.
.
.
Прошло, типа, минут десять, что, казалось бы, не самый большой срок, но когда вы находитесь в застрявшем лифте в неловкой тишине со своим соседом, происходит некоторая подмена системы координат.
Шлатт откашливается.
— Итак… ты не возражаешь?
Он держит сигарету и зажигалку. Как бы, в лифте курить нельзя, но, чёрт возьми, что ещё ему делать.
Уилбур смотрит на сигарету только глазами, не поворачивая головы.
— Разумеется. Не то чтобы я тут мог дышать.
Он кажется немного напряжённым.
— Это да или нет? — уточняет Шлатт, вздыхая.
Этот британец Уилбур нихрена не облегчает жизнь своим присутствием. И дело вовсе не в курении.
— Да, это да. Кури. Я не против, давай.
Шлатту можно было бы и не повторять столько раз, он понял.
Зажигалка чиркает.
— Я Уилбур… Как тебя зовут?
— Я знаю твоё имя, куколка, — говорит Шлатт, прижимая сигарету к пересохшим губам. Он щёлкает зажигалкой ещё раз, потому что первый получился какой-то неудачный. — Меня зовут Шлатт. Джонатан Шлатт. Так ты музыкант, да?
— …Да. Неужели ты меня знаешь? Мою группу?
— Вообще-то знаю.
Кончик сигареты наконец загорается, и Шлатт втягивает воздух через тлеющий табак. Отнимает сигарету от рта, держит дым внутри какое-то время.
— Я услышал о ней от… тебя. Нашёл в интернете после того, как ты что-то о ней сказал. И я слышал все фрагменты, все ранние версии песен. Всё… ментальное прочее.
Под «ментальным прочим» он имел в виду чёртовы нервные срывы Уилбура, или что бы это ни было.
Он не знает, стоило ли упоминать такие вещи даже намёком, но что сделано, то сделано.
По охреневшему лицу Уилбура понятно, что его подобный поворот разговора
немножко так напряг.
Надо бы объясниться.
— Я живу этажом ниже, прямо под твоей квартирой, и звукоизоляция здесь полное говно, так что не думай, что я какой-то сталкер или сумасшедший фанат, это не так.
Уилбур моргает.
— Ох… ладно.
Пауза.
— А сколько из этого… «прочего»… ты слышал?
Он звучит немного смущённо.
(
Типа, ты слышал каждый раз, когда я плакал или кричал на стену без причины?..)
Шлатт неопределённо пожимает плечами, пытаясь избавиться от неловкости момента.
— Ну, типа… Не так уж и много..? Я никому не говорил или, я не знаю… записывал всё это, если ты об этом волнуешься. Какой бы охуенной ни была местная акустика, приватность это приватность, и я не шпионю для твоих фанатов, или ещё какое-нибудь говно.
После этого Шлатт прислоняется к стене и затягивается. Он никогда не был мягким или типа того, суровое детство и юность быстро сделали его жёстким, но те ночи… когда Уилбур рыдал в своей комнате, как будто ему сердце вырвали и у него на глазах раскалывали на части… Есть некоторые вещи, которые сразу понятно, что хуёвые. Проходимцу со стороны тут никак не помочь. Уилбур переживает что-то личное, и в такое не суёшься не потому что ты пиздец тактичный, а потому что знаешь, каково это.
В конце концов, Шлатту просто нравится слушать, как Уилбур играет на гитаре там, в квартире наверху. Поэтому он не хотел бы доставлять ему лишних проблем.
— О, слава богу… — Уилбур вздыхает с облегчением. — Я не знаю, переживу ли появление случайного интернет-пользователя, который скажет, что слышал, как я кричу в стену или что-то в этом роде…
Он делает паузу на мгновение, а затем внезапно садится в углу лифта.
— Да, на самом деле это очень большой мой страх, и из-за которого у меня сейчас дела идут не очень хорошо.
Он вздыхает и откидывает голову назад, словно пытаясь устроиться как можно удобнее в замкнутом пространстве. Шлатт смотрит на него вниз, не отвечая, и это, видимо, толкает Уилбура продолжать:
— Просто то, что я нахожусь на публике, уже вызывает у меня беспокойство. То, что люди знают мои слабости, вызывает у меня беспокойство. Пребывание в этом лифте вызывает у меня такое беспокойство, что кажется, будто я сейчас потеряю сознание… Всё вызывает у меня беспокойство. Я тут застрял. Я не могу уйти. Я заперт тут, о, блять. Я знаю, что вряд ли действительно умру здесь, но
это чувство убивает любой здравый мыслительный процесс. Ты меня прости, Шлатт, если я раздражаю. Когда я беспокоюсь, я всегда раздражаю.
