***
К следующему утру бессонница улыбнулась приветливо, став той бодрой и пылающей болезнью, от которой не вылечиться, но с которой следует научиться жить. Рабочий день прошёл пятном, незаметным на общей картине мазков, отчего и ноги Узумаки переставлял неровно, добираясь до зала в сомнительной спешке, и снова напрочь забыл о воде. Настрой каверзный, будто похмелье ещё не пропало, а другим, как назло, его угрызения мало. — Наруто, резче! — Отвали! — бросившись в Суйгецу, прохлада губ сменилась на недовольство. Перебинтованный кулак опустился следом за ней же, оставив на чужой щеке лёгкий укус грубого бинта. — Твоя очередь, если хочешь. — Ты неправильно бьешь. — Да неужели? — Стойку не меняй, во-первых, ты же правша, — парень проиллюстрировал пример на практике, развернувшись другой стороной. — И бьешь ты только плечом. Руку выноси до упора. Я должен почувствовать твой удар так, чтобы плохо стало. Разворачивайся всем туловищем, а вес переноси на опорную ногу. — Много болтаешь, начинай уже, — отстранённо согласился Узумаки. В следующий момент Суйгецу дёрнулся, с профессиональной привычки забыв уведомить о начале удара. Перчатка его предупреждающе остановилась в сантиметре от линии челюсти, а взгляд настороженно проследил за дрогнувшим подбородком напротив. — Успел? — Нет, — аккуратно шепнул Наруто. — Тогда ещё раз. Смотри за движением тела. Проследить за ним оказалось почти невозможно. Наруто смотрел ниже плеч, на уровне груди, смотрел под ноги, — ничего не выдавало в технике Суйгецу отличий от его собственной, от техники Какаши или от техники Саске. Лишь в третий раз Узумаки наконец удалось вовремя уклониться от атаки и выставить твердый блок, однако совершенно случайно, что значило — необдуманно. На миг показалось, будто у сражения против парня имелось только два варианта последствий: упал или пропал. — Теперь ты. Суйгецу прыгал с ноги на ногу, воодушевлённо тряся расслабленными плечами. Наруто же ушёл в стойку и точно так же, не подавая признаков преждевременной атаки, выпал в сторону противника резким броском руки. — Нет. Не так. — Да как иначе?! — не выдержал Узумаки. — Ты наклоняешься за рукой. Понимаешь, что сам представляешься на ответку? — Не понимаю. Я делаю ровно то же, что делаешь ты, — жёстко оборвали дискуссию, наступая вперед. — Блять, нет. Не то же. Смотри ещё раз… — Что вы не поделили? — возникшая фигура Какаши грозной тенью нависла над лицами рассерженных бойцов. Суйгецу отступил, неохотно опуская руки, а Наруто, чуть сдвинувшись в бок, затрещал природным звуком неудовольствия. — У нас… — начал было Суйгецу, как тренер призвал замолчать, раскрытой ладонью поставив лёгкий барьер. — Иди в пару к Джуго. Изначально парень помедлил, с ожиданием поведя носом по ветру, а после, как и должен был, направился в указанном направлении. Альтернатива отнюдь не радостная; явно переживая момент не лучше самого Узумаки, Суйгецу впредь и думать не стал о наклонах и стойке. Наруто как-нибудь сам разберется. Вечер прошлой тренировки достойно показал его ушлую мудрость, так знать — не гадать, тот вдоволь натерпится и с Какаши, прежде чем что-либо вспомнит. — Удачи, — молвила чужая спина. Узумаки бросок в ворота не оценил. Поймал лишь стиснутый взор тёмных глаз Хатаке, не зная, что ждёт впереди. Желудок снова прилип к позвонкам, подвывая на радость хозяину. — К мешку становись. Где перчатки? — Продал. — Замечательное начало… Руки в защите держи, — настрого повелел тренер, а сам подобрался ближе, поправляя положение чужих стоп и вес на опорной ноге. — Что с лицом? — внезапно произнёс он мягче, имея в виду скорее серые разводы под голубыми глазами, нежели полный раздражения вид. — Я так и стоял с ним. С Суйгецу, — поспешил донести Узумаки, игнорируя очередную попытку узнать нечто лишнее. — Не так. Он правильно сказал, ты за рукой тянешься, и вес неграмотный. — Что с весом не так? — При развороте корпуса ты должен его полностью переносить. Вот так, — встав рядом, тренер медленно вышел корпусом из защиты в удар и замер. — В таком положении, я могу без труда поднять свободную ногу. Видишь? Действительно, Какаши с легкостью оторвал от мягкого пола ступню, продолжая недвижимо держаться на опорной. Наруто вновь заметил, что колено приподнятой конечности странно дрожало, будто вот-вот грозило отказаться от веса оставшейся снизу ноги и грохнуться пяткой на место, но значения не предал. — Пробуй ещё раз. Встань перед зеркалом, так удобнее. Если бы в голове у Наруто хоть на миг просветлело пониманием этой ошибки, он, вероятнее всего, сделал бы связку медленно, осторожно и вдумчиво. Однако Узумаки поторопился и упал, попытавшись поднять ногу выше. Упал и в следующий раз, благосклонно улыбаясь в лицо человека, посвятившего его глупости всё внимание. Какаши показалось весьма сатирическим: вот он — парень, висящий на стене почёта, опытный и повзрослевший, вернувшийся в зал, чтобы рушить новые «Не могу», на деле рушить не мог и