретив Учиху на пороге квартиры уставшим и потемневшим разрезом знакомых глаз. — Хоть бы хвостом повилял, — выдумал Саске, взяв от наблюдения несколько странный и злокачественный плод, тогда как Узумаки с неуловимой хрупкостью оглядел его с головы до ног. От подобранной в короткий хвост чёлки до бледно молочной рубашки, расстёгнутой на пару пуговок, он проследил лениво, единичной мыслью признавая лишь странную, несвойственную Учихе утончённость, после чего отступил от двери. — Заходи. — Причину-то объяснишь? — Сам найдешь, раз уж приехал, — Наруто показал только спину, отправившись вглубь, по инерции зазывая. Интуиция подсказала Учихе не спорить. Она же потянула входную дверь, сказала отставить обувь в сторонку, пройти за хозяином молча и по возможности не уйти. — Блять, — выругался Саске, зацепив ногой что-то в проходе у стены. Здоровенный кашпо громыхнул, чуть проехав по полу, а после так же монументально остановился, уперевшись во что-то другое. На звук Узумаки обернулся с некой дрёмой. Краем сознания ухватился за подозрение, что, едва не споткнувшись в полутьме о горшок, Учиха вполне мог его и угробить. Но вазон по-прежнему стоял, взирая на хозяина с осуждением, ведь скол на верхушке пустил волос трещины, чему кто-то должен быть только рад. Саске оказался достаточно осторожным, чтобы не лишить ряда этой проблемы, однако дотронулся до неё, что-то меняя. Был бы таким всегда, не имел бы причины сюда приезжать. — Пей, — вернувшись с кухни, Наруто протянул блёклый стаканчик с рубиновым. Настойчиво протолкнув тот сквозь отрицательный поворот головы, он оборвал попытки отказала. — Компот, — пояснил Узумаки, бессильно втискивая питье в прохладные руки, хоть гость и продолжил сопротивляться. Поэтапность махинаций бездумие давно просчитало. Выпить компота — налить в стакан ещё. Пригласить на диван. Телевизора нет — из развлечений один аскетизм. Саске подумал, что оказались они похожи. Наруто — что стоило говорить. Он не мог вспомнить, зачем позвал Учиху. Голова заварила ощущения кипятком без разумного добавления сахара, в чём эмоции расщепили сами себя, и, в последних попытках стараясь распутать паутину влечения, Узумаки познал, что слов не осталось. Ни единого, способного описать это нечто. Только варево и настой его спутники к нынешним будням. — Куда в таком виде ездил? — счёл нужным спросить, когда Саске допил и затих совершенно. Ответил Учиха не лучше, чем если бы надерзил. Сначала промолчал, а после небрежно пожал плечами, оставшись с решением наедине. Сидели они поодаль друг от друга, но, как не странно, наконец-таки вместе. Саске на одной стороне дивана, Наруто на подлокотнике, с другой, расставив задранные ноги и прижав коленом подушку к спинке. Сблизиться ещё оригинальнее не получилось, поплыл по комнате душный пар, расширивший пространство до иллюзорных масштабов, тогда как шипело что-то именно на полу, двигая ленту конвейера по направлению к неизбежности. — Ты мог бы со мной говорить, — высказал Наруто, первым забыв о молчанке. — О чём? — Без разницы, — всмотревшись в полог занавески, пожал он плечами в аналогичном и раздражающем жесте. — О том, как скучал. Или, напротив… — добавил Узумаки вернув внимание гостю, и, разглядев морщину между бровей Саске, чуть явней обычного поджал собственный рот. — Я скучал по тебе. — Знаю. — Разве ты нет? — Я думал о другом. Жизнь изменилась, — вздохнул Учиха, убрав излишне важную позу и наклонившись немного вперёд. — А о том, какого стало месту, где был твой дом, ты думал? О людях? О мне, например, — обескровленный тон пахнул сыростью. Такой, какая мнётся во взоре пропавшего без вести человека, зачем-то оказавшегося живым. В глаза Саске Наруто не смотрел, не видел смысла лизать осадок сомнений, что мутные угольки вызывали, смотря чересчур беспристрастно. Шло от них глубинное свечение, в наваристом полумраке скромной гостиной становящееся отличительной чертой стесняющей тоски. Бывало так, что рваная чёлка скрывала их дерзкое соболезнование, тогда глядеть в лицо когда-то мёртвого парня становилось терпимее, ведь подобным Узумаки видел всё, связанное