Шлатт никогда не умел утешать и никогда не любил этого делать.
Он тупо смотрит в потолок лифта.
— Хочешь сигарету? — предлагает он единственное, что может. Единственное, что помогает
ему.
— Эм… Я не уверен, стоит ли мне… Как бы, я не хочу иметь зависимость или что-то в этом роде… Они ведь вызывают рак лёгких. Туберкулёз. Астму. Я к ней, кстати говоря, предрасположен. Ещё курение вызывает разложение клеток. И аутизм у детей.
Он замолкает, а Шлатт ничего не говорит в ответ.
Уилбур смотрит на сигарету с тоской. Ипохондрия порой заставляет вас выглядеть идиотом.
— Я имею в виду… Конечно, я имею в виду, поскольку мы находимся в таком тесном пространстве, это, вероятно, единственное… так что да, пожалуйста.
Шлатт понимает, что он всё-таки попросил грёбаную сигарету, только спустя полные пять секунд.
Упаковка на исходе.
Парламент. Табак в них мягкий, хранится долго. Время курения дерьма осталось далеко позади. Шлатт собирается бросить, как только пачка кончится (как собирался все разы до этого).
Он достаёт сигарету и привычным движением вставляет её между губ Уилбура. Только тогда понимает, что это, может быть, слишком фамильярный жест со стороны незнакомца. Но что сделано, то сделано.
— Это твоя первая сигарета? — спрашивает он, щёлкая зажигалкой.
Уилбур немного смущён этим действием, но принимает сигарету, не отказываясь.
— Да. Я даже никогда раньше не употреблял алкоголь.
Затем он делает паузу, пока выполняет неуклюжий затяг; с удивлением смотрит на разгорающийся огонёк у себя перед носом.
— Подожди, это ты мне зажёг?
— Поздравляю с потерей никотиновой девственности, куколка, — хмыкает Шлатт. — И, да, это был я. Не то чтобы сигареты зажигались сами по себе.
— Я-я просто не ожидал, что ты будешь относиться ко мне, как к двенадцатилетке, впервые курящему сигарету, и зажжёшь её для меня… Типа, я не жалуюсь, но…
— Я не предлагаю курить детям. А ты просто выглядишь абсолютным профаном в этом вопросе, так что почему бы и не зажечь. В следующий раз вообще от своей сделаю, хочу посмотреть на твою реакцию.
Уилбур робко улыбается, пытаясь нормально выдохнуть свой дым. Шлатт наблюдает за ним и отмечает, что тут от двенадцатилетки не так уж и далеко. А издали казался жутко серьёзным. Особенно на сцене. Этакий уверенный идущий к успеху красавчик.
— Так… — говорит Уилбур, убрав сигарету от лица и разглядывая её, — подобные вещи обычно должны давать «хорошее чувство»?..
Шлатт снова смотрит в потолок.
— Никотин — это не про хорошее чувство. Речь идёт об успокоении. Это зависимость, штука, которая дает тебе облегчение, когда ты ей потакаешь. Сначала это способ справиться с более серьёзным говном, которое у тебя происходит, через некоторое время — просто вредная привычка, приводящая к раку лёгких и разложению аутизма. Ещё мне говорили, что от неё волосы выпадают, но, как видишь, напиздели, — он показывает на своё обросшее лицо.
Уилбур смеётся и быстро выдыхает дым, видимо, опасаясь, что поперхнётся им.
— Ну не в молодости же они выпадают! Сколько тебе лет, кстати? Выглядишь примерно моим ровесником…
Шлатт показывает цифру пять пальцами.
— Двадцать пять. Тебе? Дай угадаю. Двадцать? Двадцать один? Если ты никогда не употреблял алкоголь, я могу предположить, что ты не учился в колледже, иначе бы запивал стресс с однокурсниками. А это значит, что ты можешь быть даже младше восемнадцати. Можно ли играть в группе до восемнадцати? С другой стороны, я помню, как ты сдавал экзамены.
— Ну, мне двадцать, и, да, я не учусь в колледже физически, только дистанционно — не знаком со своими однокурсниками. Но это также не имеет большого значения, поскольку я все равно получаю достаточно стресса и беспокойства от группы. Получается, вместо алкоголя я закуриваю стресс… — он делает паузу на мгновение. — Я действительно просто ходячий комок стресса.
Шлатт смотрит на него, тихо вздохнув.
— Я вижу. Но не советую тебе курить. Ты певец. Это может испортить твой голос. Просто послушай мой — тебе такой же не надо.
Голос Шлатта глубокий, хриплый, почти скрипучий. Так было уже давно, с шестнадцати лет или около того. Он удивлён, что Уилбур, воплощение юности, почему-то посчитал, что они ровесники.