даже не пытался. То ли с телом вдруг стало что-то не так, то ли с рассудком, — корпус не слушал хозяина; несмотря на низкую скорость движений, ни в какую не поворачивался в сторону бьющей руки. О чём идет речь, когда и рука вылетала на добрую секунду раньше положенного, соприкасаясь с воздухом в странном толчке. Какаши этим днём ни на что не претендовал. Глаза его монотонно следили за издевательством Узумаки, покуда рот, скрытый маской, печально молчал. Причиной не были раздражение, злость или чувство разделяемой с Наруто иронии. Хатаке поддался сложному витку разочарования, видя помесь равнодушного поражения и точёной усталости на покрасневшем лице ученика. И в жизни бы не подумал, что столь разбитые чем-то люди способны вновь повернуться к истоку прошлых побед. Повернуться, усмехнуться и снова упасть. — Три раунда на скакалке, — неоправданные надежды сдохли в тишине за выскочившей фразой. — Зачем? — Ты уже сдался? Радужки глаз щипало, будто яркий свет ламп разорял последние запасы органической влаги. Веки Узумаки слипались неустанно, потому поднять голову, отрывая взгляд от пасмурного пола, оказалось задачей нелёгкой. Ему думалось, что сдаться отныне уже невозможно. Он давным-давно это сделал, пускай по привычке не видел причины. Суйгецу же, явно адаптировавшись к его паре, сейчас поглядывал в сторону Джуго и отрабатывал прямой удар. Он осторожно наблюдал лишь тогда, когда взгляд Какаши возвращался к новичку. Тренер думал громко, в тишине собственных уст дышал общим на каждого воздухом и никуда не девал свой порок, на этот раз чувствуя в Наруто нечто гнилое на долю ощутимее. — Хватит на сегодня. Иди отдохни, — в конце концов, пасмурно выдал Какаши. Узумаки не сдвинулся с места и даже смотреть на нейлоновый яркий шнурок не желал. Вот только внутренность у него взбунтовалась и он возразил весьма самоуверенно: — Нет. — Наруто. — Нет, — грубо повторил Узумаки, оставшись стоять на своём. — Я не мешок с дерьмом, чтоб передышки в моём таскании делать. Два часа тренировка, значит, буду пахать два часа. Видно, Хатаке ещё не понял, с какой стороны должен был надкусить эту ересь, чтобы ту удалось проглотить. Он подобрал руки, скрещивая на груди, вздохнул, как в следующий миг удивительно разозлился. — Ты не пашешь. Ты играешь в страдальца. В зеркало посмотри, мать твою, что за мешки под глазами?! А синяки на роже от чего? — Вас это никак не касается, — голос дал завет не показывать слабость, но под конец ожидаемо сорвался на хрип. — Нет времени на меня? Я и сам разберусь! — Времени? Ты в группе, Наруто. Тут все равны. Если ты до сих пор не заметил, я в равной степени уделяю внимание каждому из вас. Ты новичок здесь, я делаю скидку на это, но именно твоё имя висит на той долбанной стене! Ты занимался этим спортом с детства, и ты приперся сюда, что-то доказывать. Так докажи! Какого черта, о тебя только ноги вытирать, профессионал? — Какаши… — нарушив идиллию чужого конфликта, Суйгецу бросил спарринг по новому писку счётчика и медленно подобрался ближе. — Меняйтесь, ещё раунд, — повторили ему, не отказываясь услышать железобетонный аргумент Узумаки. — Наруто? — Суйгецу попытался иначе. — Давай сегодня домой. Он прав. Отоспись хотя бы, и дело с концом. — Вытирать ноги?.. — в неверии усмехнулся тот. — А Вы, я смотрю, не меньший эксперт. Знаете, как правильно это делать? Знаете?! Хуй с маслом Вы знаете. — Наруто! — бывший напарник дернулся в сторону Узумаки, наспех подхватил за руки и оторвал от сидения на полу. — Заткнись, — прошипел он в надежде спасти ситуацию. — Иди в раздевалку. Зачем ты это творишь? — Я не прав? — Наруто вновь обернулся к тренеру, игнорируя постороннее вмешательство. — Вы знаете больше моего о причинах этих синяков? Знаете, зачем я вернулся и что планирую делать дальше? Ну же? М? Недолгое время Какаши молчал. Его выражение лица выражало нечто ирреалистичное, будто лико взрослого человека на этот раз озарило чудом мироздания, а та же поза свидетельствовала о раскрепощенном состоянии души, в кою нагло плюнули и верно сделали в какой-то мере. Всякое случалось на тренировках. Суйгецу знал не понаслышке, возможно именно потому сейчас так рьяно строил добродетеля перед Наруто. Какаши их представление не волновало. Интересовал результат. Он устал тянуть трос с потерпевшими, заставлять человека грести, когда и плот под него положили, и буксируют за худенькой дряхлой лодкой. Жаль, говорить об этом некому. Его работа. Его издержки. Потому Хатаке вздохнул и тихо отмахнулся от пришедших в голову мыслей, когда голос твёрдо произнёс единственное: — Пошёл вон, — рука указывала на дверь. — С больной башкой чтоб больше не приходил. Не теряя и секунды в раздумьях, Наруто оттолкнул паренька, что до сих пор старался чем-то помочь, и резко подскочил, скрываясь за дверьми раздевалки. Достаточно фальши в игре. Он выжрал сполна лживых слов и, по нахальному стечению обстоятельств, в который раз очутился подле киоска лицемерных