с фигурой Учихи. В свою очередь тот не требовал духовности и контакта, Саске, как и прежде, чувствовал именно прострацию, с коей Наруто извечно сталкивался по ночам. Злоба не сожрала этого чувства, как он полагал, — она его усмирила. — Думал, — колеблясь, кивнул Учиха. Интернат не самое паршивое место, но огорчило не сказать чтобы сильно. — Меня в этих мыслях не было? — зная, что и ответа не вынесет, каким бы тот ни был, Узумаки надавил двумя пальцами на переносицу, ибо жутко ударило что-то в лоб изнутри черепной коробки. Ответом пришла тишина. — Саске, — тише позвал Наруто. Он подумал о том, что являлось верным, затем разогнул в колене ногу, чтобы с секунду потерпеть зуд в ступнях, и, в конечном итоге, пополз к гостю ближе. Двигался Узумаки медленно и осторожно, будто стараясь не напугать. Знал бы, что Учихе давно перестало быть страшно, пошёл бы пешком — по полу, и сам бы опасливо обернулся. Однако Наруто не читал его мыслей, остерегался изнеженных страхов, потому остановился на расстоянии вытянутого предплечья и свесил ноги, садясь естественнее. Саске не глядел в его сторону, склонившись к упёртым в колени локтям, краем глаз замечая лишь робкое движение, что должно было многое объяснить. Тишина принялась нагнетать. Пустота задышала мраком и вакуумом, отчасти именно неподъёмной материей напоминая тот тёмный отголосок внутри, что завывал вместе с надрывным стуком внезапно защемившего сердца. Кормясь последним шансом, запястье Узумаки повело в сторону гостя, чуть приподняло над поверхностью дивана, но то вдруг дрогнуло и остановилось. Бряканье мышцы в чужой груди защекотало слух. Его дом — новая нулевая точка в системе координат. Стоило подключить привязки, чтобы не ошибиться с направлением луча. — Снимешь маску? — уголки рта Наруто дёрнулись, ненадолго поднявшись. — Целоваться не буду, — серьёзно заверил Учиха, однако снял, медленно потянувшись к завязкам. Всё равно пил компот, чего скрываться в чужом склепе, где только темень и полутруп. Возможно, он устал сидеть здесь при полном параде, взятый на мушку бессмертной винтовки. — Она разве всегда нужна? Ты не сменил фото в документах? — попытался Узумаки, с недюжинным интересом смотря за лёгким движением по-боку. Однако спутник вечерних соблазнов ему тем же светом в лице не ответил, лишь замер на пару мгновений, ощупывая не то случайно повлажневшую почву меж ними, не то хлопковый материал своей маски. — Я сказал, что это долгая история, — нехотя припомнил Учиха. Едва не проронил, что неуютно ему здесь, с этим жёстким и всевидящим человеком. Наруто передумал на тему привязок, вцепился в чужую руку, что, сдавив в ладони тряпичную хреновину, опускалась на колени и, не спеша, положил её сам, зачем-то касаясь виском плеча Саске. Место почти не болело, как исхудалое голодом существо прижавшись к дорогому хозяину, оно подкармливалось полоумной надеждой на нечто сакральное. — Не прогоняй меня, — вжавшись плотнее, попросил Узумаки. — Это твоя квартира. — Ты понимаешь о чем я. — Успокойся, — местами и Саске продолжал выражать элементы незрелости, но в Наруто её отчего-то не переносил. — Хватит уже, — добавил Учиха спокойнее, через мельком пробежавший по коже ворох мурашек почесавшись нутром о со звоном разлетевшийся внутри желудка хрусталь. Он без волнения осознал, что причиной поездки стала удручающая слабость, кою Наруто не мог побороть. Его воля не сказать, чтобы слегка, но окрепла. Новый опыт научил говорить о беде, ведь только так человек непосвященный способен помочь. Узумаки долгое время шёл к тому, чтобы без страха и соблазна быть пристыженным суметь говорить о больном. Однако Наруто ошибся, считая Саске непосвященным. Учихе оказались известны до края интимные подробности радикальных молитв юности, потому просить стоило кого угодно, но только не его. Лучше кого-то со стороны, кто мог бы взглянуть на проблему с независимого угла. — Я ещё важен тебе? Раньше ведь был?.. — Успокойся, Наруто. На этот раз Саске говорил куда резче. Невероятно мелкая и зудящая сбоку дрожь прокатилась по телу Узумаки и передалась ему самому, раздражая затерявшиеся