— Я знаю, но… — Уилбур смотрит на дверь лифта и вздыхает тоже. — Я столько всего перепробовал, пытаясь избавиться от тревоги. Медитировать, хорошо спать, заниматься спортом, есть всякое здоровое, у меня даже спокойный друг есть. Но по какой-то причине я всё ещё не могу это контролировать. Это так раздражает!
Шлатт садится рядом с ним у стены. Кнопку с колокольчиком они нажали уже давно, оператор обещала прислать работников, но время тянется, а никто так и не пришёл.
— Должно быть, это заноза в заднице, если ты главный в группе? Играть вживую и всё такое. Что говорят твои братья-музыканты?
Уилбур пожимает плечами.
— Они всегда говорят что-то вроде: «Просто успокойся». «Ложись и расслабься, не о чем волноваться». А перед сценой — полная толпа. И я на месте хочу помереть, чтобы к ним не выходить.
— Да ладно тебе, — усмехается Шлатт. — Забей. Не волнуйся о том, что они не понимают, почему ты волнуешься. Всё в порядке, просто расслабься.
Уилбур смеётся и слегка закатывает глаза.
— Боже мой, ты такой же, как все, говоришь, чтобы я просто расслабился, и бац, весь стресс ушёл!
Шлатт немного улыбается, пока Уилбур продолжает смеяться. Нервно, но искренне.
— Чувак, — говорит он на выдохе, успокоившись, — мне бы хотелось, чтобы это было так просто. Я не могу передать тебе, как сильно я хочу, чтобы это сработало.
Шлатт все ещё улыбается, но уже не очень ярко.
Он понимает.
Никакие слова никогда не смогут полностью помочь в подобном вопросе.
Он протягивает руку и слегка хлопает музыканта по спине, выражая свое сочувствие единственным известным ему способом.
— Если ты не можешь что-то победить, возглавь это. Иногда тебе нужно сказать себе… «Пришло моё время паниковать». И стать правителем своей грёбаной паники. Пусть она знает своё место и всё такое.
Уилбур заинтересованно смотрит на него, делая затяжку на автомате. Уже и внимания не обращает.
— Попробую как-нибудь. Но, знаешь, в момент, когда приходит
настоящая паника, очень сложно вспомнить весь тот миллион техник, методик по успокоению… Может быть, это плохой пример, но я помню, как в первый раз выступал вживую с группой. Я просто застыл, как только вышел на сцену. Ничего не мог сделать, кроме как смотреть на зрителей (а их было, типа, человек пятьдесят) и думать, какой я идиот, как я всех подвожу… А потом я просто убежал со сцены плакать в туалете.
— Я отлично представляю, как это было неловко, — кивает Шлатт, затягиваясь. — Если тебе от этого станет легче, я однажды в штаны нассал на публике. И до сих пор не умер. Не то чтобы я каждый день засыпаю, не подумав об этом, но в целом со мной всё в порядке. Люди — неуклюжие безобразия, которые постоянно везде проёбываются, мы с тобой не единственные. Жизнь продолжается.
— Чт-… Как так вышло? — мгновенно спрашивает Уилбур, Шлатт хмыкает.
— Никакого милосердия, да? — говорит, стряхивая пепел с кончика сигареты на пол лифта. — Ну, если уж я заинтриговал началом, то ты имеешь право услышать остальное.
Он слегка двигается, разминая спину и нарочито не глядя Уилбуру в глаза.
Историю эту Шлатт всегда рассказывает непринуждённым, слегка кринжующим, но в целом уверенным тоном. Его этот эпизод почти действительно не волнует.
— Это случилось в седьмом классе. Я был, типа, никому особо не нужным стриткидом, а девчонка, которая мне очень-очень нравилась, была типичная папина дочка. Хорошо образованная, красиво одетая и всё такое. Итак, мы были на одной тупой псевдо-тусовке у кого-то дома — её друзья убедили её пойти, и я воспользовался этим шансом. Все шло довольно хорошо, она даже начала реагировать на мой тупой флирт. Но потом как-то дошло до того, что я на спор выпил два литра пива.
Он делает паузу, чтобы затянуться.
— Два литра пива, — на выдохе повторяет Уилбур, и непонятно, осуждает он или восхищается. Шлатт не спрашивает.