улыбок. До треска зубов не хотелось видеть здесь ни Какаши, ни этих ребят, ни себя самого. Зал всегда жил особенными людьми, — остальные лишь пассажиры транзита; вчера приходили, а завтра отчалят. Теперь же всё изменилось. Стал тот же маскарад, что на работе, на улице, дома; всё тот же странный путь, не имеющий рельсов и билетов. Разница в том, что за тренировки ещё и не платят. Во всяком случае сейчас справедливо: Узумаки подвёл Суйгецу, а в этот раз подвёл сам себя. Домой Наруто не вернулся. Вопреки метущему снегопаду, к ночи погода стала влажной и достаточно тёплой. Остановился он лишь в паре районов от зала, взъерошенный и вспотевший, что встреться по пути особо внимательный гражданин, сию минутно же призадумался бы, признав в парне очередного спортсмена. Если бы Узумаки и впрямь им являлся… Ситуация изжила себя, конфликт внутри Наруто быстро перегорел, однако вернуться он больше не мог. Что бы сказал? Извинился бы? Признал бы, что вновь подставил невинных? Люди не столь восприимчивы к жалостливым словам, чтобы рушить себя и разбрасывать их на две стороны. А Наруто недостаточно глуп, чтобы жалостью этой кормить и кормиться. Прикорнув у подмёрзшей скамейки, Узумаки прикрыл ненадолго глаза, вдыхая прохладу с трудом и со скрежетом. Грёбаные сравнения даже сейчас не шли из головы на язык, а было бы хорошо их наконец облизать и с отвращением выплюнуть. Суйгецу — как Конан. Разлом до самой глубины души. Что в жизни — загадка Дьявола. Но ведь стремятся к правильному, к идеалу, словно в мире осталось ещё нерушимое. Глупости. Наруто перебрал все писания и страницы чужих зарисовок. Видел чертежи да схемы летательных аппаратов, изучал психологию извращенцев и жертв, — всё досконально пронюхал, а истины не нашёл. Правда — она относительна. Как и тот, кто ищет её среди обмана. Как тот, кто поклоняется символизму. Простое несовершенство, где ты наивный заложник иллюзий. Мысли о коллеге чем-то на это похожи. Должно быть, пора спросить Конан напрямую. Дети есть? А если найду? Там и скрывается смысл сей гипер-опеки. Смысл переживаний Суйгецу и причина нелюбви Какаши к синякам на лице. Всё в одной бочке, и дети — лишь глупый предлог. Людям не хватает пробирки, в какую стоит сложить эти вещи. Их тянет на личный конфликт, на контакт с кем-то, кому никчемная помощь возможно сыграет прок, ведь помогать сами себе они давно перестали. Мерзко быть этой пробиркой, заляпанной пальцами, отколотой с разных краев. Маленькой, продолговатой и слишком любезной, чтобы иметь настоящую ценность хоть для кого-то. — Просто кури… — повторяя слова Тен-Тен, что чаще нормального нарекала на гибель табачного наркомана, Наруто прикоснулся к огню зажигалки. Палец обожгло странным теплом, за ним — сухой табак на конце сигареты. Он много курил, в последние годы всё больше, силясь вспомнить, с каких пор стал слабаком. Многие вещи ломали ступни. Дорогу разбили в припадке народных празднеств, а тапки Узумаки посеял в начале пути, потому стоптал ноги в мясо. Не путь убивал. Убивал афоризм, выделенный на бумаге судьбы чёрной полосой. Убивала аномалия мышления, отчего-то никак не дающая примириться со всеми потерями и продолжить шагать налегке. А потому убивал Саске, заставивший вернуться туда, где тропа оборвалась вместе с прошлым. Учиха отравил своей смертью всю жизнь. Червоточиной стала реальность, в которой Наруто держался за счёт обрушившихся цепей привязанности. Вместе с дорогой следовало оборвать и их заодно, ибо это его пожирало, гробило эго, тянуло веревки. Но кто бы дал зеленый свет, кто бы вынес могильную плиту с пути экскаватора, ведь перегородила, мразь, весь заезд… А прикоснуться люди боялись. Загробная жизнь священна. Сигарету Наруто осмотрел, стукнув по фильтру указательным пальцем. Дым задержал во рту, надув щеки, и выдохнул, только почувствовав горьковатый осадок. Пепел упал к ногам. — Гори, гори… Синим пламенем гори моя комната… Сгорай мой старенький дом, — тихонько запел Узумаки, подбирая слова с той же самой земли. — Гори, гори… Синее пламя моей любви ветер быстрей уноси… Гори и скорее умри. Не мучай проеденным злом. Звуки не имели отпечатка на губах, слетали в порыве снежной тоски молчаливым прицепом, однако Наруто продолжал щебетать под нос, чувствуя табачные смолы на языке и слушая шёпот захудалого двора, что под конец дрянной песни зазвучал совсем уж бесхребетно. Фонари остались далеко позади, на краю улицы, где до сих пор бродили немногочисленные пешеходы да проезжали мазанные грязью автомобили. Узумаки к ним не тянуло. Устал. Не ведал и сколько часов прошло с момента глупой ругани пред зеркалами зала, и сколько шагов оттуда проделал, чтобы в конечном итоге оказаться здесь. Волновала лишь песня, окончившаяся на открытом финале, потому как слова замерли в горле, а после ухнули вниз безмолвием. Они так же новы как свежая коробка спичек на конвейере. Они сгорят, только поднесите их к искре, и все соседи последуют за участью