на коже рубцы. — Ты был вынужден оказаться рядом. Не мог никуда уйти, — сделал собственные выводы Наруто. — Хотя уходил, как получалось. Тут же глаза его устремились во тьму и расширились, опознав производные. — Ты… Рука Учихи проворно мазнула чужую спину и оказалась на противоположном плече, грузом многотонного пресса заключая в тесную клетку. Лицо, не скрытое глупой маской чуть обернулось, прижимая Саске щекой к мягким прядям достаточно светлых для полутьмы волосков. К хозяину дома не находилось вопросов. Одни ответы изгрызали Учиху волнительным контактом кожи, ведь Саске впервые обнимал, будучи самим собой. Без бремени незнакомого имени и задушивших запретами истин. Обнимал Наруто, коему не смог ни помочь, ни добить в том отголосок тревоги, некогда бывшей ещё совсем зелёной, чтобы в будущем стать свирепым психопатом. Теперь и Узумаки с отвратительной кислотой на языке понимал, что уходил тот, как получалось. Учиха всегда искал брешь для побега, не вынося темноты, где глаза Наруто видели лучше. От чего только он сейчас потеплел? От того, что вновь попытался проститься… — Я знал, в чем ты боялся признаться, — сказал Саске тихо и кратко. — Поэтому убегал? — С тобой тяжело, — продолжил Учиха, снова стиснув в ладони намордник. — Уговорами не исправишь. — Разве плохо, когда тебя кто-нибудь любит? — неверующей речью Наруто заструился по комнате. — Когда тебе всё и ничего не нужно взамен… — плеснул волной, даже виском проехав по алебастровой щеке и дёрнув Саске неосознанно отстраниться. — Одержимость — порок. — Это не одержимость, — воспротивился Узумаки. С одубевших мышц в кости понеслось напряжение, заморозив на время дрожь и заставив прислушаться. Сердце Учихи билось размеренно, одиночно, да почему-то так громко, что боем непоколебимой свободы звучало в ушах с неравномерным подводным гулом. Поздний гость гладил чужую руку, не трогая кожи, сминал между пальцев складки тонкой и влажной кофты. Уговоры. На них Саске будто смягчился, чтобы Узумаки набрался храбрости. — Я скучал, — с затруднением выдохнул Наруто, а после совсем спрятал взгляд. — Повторяешься, — рука отпустила плечо, отправившись на место, и крепко прижалась к родному телу. Учихе не хотелось думать о том, из-за чего её тонко колотит, потому он прикоснулся к животу, где нечто бурлящее продолжало царапать желудок. — Это ничего не меняет. В душе Наруто действо, вряд ли свершённое в попытке спрятать от чужого внимания, вызвало дисбаланс. С явным воодушевлением и чернящей озабоченностью он смахнул ощущение недавней ласки, запоминая ту абсолютной нехваткой, и рухнул на спинку дивана. — Ты вернулся. Запрещаешь любить себя. Избегаешь. Разве что-то менялось?— с раздражением выдохнул Узумаки. — Я бы дышать перестал, изменись это блядство. — Глупо, — усмехнулся Учиха. — Мы давно не соперники, прими этот факт. Бороться друг с другом уже не за что, Наруто. Натянув маску на место, Саске с блуждающим интересом обратил внимание на потянувшиеся к верху пальцы чужих стоп. Сломал бы их Наруто и двигаться может стал меньше, но обожание это не преломить. Запуганный хищник, лишенный возможности питаться вдруг осознал, что без получения пищи не имел желания убивать. Инстинкты требовали сей животной и падкой жестокости, а разум, развившись в социальный механизм, не позволил инстинктам брать верх. — Можем поесть, — спустя пару минут колдовской тишины предложил Учиха, вспомнив, что есть Узумаки не мог и не рвался. — Не хочу, — отказался Наруто. Кусок в горло не лез, пупок крутило которые сутки, давно прилепив к позвоночнику. — Компот ещё есть, будешь? — Неси. С уходом парня из комнаты, Саске выдохнул на порядок спокойнее. Он помассировал обе ладони, наконец теряя игольчатое наваждение, и обернулся к дальней стене, стараясь изучить те детали, что ещё не заметил. В доме Наруто ничего не осталось кроме него самого и пары замшелых предметов обихода. Учиха обратил внимание, что и предметов здесь, как таковых, не было помимо базовой мебели да вещей гардероба. Значило ли это, что Узумаки жил только внутренним миром, или, напротив, — что внутренний отражался