— …У меня уже была удивительная толерантность для того возраста, поэтому я выдержал. Но это не означало, что я был достаточно умен, чтобы просто пойти поссать, когда надо было. Рядом с крашем ты всегда пытаешься показать себя каким-то петухом ёбаным. Я не хотел, чтобы она думала, что я… Не знаю. Нормальный человек, который иногда ссыт. И, типа, я сидел с ней и молился. Буквально, молился. Но Бог не был очень добр к четырнадцатилетнему ебланистому мне, поэтому в какой-то момент эта девчонка сказала мне: «Проводи меня до ванной», или типа того. Я, не имея выбора, встал и… Да. Она такая: «Ёпта, ну мы ведь не
уже в ванной», и я, черт возьми, самоликвидировался с этой хаты быстрее, чем это сделал бы ёбаный Флэш. После этого никогда с ней не разговаривал. И с другими людьми с той тусы. Я полностью забросил школьные уроки, просто чтобы не встречаться с людьми, — Шлатт слегка улыбается, выпуская дым из лёгких. Его сигарета почти докурена.
Уилбур сидит с таким задумчивым видом, будто ему дали осмыслить греческий миф, а не стори про обоссанца поведали.
— Седьмой класс, Шлатт, — говорит он. — Она, наверное, уже забыла об этом, и я сомневаюсь, что остальные люди вообще тебя помнят. Ты был буквально ребенком, поэтому я не думаю, что кто-то осудит тебя за это — по крайней мере, надеюсь, что нет.
Шлатт пожимает плечами и тушит сигарету прямо о глаз своего отражения в зеркале лифта.
— Да мне уже как-то похер, помнит она или нет. Я как-то, когда в очередной раз вместо школы по городу болтался, пошёл бросаться с моста. Встретил там какого-то парня, он такой: «Ты прыгать собираешься?», а я ему: «Да, с этим проблемы?»… Он спросил о причине, и я рассказал ему, сгорая от стыда. А потом он сказал: «Какая глупость, из-за этого помирать. Купи у меня лучше травы». После этого старый краш был забыт. Кстати, именно он научил меня курить. И ещё много всяких других вещей делать, включая наркотические.
Уилбур шокировано смеётся.
— Нихрена себе. Я ожидал, что ты скажешь: «И вот, он отвёз меня домой, и мы навсегда стали лучшими друзьями», а ты берёшь и говоришь, что он привил тебе наркотическую зависимость. Вау…
— Эм… — Шлатт делает паузу, пытаясь подобрать правильные слова. — Тут надо уточнить: наркотики были дополнением. Да, это был пиздец, та ещё серьёзная хуйня, я увяз в таком количестве дерьма, которое четырнадцатилетний неудавшийся суицидный сопляк не мог себе даже представить. Но главной частью этого для меня всегда был сам парень. Просто… каким он, нахрен, был. Я не знаю, почему я так на нём повернулся… Хотя, в конце концов, это он мне жизнь спас, так что. Крякалка мелкая… Ох и намучался я конечно с его наркотой, много раз думал, что из-за неё откинусь.
Он усмехается с тупой, глухой ностальгией.
Уилбур сглатывает, немного ёрзая.
— У тебя… всё ещё есть зависимости? — спрашивает он осторожно.
Шлатт лишь слегка качает головой, в который раз уставившись в потолок лифта. Его затылок упирается в стену.
— Я похоронил полученные от него зависимости в тот же день, что и его самого. Все, кроме никотина… Единственное, что я сохранил для себя с того времени. До сих пор не могу бросить… Память.
Это заставляет Уилбура молчать, наверное, минуту.
Лампа в потолке моргает.
Шлатт смотрит на дымные узоры, которые витают рядом с ней.
— Могу ли я спросить, как он умер?.. — говорит Уилбур тихо.
— Передоз, — просто отвечает Шлатт, закрывая глаза. — Наркотики не зря называют опасными.
Какая глупость, из-за этого помирать, а…
Уилбур кивает и затягивается сигаретой.
Он не говорит «мне жаль», «сочувствую», никакого такого говна, и какое-то время они сидят в тишине.
Самое время явиться ремонтникам, открыть лифт и прервать этот момент, который больше никогда не повторится.
Но никто не приходит.
— Шлатт.
— А.
— Я хочу поговорить. Иначе запаникую. Я паникёр по своей сути. Я боюсь лифтов. Зачем я вообще зашёл в этот. Боже, моя удача заставила его застрять, наверное, ты знаешь, что удача у меня не очень. Если из-за неё он упадёт и мы умрём? Как думаешь? Ты хорошо меня знаешь, Шлатт?
Шлатт трясёт головой, отгоняя нежелательные мысли и немного перезагружая свой мозг.
Надо бы наболтать чего-нибудь, чтобы эта тревожная квочка отвлеклась.