первой. Даже коробóк последует. Потому что нужный только пока хранит в себе что-то. Когда в людях нет ничего постоянного, их жизнь походит на бесконечный переход со станции на станцию. Деревянными палочками по линиям конвейера катятся они без остановок то прямо, то в бок. На вылет — если совсем бракованные, если и в серу макать уже нечего. Только ангелы из священных приданий, возможно, бродят у несчастных за спиной, сторожат даже на десятой переработке в труху, потому что обязаны перед кем-то чтить эту малую, непотребную традицию в мире смертных. Человек — существо с явно выраженным синдромом самозванца. Наруто такой. Потому не брал степень риска на собственный счёт, а жажда к разрушению в его руках бывала столь же опасной, как и хищная тварь на поводке сумасшедшего. Смысл колдовской защиты в том и таился: будучи кем-то поставленной, она спасала от последствий импульсивно выброшенных ходов; она прикрывала тыл, когда Узумаки горел настолько немощно, что падал перед участью на колени. Быть может Саске и стал его оберегом? Боль наступила своевременно и громыхала в ушах с того дня, как дух Учихи отправился в землю, а Наруто в полной мере сей факт разжевал. Если так, на что оберегал он теперь? От нормальной ли жизни? Или от упрямства и ковыряния старых травм? Не помогало ведь, с последним уж точно. Нельзя так. Прошлое в прошлом, как не меняй слова в связке местами. Забыть, раствориться в нём как в кислоте и собраться по новой из ионов и атомов, выбросив всё, что кандалами висит на ногах. Это нужно. Верно говорили — забудься. Отпускать — искусство, требующее высшей степени профессионализма. Когда только Узумаки им станет? — Вы не спите ещё? — мягкий голос отразился в ушах журчанием чистой воды. Наруто притормозил со словами, поглядывая на экран телефона достаточно долго для того, чтобы с точностью убедиться — собеседник взял трубку. — Отпустило? Вместо тысячи глупых фраз Какаши снова принялся за старое. Будто в печёнках уже сидел его издевательский моветон, и выражение лица постепенно пошло раздражением, но Наруто в большей степени не задело. — Отпустило, — буркнули хрипло. — Я извиниться хотел на самом деле. За то, что произошло сегодня, и за поздний звонок в частности. — Да ладно, я же говорил, что у нас к этому относятся проще. — И всё же мне неприятно с этой… Ношей на совести. — Тогда прощаю. Подумывая о позднем бездействии, Наруто запереживал, — вдруг и собеседник слышит нотку отчаяния. Вдруг представляет его глаза и видит то, чего вовсе не должен. Человек Хатаке взрослый, с работы вернулся поздно, и почему тот не спит, судя по свисту ветра находясь далеко не дома — загадка, не должная быть раскрытой. Возможно в семье проблемы, или дела не терпят долгого отлагательства… Главное, Какаши ничего не сказал. Главное, Наруто не услышал. — Я подумал над Вашим предложением, — заторможенно поделился с ним Узумаки. Мизинец, придерживавший телефон снизу, бестолково лез в рот, пытаясь согреться. — Личные встречи помогли бы мне вернуться в строй быстрее. Верно? — Как минимум это, — благосклонно ответили в трубке. — Завтра к четырём подойдешь? — Я работаю до пяти. В эту субботу, по крайней мере. — Тогда можем попробовать к шести. Зал не всегда в моем распоряжении. Завтра много детских групп. — Понимаю. Тогда до завтра? — Доброй ночи, Наруто. Хатаке первым сбросил звонок, оставив Узумаки в тишине на густом снегопаде. Наруто словно статуя в вечернем полумраке покрылся белёсым слоем льда, спрятался под неровным сугробом и мелко дрожал, не замечая холода, вконец окутавшего тонкие кости. Примирение с врагами не столь тяжкое бремя и противоречие, коим представилось в недалеком начале. Примирение говорит лишь об усталости, о боязни проиграть новый бой и о желании сменить позицию на более выгодную. Однако Какаши не был врагом. Никогда не рыл в поисках предательства и знаком был не иначе как пару недель. Значит, всё надуманное — лишь фактор воздействия личной сердечной стужи. Куда активнее и беспощаднее шагала внутренняя война. Длительная борьба с самим собой, с мыслями и привычками. Так может, уже настал момент задуматься о способах компромисса? Наруто позволял себе думать об этом.***
Ветер с гулом пронёсся по узким дорожкам кладбища, зашевелив сухие колючки в проходах оград. Человек зашёл сюда в одиночестве, неся подмышкой жёлтые нарциссы и воду. Он чуть склонил голову к земле, стараясь избегать прямых ударов солнечных лучшей, ведь звезда сияла холодным белым светом опасно, по-зимнему недружелюбно отражаясь морозом в ледяном убранстве земли. Глаза такой агрессии не переносили, вечно слезясь и по-глупому морщась, потому спасала лишь тень ресниц. Пока воздух тяжелел и сильнее разряжался, длинные стебли растений щекотали поверхность куртки, а сами цветки покачивались в такт быстрому шагу и дрожали так, как трясётся вытянутый на берег кот. В этом виделась странная и сомнительная эстетика, напоминавшая мёртвые чащи, куда народ отправляется