на внешности общего? Психика человека обычно склоняет его к двум крайностям: одни восполняют недостаток прошлого, окружая себя всевозможным излишком беспочвенной роскоши, другие — отрекаются от меньшего, по инерции стараясь не нарушать привычный уклад. Квартира Наруто — явное продолжение избитой истины. Боялся перемен. Не переносил новизны. Так прочно укрепился в остатках увлечения им, что и больные воспоминанием чувства теперь обернулись приятным отголоском некогда счастливой и мирной жизни. Смотреть на картину Саске начал из чувства долга, а в продолжении потерял сам себя. Дорогу в его сердце прогрызла юродивая жалость. Могло ведь всё быть иначе, — подумал Учиха. Могло, пойми он Наруто раньше и прими на себя фрагмент ответственности за влюблённое существо. Вскоре Узумаки вернулся, таща за собой дух прохлады и поздней вечерней тоски. Окно на кухне, видимо, вообще не закрывал, потому сквозил свежей влагой с причудливой зимней отдушкой. — Он сладкий или несладкий, я понять не могу? — Наруто остановился напротив, интересуясь до той степени тривиально, что у Саске ком поперёк глотки застрял. Смотрели в гладь на поверхности варева и оба думали об одном. Верна или ошибочка эта встреча? Что придёт следом за ней? — Нормальный. Сам попробуй. Узумаки замешкался. Не стал говорить, что пробовал и выпил уже с ведро. Гость ждал не признаний, а его решимости, чуть протянув в сторону стакана руку. Учиха и не заметил, как притих, не готовый к тому, что, вместо округленной грани стекла Наруто отдаст себя самого; одумается раньше и опустится перед ним на колени. — Последний раз, — тихо пообещал тот, смело заглядывая в пелену тёмных глаз. Саске рвано вдохнул, следя за тем, как выцветшее лицо приближается к его собственному. Задержав дыхание, Узумаки, ещё подумал… А всё ли ошибочно в этой встрече? Жар между ними шёл воспаленный, хоть оба холодны и здоровы. «Не смей жалеть», — вспыхнуло красным по широко разведенным зрачкам. Наруто не читал, а Саске не видел, поскольку надпись в глазах отразило зеркально. Стоило догадаться, что значила та, явившись в последний момент, предостерегая от фальши. Другого заслужил Узумаки — не пассивного участия, в коем Учиха, как мог, проявил сострадание. Константа неверна. К его потрясению, серебристое во тьме лицо показало, что жалок оказался далеко не тот, кто возлюбил… Спустя миг, Наруто прикоснулся губами к губам, не снимая маски и не жаждуя ответа. Под стать бравой романтики, считал, что последний раз должен быть как и первый — особым. Лишь малая часть людей понимает, что особенен каждый. Смотри внимательней — поцелуй не может быть повторим. Саске придержал стакан, норовивший наклониться и вылить содержимое на пол, тогда как Наруто нервозно поддался вперёд, опаляя на выдохе кожу сквозь ткань. Он позволил чужим пальцам помочь, коснувшись своих на сочленении комнатной температуры стекла покрасневшего от компота. Губы его практически не гуляли, шевелились коротко и осторожно, не причиняя ни боли, ни страсти, ни желания оттолкнуть. Поцелуй никакой, решил Саске. Такова формальность и новый виток в договоре. Однако сложенность вдвое Учиху поразила. Тáк, значит, Наруто умирал? Терзался наотмашь в попытке скорей рассчитаться. Хотелось добавить рук, почувствовать человечности в ласке, что должна возникать от взаимности. Однако мрачным сердцам не понять, как не способен и Саске ощутить тот убийственно жалящий ток, что понесло по венам Узумаки завершающее их грандиозную историю целомудрие. Ненавидеть отрывок своей души иногда становится невозможным. Любить его воистину больно, но необходимо, — хоть как-то, с натяжкой на добрый контакт… Наруто чуть наклонил голову в сторону, смыкая губы и стараясь просто надавить. Он стёр ими излишек влаги, которую успела промокнуть лёгкая ткань, прочертил ртом слева направо, а маска не поддалась, натянувшись лишь крепче, потому как Учиха прижался в ответ. Узумаки не ведал, что приносила его аккуратность. Ждал прекращения сей войны и решимости Саске, что должен был оттолкнуть, ударить, но завершился согласием, в итоге, совсем добровольно. Голова зашумела