— Ну, тебе двадцать лет, и ты пытаешься сделать свою группу популярной. Играешь на всяких гитарах, но у себя дома только на акустической — я, кстати, её фанат — и на фортепиано. У тебя есть младший брат Томми, который очень увлечён твоим дерьмом, он тоже играет на фортепиано. Но он живёт с вашими родителями где-то далеко. Каждый раз, когда ты разговариваешь с Томми или вашим отцом, ты ведёшь себя так, будто находишься в идеальном психическом состоянии, что неправда… — он загибает пальцы. — У тебя очень красивый голос-… Типа. Бля. Ты часто поёшь вечером, когда я ложусь спать, и. Да. Я вроде как привык к этому и немного волнуюсь, когда ты молчишь. Неважно. Ты очень хорошо знаешь географию, историю ещё лучше, но провалил экзамен по математике… Я помню, как ты разозлился из-за этого, что-то сломал, а потом причитал, что эта штука стоит дороже какого-то острова на Багамах. У тебя есть друг по имени Дэйвид Блэйд — он американец. И он подшучивает над твоим акцентом (придурок). Не то чтобы я ненавижу американцев, я лично один из них, но я из нормальной Калифорнии, а он из грёбаной Алабамы — мы не одинаковы. Алабама, это что вообще такое…
Шлатт вдруг замечает, что у него кончились пальцы. Оу. Немного пугает, как много можно узнать о человеке, просто живя под его квартирой. И,
может быть, уделяя наблюдению немного внимания. Но Шлатт не стрёмный. Вообще нет.
— Вау, — говорит Уилбур.
Шлатт молчит.
Уилбур начинает смеяться.
— Ты, наверное, знаешь обо мне больше, чем моя девушка! — взгляд у него сверкает от удивления. — Как ты узнал про экзамены? Я правда говорил о них так громко?..
— У тебя… У тебя есть девушка? — спрашивает Шлатт, внезапно почувствовав смену своего настроения.
Уилбур улыбается и быстро кивает.
— Да?..
— Это новое… — выговаривает Шлатт тихо.
— М-м, я тебя уверяю, она просто потрясающая, её зовут Салли, и она очень уверенная и крутая… И я её очень, очень люблю.
Он замолкает, и его улыбка быстро сменяется обеспокоенностью.
— В чём дело? Это так удивительно? Почему ты решил, что у меня нет девушки? Неужели из-за песни про инцела?..
Шлатт тут же пожимает плечами, вынуждая себя улыбнуться.
— Я просто никогда не слышал, чтобы ты с ней разговаривал или упоминал её в разговорах с родными. Никогда не замечал, что она к тебе приходит. Но это понятно — я не слежу за твоей квартирой круглосуточно. Как я уже говорил, я не сталкер. Неважно. Может, меня правда ввели в заблуждение эти твои песни о разбитом сердце и инцелах.
Уилбур опять улыбается.
— Ну, типа, да, я пишу депрессивные песни время от времени, но это… как бы. Влияние индустрии? Я не постоянно в депрессии или типа того.
Ну-ну.
Хоть бы раз эта Салли его ночную истерику утешила.
Уилбур делает паузу на секунду и, не получив ответа, начинает нервно постукивать пальцами по полу.
— Кхм… А у тебя есть девушка?
— А что? — спрашивает в ответ Шлатт, бросив на него странный взгляд.
Итак, они двое, в сломанном лифте, рассказывают друг другу о своей личной жизни.
Уилбур смеётся.
Снова.
Шлатт начинает понимать, что у него это полностью нервное.
— Да ладно, не смотри на меня так, Шлатт! Ты только что узнал о моем статусе отношений, так почему я не могу знать твой?
Шлатт делает паузу, прежде чем ответить.
— Ладно. Это справедливо, но то, что я скажу, тебе не понравится. Итак, я уже потерял любовь всей своей жизни, поэтому не нахожу больше смысла в романтике. Я пробовал встречаться с людьми, но всё всегда заканчивается одинаково: я начинаю много пить, партнеру это не нравится — и они уходят. Потом, как правило, выясняется, что отношения со мной и так были не очень хорошие, что я холоден, недостаточно вовлечён, равнодушен — всё такое дерьмо. Я отказался от поиска романтической жизни и теперь живу только сексуальной.
Он говорит это лёгким, обыденным тоном, констатируя факт.
— Думаю, романтика для таких, как ты, куколка. Высокий, кудрявый музыкант с грустными песнями — девушкам это пиздец как нравится.
Смех Уилбура становится чем-то, к чему Шлатт уже привык.
— Я-я знаю, что это комплимент в мой адрес, спасибо, но я думаю, это не совсем так работает. Хотя мне кажется немного ироничным, что ты уже потерял любовь всей своей жизни, но всё равно умудряешься флиртовать со мной.
— Ох, блин, я думал, ты не заметишь, — тут же говорит Шлатт, не очень, впрочем, обеспокоенный этим. — А ещё говорят, что миленькие люди тупые. Какой пиздёж.