летом, надеясь как следует отдохнуть, а зимой, напротив, — глядит из окна машины и весь сжимается, будто боясь представить, сколько опасностей скрыто за рядом стволов. Неосмотрительно, — думал человек. Зима убаюкивает даже крупного хищника, лишая пищи и воды, заставляет бояться природы. Пройдя сотню метров, становился он возле участка без ограды, где тут же прикинул масштаб работ. Памятник оставался чистым, сколько бы дней напролёт не наседал пушистый снег, а вот скамейку тот присыпал достаточно плотно, практически скрыв очертания прочищенного под сидение места. Какаши знал, кто приходит сюда помимо него, и, если бы имел возможность, давно запретил бы парню протирать штаны на кладбище, занимаясь такой ерундой. Ценности — они относительны, важно в них разбираться и придерживаться лишь тех, что благосклонно влияют на цели. К сожалению, в жизни многие вещи складываются неправильным боком и тогда лишают права поступать исключительно по-своему. В общественном круговороте важно знать своё место, это и останавливало Хатаке от дополнительных нравоучений в сторону нового ученика. — Итачи привет передаёт. Какаши опустился на корточки, осторожно воткнув стебли нарциссов в низкую вазу. Подумал, что, когда потеплеет, всё здесь следует очистить щёткой и перетряхнуть от нежелательной пыли. — Он на неделе возможно заедет. Видно, что скучает, болван. Надгробие по-прежнему молчало, лишь чуточку яснее посмотрев на пришельца выбитым портретом. Захоти Хатаке напряжения, решил бы, что разгневал покойника. Однако страшного в этом мало, портрет смотрел всегда в одну точку и сейчас казался чуть более реалистичным лишь от прямо упавших на камень солнечных лучей. Гостя он не замечал. Какаши никогда не задерживался на кладбище дольше положенного на уборку времени. Зная характер подобных мест, он без зазрения совести признавал, что не хотел находить тут своего места. В его окружении уже появился человек, который с лёгкостью окупал эту мелочь за двоих. Узумаки едва не спал, заседая на лавке часами, иногда разворачивал прочь, выглядывая светлой макушкой за высокой посадкой кустарников. И тогда Хатаке приходилось уезжать восвояси, понимая, как сложны рассуждения парня и как нелепо нарушать их своим визитом сюда. Вряд ли Наруто посмотрел бы с издёвкой, скорее мальчик бы удивился, расстроился больше прежнего, и только после, собрав в голове тысячу и один пазл, сумел бы догадаться до главного вопроса, — какого чёрта, Какаши, Вы тут забыли? Тогда, возвращаясь в машину и уезжая прочь до новой попытки прибраться, Хатаке не злился. Он всё понимал, лишь иногда задумываясь, а почему не повстречал Узумаки здесь раньше? И смерть в его собственных глазах постепенно приобрела оттенок чужого страдания. Она больше не пахла ни окончанием жизни как прежде, ни болью и длинной похоронной процессией. Она показала совершенно отличный порядок вещей, а именно — извращение судьбы. Душа человека, когда-то связанного узами с телом в могиле, начинала разлагаться. Сначала выражались отчаяние и беспомощность, затем — осознание утраты и муки, едва не физические, мешавшие спать, дышать, есть… Наблюдать за этим люди не любят, предпочитая играть в нравственное величие, утешая разбитых горем клишированной стопкой банальнейших фраз. И они убегают восвояси, стоит только поддержке дойти до той планки, когда забота становится неуместной. И с тихой радостью люди пытаются убедить себя, что всё ещё сожалеют утрате другого, что в сердце нет ничего, кроме общей на каждого скорби. Едят, выпивают, празднуют дальше. Едва ли человек, создавший из смерти торжество траура, способен истинно осознать, как зависимость к жизни ломает. Вот оно — здесь. В лице Узумаки и коротко подрагивающих губах, которыми тот делится о рутине. Он и сам бы не прочь умереть, да что-то не позволяет. Мальчик не молит о прощении, не рыдает, утирая руками сопли и воя на эшафот, потому что истинной зависимости красоваться не перед кем. Какаши боялся такой смерти. Скольких трагедий не поведал, считал, что лучше уж так — по-привычному, по-простому. Плакать навзрыд и утешать самых близких, чтобы после вернуться домой и обо всём поскорее забыть. Боль напоказ становится театральной, а пьеса имеет конец. Наруто бы отсюда вытянуть, чтобы не срастался с жёлтыми нарциссами, становясь подобным корню. Чтобы пьеса его заиграла новыми красками и, закончив эпизод прошлого, наконец перешла в настоящее. Хатаке чувствовал, что должен теперь что-то делать. — Портрет у тебя дерьмовый, — плеснув в рюмку воды, Какаши с удовлетворением осмотрел весь участок. — Бывай, мужик... А после смахнул с рукава тёмный волос и быстро ушёл.***