протяжным роптанием, Наруто разлепил заслезившиеся глаза, отстраняясь, и, между тем, уже любимый естеством Учиха заметил, что инстинктивно потянулся навстречу. — Спасибо, — шепнул Узумаки и отдал компот, как планировал изначально. — Я… Курить. Балкон у него небольшой, неотапливаемый да проеденный старостью. Здесь трещины меж досок норовили сожрать друг друга, пол поскрипывал порой даже от мягких шагов, а большие и чистые окна лишь с виду создавали образ новизны, потому как давно перестали взрослеть и лишь заботливой рукой хозяина оставались на прежнем месте. Наруто чаще курил именно здесь, не желавший прожигать помещения. Курил на балконе, раздумывал, а сейчас перебирал в уме способы, как бы сделать это по-своему, в надежде не лишиться ощущения на губах. Хотел сохранить его так, чтобы осталось навеки. Дабы тишь и морока наконец обрели симбиоз и заснули спокойствием глухого покойника, укрывшись мягким покрывалом из ушедших перспектив. Узумаки принял решение, что готов их отдать. Если таким путь на будущее обещает быть легче, он согласен. Рано или поздно и его пришествие в мир норовило стать в тягость, так почему бы не Саске открыть эту дверь, затащить под ступени, а после обрушить трухлявую лестницу. — Давно куришь? Дверь и правда открылась, только за тем, чтобы позволить Учихе вернуться. Вошёл он неожиданно, выбив последнюю мысль прямо вслух. — Раньше тебя бы за это прибили, — рассуждения Саске менялись, тогда как остановился тот прямо в дверях, иссушая тепло всей квартиры. — С шестнадцати, — слыша лишь закономерный вопрос, пояснил Узумаки, но обернуться не смог, как бы воля того ни просила. — Меня на поминки твои не звали. Начал на первую годовщину. — И стоило оно? — Раз курю, значит легче. Логично? — Вредные привычки и зависимости — одно и то же, как не крути. Я бы сказал, что они тебя уязвляют. Логично? — Саске тихо вышел вперёд, остановившись позади Узумаки. Рука расчертила воздух, потянула за край материи, будто снимая вуаль защищенности. Они здесь одни, наедине с сумасшествием чьей-то судьбы. Наруто — с личной, а Саске решил, что стоит за компанию. — Все, так или иначе, зависимы. Риторический вопрос, кто из нас больше. Упрекнёшь? — Нет, — настороженно бросил Саске. Он прикоснулся к материи телом и совсем не успел понять, зачем обнял Наруто со спины. Жестом дружеским очертил грани боков, не касаясь его кофты, так же ровно поставил ладони поодаль на подоконник. Узумаки чувствовал, как на плечо опустился чужой подбородок, стукнув в мозгу затвором легкомысленной слабости. Лёгкий поворот головы способен был соприкоснуть их снова, притереть щёки, чтобы вместе с напрягом глотнуть тишины за окном, но ничего не произошло. Саске будто замер, боясь лишний раз продохнуть. Гул нарастал и в ушах зазвенело. Чего ради спектакль без зрителя? — Бросай, — произнес Учиха, беря сигарету из дрогнувших пальцев. Вертел её Саске прямо перед лицом Узумаки, покручивая и желая осмотреть. Тянуло поднести руку к губам Наруто, разрешить с неё затянуться, чтобы принять участие в этом бесславном походе к утраченной мечте и понять — чего ради? Но Узумаки тот час сигарету забрал, стряхивая за окно короткий столб пепла. — Ты далеко живешь? — Оно тебе надо? — Учиха с усталостью улыбнулся. — Не адрес же просить. Вряд ли дашь, — рассудил Наруто, только сейчас задумавшись, что шанс, вероятно, был. — Дал бы, начни ты с этого. Должно быть, заиграла мелодия карусели, иначе не понять, отчего большие качели накренились на левый бок, как вдруг отскочили от стойки и понеслись в противоположный, подбадриваемые криком истинного ужаса и жизнью, полетевшей перед глазами. Учиха не любил махинации, не любил качать и быть качаемым, однако с Наруто получалось само собой. Едва оборвутся тросы этой хлипкой и непрочной связи, как ложка карусели обратится ракетой и понесёт боеголовку в будущее атомной войной. — Я дерьмово засыпаю в гостях, — успокоил обоих Наруто. — Задерживаться на ночь тоже неприлично, — поддержал Учиха. Оба говорили не от души и в чём-то приврали, однако Саске посчитал нужным сказать. — Мне пора. Выходит, пришёл