Он широко ухмыляется.
Уилбур улыбается и затягивается сигаретой, слегка краснея.
— Так… ты действительно со мной флиртуешь? Я не жалуюсь или что-то в этом роде, ты не подумай, просто…
Шлатт опирается локтем о колено и кладет голову на ладонь, чтобы в удобном положении посмотреть Уилбуру в лицо.
— Не пытайся меня обмануть, я этого не скажу. Уже представляю себе названия статей в сети: «Какой-то непонятный курильщик приставал в лифте к популярному гитаристу Уилбуру Суту, хотя у музыканта есть девушка и счастливые отношения». И после этого все твои фанаты портят мне жизнь.
Уилбур хихикает.
— Я не настолько популярный. В любом случае, я всё-таки верно это интерпретирую? Не воспринимаю что-то неправильно?
Шлатт вздыхает, недовольный тем, что не смог свести ситуацию в шутку.
И к чему эти вопросы вообще.
— Послушай, чувак. Я не хочу делать ничего, чего
ты бы не хотел. Ответ — да, я на самом деле флиртовал. Но я понимаю, что не всех людей устраивает подобное. Если ты думаешь, что это отвратительно, я остановлюсь. В любом случае, у тебя уже есть партнёр.
— Нет-нет, — тут же уверяет Уилбур, — честно говоря, меня это устраивает, тот факт, что кто-то на самом деле флиртует со мной не в качестве пранка хоть раз в жизни. Знаешь, здорово чувствовать себя достаточно привлекательным, чтобы люди могли с тобой флиртовать не с целью обидеть.
Он замолкает и затягивается — коротко, как весь вечер, будто каждое прикосновение к дыму обжигает его, — от сигареты осталось чуть меньше половины.
— …Однако у меня есть вопрос…
В небольшой паузе Шлатт терпеливо ждёт его вопрос.
Уилбур сглатывает.
— Что вообще заставило тебя начать со мной флиртовать? Просто любопытно.
Шлатт слегка щурится.
Как-то странно слышать подобное от человека, у которого есть девушка. И наверняка много фанаток, которые могли бы, если что, встать на её место.
Он не уверен, стоит ли ему отвечать, но в конце концов понимает, что не сможет уклониться от ответа, не сделав разговор неловким.
— Кхм, — он не смотрит на Сута. — Нужна ли особая причина, чтобы флиртовать с людьми? Мне нравится звук твоего голоса. То, как ты поёшь песни и как шутишь. Как ты выглядишь... Классные кудри, кстати. Короче, почему бы и нет. Просто ты мне нравишься, вот и всё.
Он по-прежнему говорит уверенно — времена, когда он беспокоился о своих симпатиях и предпочтениях, прошли так же давно, как и времена хуёвых сигарет.
Уилбур внимательно слушает его и кивает.
— Ну, я ценю, когда люди флиртуют со мной, так что спасибо… — он делает паузу на секунду. — Так ты… Ты гей? Правда? Или бисексуал?..
Он наклоняет голову.
— Типа, мне просто интересно…
— Би, — отвечает Шлатт просто. — Раз уж ты такой любопытный, то задавай все вопросы из разряда «то, что вы хотели знать, но стеснялись спросить». Вперёд, я привык отвечать на подобные вещи. Не то чтобы нам сейчас надо было куда-то идти, — он указывает на двери лифта, которые всё ещё закрыты.
Уилбур ёрзает, и по его виду прямо сейчас действительно чертовски сложно сказать, что ему правда двадцать лет.
— Е-если ты не против, то… Типа… Прости заранее. Я не хочу показаться бестактным или что-то в этом роде. Что… Что для тебя значит быть би? Потому что у каждого есть свои мысли о том, что такое «быть бисексуалом», поэтому я просто хочу знать твою точку зрения. Если это ничего страшного.
Шлатт закатывает глаза.
— Если это бестактный вопрос, то я королева Елизавета. Быть би — это… Ну, представь, ваша школьная учительница не хочет вас сегодня учить, поэтому включает классу «Мулен Руж» две тысячи первого года. И твои одноклассники-пацаны такие: «О боже, Николь Кидман такая горячая!», а одноклассницы: «Юэн МакГрегор — мой идеальный мужчина», а ты сидишь и думаешь: «Черт возьми, я не могу выбрать сторону, что со мной не так, я хочу их обоих». Типа того.
— А ты, ты… открыто говоришь о своей бисексуальности? Ты не против, когда люди знают про это? Потому что я могу себе представить,
что некоторые люди могли бы сказать и сделать, понимаешь?..