Утреннее затишье перенесло мрак поздней ночи на небо медленно и аккуратно. Пасмурный, непогожий день будто бы сыпал намёками не терять веру в лучшее, покуда светлые точки звёзд заволокло плотной махиной облаков и тумана. Наруто намёки не заметил, быть может поэтому поднялся позже обычного, в определённом понятии отоспался и что-то из потерянных сил даже восполнил. Намного после обеда он соорудил на рабочем столе кухни нечто, напоминающее многослойный омлет с подушкой из моркови и жареного лука, где верхушку и пик украсило деление помидора, потом ещё одно и ещё. Парень знал, что съесть целиком поздний завтрак не сможет, порция оказалась огромной не только внешне, но и вес имела порядочный; и всё же приготовил наверное для красоты, ровным кругом укладывая на плоскость широкой тарелки. Ерунда, что вкуса еда не имела. Главное — вид свой потерять не смогла. Танцы под луной прошлым вечером пришлось отложить. Узумаки вернулся домой практически сразу по завершении недолгосрочного разговора, выпил снотворного, около полулитра воды и улёгся в кровать. Белиберда головного мозга и уставшие галлюцинации его отнюдь не смущали. Ко многому человек привыкает, особенно если сильно изнеможён. Только сон в этот раз пришёл достаточно быстро, наклонившись вперед, словно огромный бутафорный медведь, нелепо навернувшийся с лестницы. Вот и теперь, едва выскользнув за пределы подъезда, Наруто вспомнил подробности нового сна и ненароком задел свежий мягкий сугроб. Подумал он тогда о зимнем состоянии дорог да о водительском удостоверении, что вечно лежало в кармане. Права Узумаки получил едва не в восемнадцать лет, а машины всё нет и не было. Кто-то настоятельно убедил его — сделай, не будет лишним. Вот и схватился мальчик за тему, отдал все сбережения, нашёл подработку. Надо ли оно на самом деле? Один плюс — в будущем не потребуется многих вложений; как денег в тумбочке останется больше, так и времени на базовую потребность много не уйдёт. Сейчас за гладкий пластик едва продавали сигареты и алкоголь, спросом права не пользовались, чем-то весомым в жизни не помогали. Однако удобно, ведь паспорт не в каждый карман положишь, разве что в надувной живот бутафорного медведя, коему место в абсурде ночных сновидений. Что брать с собой на индивидуальную тренировку Наруто не спросил. Удивительно, но совсем не подумал об этом на досуге, когда возможность поинтересоваться напрямую ещё маячила перед носом. Какаши ведь не упоминал нечто необыкновенного или запоминающегося, наверное потому Узумаки и положил в рюкзак как обычно: бинты, маленькую бутыль воды, что отлил в этот раз из кувшина, и по мелочи: спортивные штаны да кроссовки. Добираться до зала предстояло только после работы, именно таким оставался договор между ним и Какаши, рискнувшим перенести законный выходной на осточертевшую территорию труда. Сколь же фееричный провал последовал бы в звене временного отрезка, если бы Хатаке вдруг обнаружил, что на смену Узумаки этим утром ярким желанием поработать выступила Тен-Тен. За девушкой и впрямь висел маленький долг, только о свершении расчёта знала, пожалуй, она одна. Без предупреждений и договоров с утра телефон явил одинокое сообщение, позволяющее остаться в квартире на целый бездушный день, и только сейчас, к пасмурному вечеру, попытка стать к дому ближе совсем извернулась изнанкой. Автобусная остановка мерцала в паре шагов, где честный люд топтался по холодной земле, не в силах как следует разогреться. Причина, по которой люди ежедневно проводили время здесь, на непогожей улице, крылась не столько в желании заработать, сколько в невозможности сидеть по домам. Кого не спроси, — вряд ли человек задумывается, однако, выбрав путь бесконечной трудовой рутины, он уже не в силах находить отдых в простых или экстремальных вещах. Его тянет на повторение изученных алгоритмов, на те же бродячие походы по общественным местам и контакту с незнакомцами, ведь сейчас начальство не принуждает; теперь это их, личный выбор, — значит и уставать от него не положено. Так и Наруто, наверное… На ресепшене отеля грыз губы в кровь, как умея, разгружая запал на душе, а, попадая под конец смены, тут же рвался на волю, стремясь прибежать туда, где эту кровь увидит уже на руках. Автобус подъехал, не спеша. Загрузил в тёплый салон неброское полчище граждан и мирно тронулся с места. — Спой мне, — трель голоса заставила внезапно обернуться, едва тело село на узкое место. Узумаки оторопел и в то же время выдохнул налегке. С горящим нетерпением в глазах странную просьбу озвучил ребенок лет шести. Сидя на коленях то ли матушки, то ли бабушки, юный человек сверкал энтузиазмом и почтением, наверняка видя в лице родителя отражение собственного благосклонного будущего. — Чего тебе спеть? — ласково посмеялась женщина, говоря совершенно не громко, однако так, чтобы все, кому нужно, могли услышать. — Колыбельку хочешь? Ехать нам, правда, недалеко. — Хочу. И Наруто повторил про себя это слово столь же влюбленно. С теми же теплом и надеждой, коими говорили уста ребёнка. Таково безграничное воровство чужого покоя. Несколько остановок автобус пропустил, выезжая с заснеженной части асфальта. Горы, кучи и проеденные шинами траншеи то и дело врезались в колеса, забивали подкрылки и швыряли