проститься. Тепло на толстовке ещё сохранилось, спина впитала его без остатка, а после то улетело, и Саске ушёл раньше, чем Наруто нашёл силы выбросить окурок да закрыть окно. Стоял недвижимо, во льду успокоился окончательно. Вскоре трудно проходимое по глотке безразличие к новой эре встретило друга — подчинение. И странно, что пошли они парой, но пошли удивительно мирно, едва не семьей. Меняют человека лишь обстоятельства. Люди в них цикличны, потому никто не бывает системным. — Пора, — повторил Узумаки, вглядываясь в заснеженный двор. — Мне тоже пора, Саске? Вскоре белый седан выехал на шоссе и, слившись с редким потоком автомобилей, последовал вдаль. Наруто прислонился носом к стеклу, выглядывая шире, только обзор из окна не позволял проследить его путь. Он даже закрывшейся двери не слышал, а Учихи здесь уже нет.***
Лавку эту вечно любили дети. Сколько Саске себя помнил, каждый норовил присесть первым и желательно к середине. Бывший тренер собирал будущих участников соревнований парами-тройками. Даже тогда, выпроваживая Узумаки на край скамьи, будущие маньяки-рецидивисты, как называл одногруппников Учиха, умудрялись не поделить на двоих достаточно длинную доску. Время меняло нравы, но не тронуло привычек. Сейчас Суйгецу присел в одиночку, а Саске понял, что так и не принял скамью, оставшись стоять на ногах. — У нас есть две недели, — начал он, объясняя планёрку. — Первый тур в тридцатых числах, отбор посредственный, но расслабляться не стоит. Как покажешь себя, так и пойдешь. — Снова в ошейнике. — Да, — без энтузиазма подтвердил Саске, по воле желаний отвернувшись от склонного к флегматизму ученика. Суйгецу не выезжал дальше региональных. Учиха не прочь был пустить парня куда-то ещё, пускай, тот подрался бы на международных, однако Хозуки не хотел добиваться высот, а Саске не видел смысла настаивать. Бойцом-любителем Суйгецу показывал достойные результаты, однако когда-то дал ясно понять, что большего в жизни не жаждет. — Ты другим предлагал? — осведомился парень, броско выставив вперёд ногу со съехавшим сланцем. — Нет, — в задумчивости Учиха рассмотрел некий барьер, что не давал ответить на этот вопрос развёрнуто. — Почему? — Предложишь мне Наруто? — Как минимум, — согласился Хозуки и завёл волосы за ухо. — Я не буду это обсуждать. — Почему? Саске не знал. Он мог бы сказать, что остальные бойцы не готовы, но что-то останавливало от возможности дать превратный ответ. Причина таилась в Суйгецу, обладал парень тем, что не прижилось в других, нечто сумбурным и крепким, несмотря на историю, связавшую их воедино. Дело началось с того, что в какой-то момент занятость Итачи добралась до критической планки. Компании их заранее суждено было кануть, однако никто не имел представления как. Юность полна раздражений. Старший Учиха с тотальным контролем подходил к вопросу честности и качества. Не мимолетное увлечение, — называл он работу и, выдвигая на транспортный рынок своё предложение, всегда заявлял — с любовью к цели. Саске на пару с Суйгецу лишь наблюдали за этим со стороны, подражали, не понимая, что цель — просто деньги. Они сидели, перемазавшись в отработанном масле, с отчаянным злом в душе настраивали новые клапана. Учиха порывался уйти, когда Суйгецу вновь брался за цепь газораспределения, наученный опытом, не умеющий ту даже снять. Парень орал благим матом, вновь роняя отвертку, что вместо рычага пытался просунуть в отверстие; поранив палец, вопил, вспоминая семейство чертей, а позже не мог удержать сам движок. Саске хотел уйти, но всегда оставался. Приходилось бросать начатое, становиться с ним рядом и отбирать отвёртку из неумелых рук. Не было времени полагать, что занятие вызывает восторг, им до животной усталости хотелось всё прекратить и мимолетом восполнить потребность в чужой поддержке. Такой, какой не остался обделен старший брат. Такой, кою всегда излучал его партнер, Какаши. Итачи вскоре потерял интерес к гаражам. Едва заметил, что у Саске появились друзья, Учиха с трепетом и желанием прильнул к той сфере, куда соваться раньше не имел должной мотивации. В компании жили