— О, я понимаю, — мрачно усмехается Шлатт, которого уже немного дёргает от странных формулировок, которые выбирает Уилбур. Он достаёт ещё одну сигарету. — Я не хожу по улице с табличкой «Я трахаю не только женщин, но и мужчин», но и не особо это скрываю. Какого чёрта мне такое делать. В конце концов, я тоже человек, и у меня есть свои потребности, которые я имею право удовлетворить, как и все гетеросексуальные люди. Но одно лишь понимание этого не отменяет существования гомофобии. Если люди хотят меня оскорбить — я говорю им пойти нахуй. Если они осмеливаются прикоснуться ко мне — прописываю в морду. Не позволяй никому причинять тебе боль безнаказанно — этот урок я усвоил из отношений с Кью.
Уилбур качает головой и снова нервно смеется.
— Не хочу быть навязчивым, но… Могу я спросить, что произошло между тобой и этим Кью? — он приостанавливается. — Ты только что упомянул «безнаказанность», и это может означать много разных вещей, поэтому я не хочу, ну… недопонимания.
— Ага. Мы вернулись к этой теме, значит… — Шлатт делает глубокую и длинную затяжку. — Как я уже говорил, он умер от передозировки. И, да, он привил мне зависимость, да, он был аферистом и наркоторговцем, но он был умным парнем. Он не был потерян в этом. Все говорили, что он просто накидался, что туда ему и дорога, что он заслужил и изначально к этому шёл, но это, нахуй, неправда. Его преследовали местные уёбки, из-за этого всё так получилось. Из-за меня. Из-за наших отношений. Он ничего не хотел делать, а полиция игнорировала издевательства. Люди мне либо не верили, либо говорили, что он этого заслуживает. И он, блять, был согласен. Однажды, когда его особенно сильно избили, он и принял такую большую дозу. Морфин. Просто чтобы облегчить боль. Физическую, душевную… Тупое отчаяние. Утром, когда я понял, что он не дышит, было уже поздно. Даже его долбаные родители на похоронах не появились… Я там один был. Нашёл потом этих животных, которые его довели… Так сильно избил, что они попали в больницу, двое даже в реанимацию. Но его это, конечно, не вернуло.
Как и в первый раз, когда речь зашла о Кью, повисает молчание.
Что тут сказать.
Это теперь со Шлаттом во всём. Везде. Он постоянно это вспоминает и не может избавиться.
— Шлатт… Я знаю, это глупо звучит… но он, наверное, был бы рад, что ты жив и здоров. Что избавился от зависимостей. Думаю, он тобой гордится.
— Кто знает, — коротко отвечает Шлатт. Он выкурил вторую сигарету наполовину. — …В любом случае, хватит моих историй. Расскажи мне что-нибудь о себе, певчий парень. Ты когда-нибудь трахал фанатку? Или фаната, мы толерантные.
Уилбур на секунду выглядит немного растерянным, но кивает.
— Да, вообще-то… пару раз, а что?
Шлатт ухмыляется, веселясь с его реакции.
— Это отличается от обычного секса?
— Я не знаю, как на это ответить… «обычный секс»?.. ты говоришь так, будто я все время занимаюсь «необычным» сексом… — он снова постукивает по полу. — Я бы сказал, что это по сути то же самое, что и обычный секс, и… единственная причина, по которой всё кажется другим, это то, что партнёрша знает твои песни?.. Честно сказать, все, кто со мной спит, это уже большой стресс, и я мало думаю о том, есть ли особые различия-…
Шлатт смеётся, слушая эти запинки.
— Мило, — говорит он, не поясняя, что именно прокомментировал.
Задумка состояла в том, чтобы Уилбур мог примерить это на ту часть происходящего, которая казалась бы ему наиболее логичной. Но Уилбур
жить не может без уточнений.
— Ты… Ты про моё заикание? Ты думаешь, что это мило?
Шлатт, фыркнув, делает небрежный жест руками, рассыпая вокруг себя сигаретный пепел:
— В конце концов, это ты позволил мне с тобой флиртовать.
Уилбур выглядит слегка смущённым, но быстро скрывает это за ухмылкой.
— Ладно, в мою защиту… Когда с тобой флиртует кто-то такой харизматичный, ему очень сложно отказать.
— Оу? — Шлатт слегка наклоняет голову, приподняв брови. — Что я слышу, ты флиртуешь со мной в ответ? Что твоя девушка думает о таком безобразном поведении?
— Ну, я признаю, что немного флиртую с тобой, но, как я уже говорил раньше… я не против, когда люди флиртуют со мной… плюс, я знаю, что моя девушка в любом случае поймёт…
Он пожимает плечами, прежде чем странно, натянуто улыбнуться.
Шлатт хмыкает.