брызгами по сторонам, отчего вагон их качало горбом верблюда. В то время женщина тихонечко пела узнаваемый мотив, склоняя подбородок к груди, когда слова понижали бархатистый тембр до гула, а ребёнок сидел, услужливо её сторожа. Узумаки пытался не наводить прямого взгляда, старался слушать только сердцем, но ненароком возвращался к паре всецелым вниманием, тот час отводя глаза, стоило ребёнку засмотреться в ответ. Прошло всего пару сотен метров и несколько остановок, а после Наруто пришлось подняться, чтобы выпустить даму с дитём в проход и самому примоститься у выхода. Ехать оставалось порядка десяти минут. Не столь долгий срок, чтобы вынудить пожилого человека поблизости стоять всю дорогу. В уме же, как заведенные, повторялись строки лирики альта. Автобус рвался дальше. Только выскочив на промозглый ветер, Наруто ощутил прилив сил и одновременно с тем — жуткой усталости в основании ног. Зал находился за первым же поворотом, но тройка автомобилей умудрилась перегородить пешеходную зону и завалить тротуар. — Наруто, — позвали из-за спины. — Я здесь, пойдём побыстрее, — Какаши нагнал в паре метров от входа, расторопно коснувшись плеча и толчком вытянув из грязевой каши. — Сегодня в семь здесь борьба у мальчишек. Если сейчас начнём, полтора часа у нас ещё будет. — Здравствуйте, — только и вставил Узумаки, послушно следуя бок о бок с тренером в вестибюль. С другой стороны, хорошо, что выехал раньше обещанного. Учитывая нынешнюю успеваемость в усвоении знаний и отработки навыков, часа вряд ли оказалось бы достаточно даже на первый раз. Парой ловких движений и слов Какаши сумел раздобыть ключ и узнать у вахтера нечто важное на ближайшие сутки. Вновь лёгким толчком в поясницу тренер повёл по прямой, сначала в сторону общих раздевалок и коридора, а после в маленький закуток, где прежде Узумаки почти не бывал. — В тренерской переоденешься, второго ключа не дали, — пояснил Хатаке, внезапно завидев чужое смятение. Чуть позже даже коротко улыбнулся, судя по сменившимся в голосе нотам, и что-то указал рукой в воздухе перед грудью. — Не стесняйся только. — Без проблем. На деле переодевался Узумаки в гордом одиночестве. Какаши потребовалось лишь снять зимнюю куртку и заменить кроссовки, после чего тренер, прямо намекая на недостаток внеурочного времени, задумчиво обернулся и вышел. Бинты Наруто намотал сразу же, не отходя далеко и проверяя надежность оборотов. — Готов? — Вы меня у двери пасёте? — с удивлением Узумаки обернулся к щелчку замка. — Выходи, здесь закончишь. И череда перебоев в который раз дала о себе знать. Плоские лампы освещали зал всего наполовину. Область ринга и привязанных подле угла скакалок оказалась достаточно светлой, а всё остальное — где-то в тени; не мешало ни глазу, ни духу считать, что территорию осадили. Какаши первым протиснулся меж канатов. Узумаки спешил, чувствуя, что времени действительно мало и, тормозя на начале тривиальной дистанции, он первым делом подставлял человека напротив, однако внутренняя спешка не помешала ловко проскользнуть вслед за тренером и остановиться в метре позади. — Лоу-кик ты у нас уже освоил, его только отрабатывать… — Хатаке протянул взгляд к потолку и в пару моментов прикинул дальнейший план действий. — Стойку помучаем для начала. Остальное без стойки нет смысла брать. Ты будешь совершать одни и те же ошибки, привыкая к ним… — Кажется, с ней я уже разобрался, — высказал Узумаки. — Показывай? Хлынула пара шагов к центру ринга, и Наруто полностью оказался в спокойной боевой готовности, не забыв о положении рук, что по правилу закрывали часть лица, колеснице спины и опоре веса. — Хорошо, — благосклонно кивнул Какаши, но всё равно подошёл впритык и толкнул чужую стопу носком ноги. — Правую дальше. Локти к себе не прижимай. Колени согни чуть сильнее и расслабь плечи. Тебе необходимы подвижность и концентрация. Представь это в сексе, тут то же самое. Не зажимайся. — Разминки не будет? — Сегодня нет, — отмахнулись. — А теперь выйди из стойки и повтори всё сначала. Незначительная ломота в конечностях последовала за распрямлением плеч, и в следующую секунду, едва привыкнув к штатному положению тела, Узумаки резко сдвинулся на полшага в сторону, принимая защитную стойку. — Ещё раз. Минуту поработай, допускаешь те же ошибки. Тренер незаметно удалился в тень и прислонился к угловому столбу. Взгляд его превратился в расчётливый, изучающий, а брови чуть свелись к переносице. Наруто действовал осмысленно и осторожно, однако заметно расторопно и неуверенно. Первую половину минуты парень будто стеснялся собственных попыток изобразить верную позу, мялся, шевелился изгибом бревна. А после словно привык более менее, забыл смотреть в зеркала, ловить в них настойчивое внимание и выполнял движения чище. Какаши результат удовлетворял. Наедине Узумаки раскрывался совсем с другой стороны. На первый взгляд Наруто казался застенчивым, угнетённым и, может быть, отчасти незаинтересованным, но