временем, что проводили в грязных гаражах. Суйгецу — от безделия, которым вечно занимал свободные после занятий вечера. Какаши — от скуки. Человеком он был взрослым, однако многих из них ценил, уважая за схожесть идей и жажду к дорогам. Должно быть, это и не давало мужчине уйти, найдя другого занятия. Саске же принесло словно ветром, как брат оказался в кругу единомышленников, так и он нашел некую отдушину, не кричащую сонным «Умру» и не трясущую общие стены. Как ни странно, только Итачи среди них в итоге пришел, видя цель. Тянулся к социуму, учился вертеться. Пару лет спустя, компания растянулась на десяток человек. Саске выучил имена, возраст, читал их желания, но сам не обжился, всё так же сидя молча в стороне, не видя смысла бездельно болтать. Суйгецу восхищался перспективой, что показал его брат. Любил беседы с Какаши, набирался опыта и без зазрения совести порой уверял, что в будущем откроет свой собственный автоцентр. Сомнительные мечты были у всех, но, кто же мог знать, что Хозуки подберётся к своей максимально близко. Саске волновался о другом, о том, что с каждым днём возвращаться домой становилось всё пагубнее, а тренировки по четыре раза в неделю высасывали остаток самоуверенности, заставляя смотреть уже не в лицо, а только в отчаянные глаза Узумаки. Парень сгорал, как стремительно возвышался над гаражами Итачи. Один — уважаемый всеми, в оплётке взрослой самостоятельности юнец, едва нашедший своё место в жизни, другой — скромный механизм захудалого интерната. И Саске рвало между ними. Рвало, как Суйгецу, питавшего ненормальную любовь к технике, но боявшегося скорости и шоссе. Один день изменил эти истины, пахнув фатальным свержением правил. Итачи словно наитием Божьим, решился просить подсобить. Учиха не знал, что поездка закончится траурной мглой, что гарь и смог заволокут промежуток дороги, сверкая белым огнём возгоревшегося пластика, потому не думал, что мог ошибиться, прося Какаши и Саске доехать по дальнему адресу и посмотреть мотоцикл, с продажи которого давно обещал отсчитать по десять тысяч на каждого. Трасса была свободной, опыт не мог стать помехой. Итачи, на редкость найдя дело срочным, сидел в гараже, и только Хозуки под боком беспочвенно трясло да бросало. Звонок с телефона Саске совершил некто неузнаваемый, суровым и сдержанным тоном спросив о возможном знакомстве. Суйгецу дошёл пониманием, Итачи — не сразу. Они приехали на место аварии позже, чем служба спасения. Мигалки скорой виднелись издалека, и страх перед ними читался открыто. Каждый мотоциклист рано или поздно умирает, теряя технику на разных сторонах полосы, а запчасти собственного тела по разные части дороги. Но в тот раз встретили их глаза водителя фуры. Пустые, тёмно-серые, будто влажный асфальт, и просящие пощадить. Саске неточно помнил, как жутко Хозуки выдыхал, стоя рядом, интересуясь у медиков о чем-то неважном. Учиха не слышал его разговора, лишь видел движение побелевших и высохших губ, всегда улыбавшихся, вечно забавных. Саске думал, что так и не дал Узумаки ответ, что не успел рассказать о правильном и о том, как чувства мальчишки обязательно пропадут, стоит только добраться до верного пути в этой жизни. Учиха потерял нить, что связывала его с аксиомой, и краем сознания вразумил — верного пути больше нет. Воспоминания эти его калечили, заставляли видеть в который раз, как позеленел тогда брат, а сильные руки беспомощно просто висели. Полгода Итачи не появлялся в гаражах, катая его на коляске, ровно столько же после с мельчайшим сочувствием взирал на убогие перемещения по квартире. Реабилитация далась тяжело им обоим, однако, что страшнее и резче, так то, как брат вернулся с похорон. Сказал лишь одно — Суйгецу не было, пришёл Наруто. Учихи сидели в тиши, спрятавшись за массивными стенами своего четырёхугольного склепа, а Узумаки прощался. Когда Итачи простил своё время, исчислять его стало чужое. Приходить к Саске некому, о чём не довелось ни сожалеть, ни печалиться. Учиха думал о глобальном, о том, как выбраться из бездонной расщелины, о том, как плохо должно быть собаке, что брат взял на собственные страх и риск. Примерно тогда Хозуки объявился на пороге несчастным воспоминанием. Суйгецу ведь тоже переживал, — вспомнил Саске, открыв свою дверь. Столкнувшись со смертью в прямом и безжалостном контакте, как был, припомнил страх пред дорогами, бросил мотоциклы. Он сломался там, а потому из гаражей ушёл, решившись учиться. Хозуки подарил первый независимый диалог, рассказавший о жизни за окном. В будущем Саске узнал, что от отчаяния тот записался на бокс, нашёл выход всему больному, огрёб выносливости и взял тело под личный контроль. Вернулся он уже с Джуго. По сему выходило, что Наруто не единственный потерпевший крутых обстоятельств, однако в неведении, на пару с болью остался прогорать наедине. Не было у него ни брата, ни друга. Саске похерил всё то, что тот когда-то имел. Странно, что Узумаки не смог отказаться от него. Встретившись лицом к лицу с тем, кого боялся и с кем совместно болел, нашёл силу, что прежде не чувствовал. Вот в чём его стержень — в способности выживать, как бы невыносимо не стало. А Суйгецу совершенно другой человек. — Ты сам подашь заявку? — поинтересовался тот, привстав с края лавки. — Подам, — в прострации выдохнул Саске. — Напомни на днях. — Давай. Пол зашуршал под шагом тяжёлой ноги. Хозуки явно что-то расстроило, возможно, тоже припомнил свои собственные, однажды ещё не утоптанные тропинки… — Постой, — окликнул Учиха, стремительно развернувшись. — Не обсуждай это с Наруто, ладно? — Вряд ли он уйдёт раньше тебя, — в сомнении протянул ученик. На двери застыл след от недавно пропавшей фигуры. Саске отошёл к столу, не смотря впредь туда, где пропал Суйгецу. Поравнявшись с низеньким стулом, хотел заглянуть в окно, забыл, что в помине тут окон не было, так и не успел остановить мысль: сказать Узумаки, чтобы не рыпался. Сказать, что на соревнованиях Учихи больше не будет. За этим ведь рвался? Думал, что путь повторится? Саске осмотрелся, следя за движением пыли. Время. Здесь всем заправляло оно. Наруто выходил против многих, всегда улыбался, всегда обещал не упасть. Его мутузили жутко, стирали перчатками кожу, бывало так прилетало, что тело вело и качало, но парень стоял, не забирая обратно слов. Рваться в бой Узумаки никогда не боялся. В отличие от Саске, он не был хладнокровным, не просчитывал вариации и не продумывал серии. С противником разбирался жёстко, и только интуиция подсказывала, как верно себя повести, как сильно вложиться в удар, как повернуть его тело, чтобы от мощи и выдержки результат оправдал ожидания. Ребята на соревнованиях Наруто не волновали. Тот считал их ступенями, что должно перешагнуть, тогда бы смог дотянуться до плоскости, до точки, куда не умел забираться. Он требовал одного — встретиться с Учихой. Узумаки знал, что Саске пройдёт как минимум в полуфинал, и оттого свирепел, каждый сезон норовя выбить противнику кости. Наруто не нужны были спортивные разряды, ему не требовалась победа, как сам он наивно полагал. Он ждал признания, такого же, кое видел в Учихе по отношению к компании. Такое, какое заставило бы Саске полностью обернуться и посвятить свою жизнь этой бескровной борьбе. Учиха достал телефон, найдя в интернете архивы с результатами прошлых лет. Ему не нужно было вспоминать, что в свой последний сезон Наруто потерпел поражение в полуфинале, не дойдя всего половины ступени до цели. Первый и последний раз он был близок. Практически снял с шеи цепь, поймав за последние звенья, а в итоге что-то толкнуло, не дав сделать верный и точный рывок. Наруто было одиноко. Наруто мечтал получить взаимность и тогда становился аналогом турбины. Он почему-то не заметил, что истинное счастье находится не в достижении цели, а в самом процессе стремления к ней. В искусстве настоящего воина заключается не только борьба с врагом, но и борьба с самим собой. Саске бился за одно — за право показать свечение подноготной, но не успел довести до конца. Чтобы познать верное значение победы, нужно прежде всего познать истинный смысл поражения. Только тот, кто не боится столкнуться с темнотой своей души, способен увидеть свет совершенного предназначения.