сегодня Хатаке уловил значительную перемену в его настрое. Возможно вызов брошен не ему, возможно сделан был гораздо раньше, чем состоялся поздний разговор, и всё же парень проявил стойкий интерес к старанию. Не корчился в злобе и последующем разочаровании, не кидался словами и обвинениями. Наруто слажено работал в контакте с самим собой. Надолго ли? — Хорошо, — поднятая рука оборвала новый вход. — За локтями следи, всё равно зажимаешь. — Прошлый тренер мне часто об этом говорил. Даже на соревнованиях были случаи, — ученик выдал чёткий намёк на улыбку. — Верю. На это всегда есть причины. Наруто знал. Не по собственной воле, но выслушал однажды море цитат и неприятных сравнений. Прошлый тренер говорил лишь обратить на это внимание, а Саске в спаррингах безнадежно пылил. Зажимаются люди от того, что внутренне напряжены, неуверенны в себе, может и больны чем-то. Учиха не настаивал на конкретике, вероятно боясь задеть больше нужного, однако справиться с замечанием, так и рвавшемся на язык, не мог, с чем сильно негодовал. Ему не нравилось стоять против такого — слабого Наруто. Не нравилось обходить стороной места, подставленные хрупкой защитой. Скованность фигуры всегда уязвляла. Потому Саске не любил занятия после долгих домашних разговоров. Узумаки их плохо переносил, а подстреленный волк ему не соперник. — Сегодня займёмся ударами рук и блоками. Возьми у стены палку на четыре килограмма, сделаешь кое-что для начала. Палок у стены находилось достаточно. Все на специальном креплении, на подбор по весу в ряд, и цвета соотвествующие. Раньше такого не было, приходилось таскаться с гантелями, иногда приносить гриф с тренажерного зала, а тот, как известно, весил значительно больше. Некоторые изменения Наруто однозначно нравились. Новая жизнь — новые правила. — Клади её за голову, — распорядился Какаши, проверив готовность студента. — Руки через неё перебрось и расслабься. Тебе нужно сделать всего лишь повороты корпусом от правой стороны в левую и наоборот. — Это я ещё помню. Спина прямая? — Как игла. Наруто работал порядка трёх минут, задумчиво рассекая воздух углами. Полумрак зала расслабил и дал возможность сконцентрироваться на главном. Другое — именно то, что до сих пор сидело в темноте, сейчас не касалось. Забытые лица и голоса, радиус тёмных глаз, короткие смоляные волосы и дух побед — прошлое. Вес на плечах, капли пота у висков и желание продолжать — настоящее. — Достаточно. Жизнь — сочленение времени и пространства. Второе человек изменяет, привычно или стихийно, осознанно или вынужденно. Изменяет, чтобы двигаться по дороге, не замерзая на толстой лощине между завтрашним и вчерашним. Время же всегда идёт под руку с ним затем, чтобы напомнить о вырезанных точках на графике жизни. Потому что корыстно, но истинно предано. — Теперь возьми её в руки и подними перед собой. Локти прямые, угол девяносто градусов, — Какаши подступил к Узумаки ближе и опустился на помост. Поза его напоминала фигуру лотоса. Лицо за маской уставшее, бледное, но глаза такие задорные, словно ученик превзошёл учителя на несколько ступеней за раз. Именно так подумал вдруг Наруто, столкнувшись с каменистым отливом матового наблюдения за собой. Взгляд у Какаши пленяющий. Настолько глубокий, что можно в нём утонуть. — Не замазал сегодня, — тихо прокомментировал Хатаке, смотря под яркие глаза Узумаки. — Ты палку держи, не отвлекайся. — Вы их видели уже. Кого мне обманывать? — выдохнул тот, поднапрягшись забитыми мышцами. — А на работе разве не был? — Не сегодня, — ответ свой Наруто расценил благочестивым, пускай Какаши и вышел из партии обоюдного изучения. Голова его немного опустилась, короткие пряди волос выбились из под резинки и скрыли зеркало души от любопытного взора. Что-то медленно натянулось меж ними. Кажется, нечто нехорошее, нагнетающее. Синяки на лице Наруто впитались в объемные, хорошо прицепившиеся к образу мешки. Некрасиво, незаконченно, однако совершенно естественно. — Почему не предупредил? — теперь тон Какаши стал на заметный оттенок строже. — У нас было бы больше времени. Снова дал слабину? — Знаю, но… — Узумаки не выдержал нагрузки, внезапно разбежавшейся острой судорогой по обеим рукам, и выпустил палку, позволив той угодить на пол аккурат возле пальцев. — Я не мог. Появились дела, а договоренность осталась в силе. Дело не… — Дело не в этом, — перебил тренер. — Договоренность — пустая формальность. Что с тобой происходит? Никто не знает, с чем варится и молится человек, оказавшись на пересечении тупиков в лабиринте. Отступать некуда, а впереди — только маленький коридор, ведущий в непробиваемо мрачный загон. Стены ведь сузятся, сделай шаг навстречу его приглашающе мягкой руки. Наруто неоднозначно мотнул головой, прикоснувшись щекой к острому плечу, а затем взглянул коротко и забито. Он знал, с чем варится и молится человек, оказавшись на пересечении тупиков в лабиринте. — Это личное, — невесомо выдохнул он. — Сегодня нет.