— Звони ей прямо сейчас. Спрашивай. Я хочу услышать ответ. Потому что, если бы
мой парень флиртовал с кем-то в лифте… — он щурится на Уилбура,
совершенно не представляя его своим. — Ну?
— Ты серьезно хочешь, чтобы я ей позвонил? Типа… я могу, но это будет очень неловко…
Достаточно пристально посмотреть на Уилбура около трёх секунд, и вот — он уже послушно звонит своей девушке.
Та отвечает спустя несколько гудков.
— Кхм… Привет, Салли… Ничего не случилось, но я, типа, застрял в лифте с одним парнем, и… — тараторит он. — Тут возник вопрос по поводу, эм, моего флирта с людьми.
Уилбур слушает ответ, потом кивает и смотрит на Шлатта.
— Она хочет поговорить с тобой, если ты не против…
Шлатт быстро берёт телефон, ставит его на громкую и подносит динамик к лицу.
— Доброго денёчка, миледи. Салли, если я прав? Я о тебе слышал целый ворох ничего! Что ты хотела обсудить с лифтовым попутчиком своего парня?
— Ты сейчас флиртуешь с Уилбуром? — спрашивает она спокойно.
Уилбур встревоженно смотрит на Шлатта, а Салли продолжает:
— Типа… Уилл, ты там? Я знаю, что тебе нравятся некоторые парни, но ты не собираешься уйти от меня к этому челу, верно?
Нервный смешок вырывается из уст Уилбура.
— Так он би? — с преувеличенным восторгом и неподдельным удивлением уточняет Шлатт. — О, это чудесно. Теперь я возьму твоего парня, уведу к себе и займусь с ним страстным, горячим мужским сексом в комнате этажом ниже твоей. А лучше прямо здесь, в лифте. Я так люблю заставлять людей изменять друг другу. Кстати, если ты хочешь изменить Уилбуру, я свободен завтра вечером. Что-нибудь ещё?
— Ты серьёзно?..
Уилбур порывается забрать телефон, но Шлатт выкидывает сигарету и отпихивает его ладонью в лицо.
— Смертельно.
Салли затихает секунды на две.
— Я очень сомневаюсь, что Уилбур стал бы мне изменять. Он ребёнок с социальной тревожностью, а не Казанова. Между нами нет секретов.
— Ох, женщины… — говорит Шлатт драматическим голосом. — Они всегда верят в мужскую ложь… Уилбур, скажи мне, почему ты солгал такой милой, чистой душе? Мы оба знаем, что ты уже изменил ей с кучей чернокожих парней той ночью в сауне.
Уилбур, теперь совершенно огорчённый, убирает его руку со своего лица, чтобы смотреть на Шлатта большими укоризненными глазами, а Салли начинает смеяться.
— Что… Что, чёрт возьми, с тобой не так? — обиженно уточняет Уилбур. Он делает паузу на несколько секунд, а Салли продолжает смеяться. — Хотя она считает тебя забавным, в отличие от меня…
Шлатт кусает губу, чтобы не рассмеяться тоже. У Уилбура губа дёргается.
— Ты вообще хочешь знать, почему мне так из-за этого всего стыдно?
— Почему, куколка?
Музыкант смотрит в глаза, и Шлатт вдруг понимает, что он-то как раз серьёзен.
— Потому что это единственная реакция, с которой я устраиваю людей. Стыд за себя. Я грёбаная ходячая шутка, меня легко заставить что-то сделать, легко надавить. Мои чувства неважны. Мной можно не дорожить и можно не воспринимать всерьёз. Смеяться надо мной. Обычно я пытаюсь не портить вам веселье, но не всегда выдерживаю. Например — вот нравишься ты мне, Шлатт. Правда, нравишься. Смешной, умный, добрый, необычайно глубокая личность. Переспим?
Улыбка Шлатта исчезла. Он смотрит на телефон, который все еще держит в руках, и вешает трубку.
Несколько мгновений проходят в тишине.
— Какого чёрта? — спрашивает он. — Почему ты это сказал? По телефону со своей девушкой?.. Я начал розыгрыш только потому, что думал, что ты натурал. Как ты собираешься объяснить ей, что только что сказал? Или действительно намерен ей изменить?..
— Если у неё будут вопросы, я ей объясню. В конце концов, проблем с объяснениями измен в наших отношениях быть не должно. Но, вот, есть у меня чувства, и я их высказал. Жду твоей реакции.
Шлатт отводит взгляд.
— Какое глупое решение… Если ты собираешься остаться со своей девушкой, зачем говорить о своих чувствах к кому-то другому? Вот почему я не понимаю отношений. Было бы намного проще, если бы все вокруг просто трахались.
Он делает глубокую затяжку — огонёк почти у фильтра. Ему тоже нравится Уилбур, но нет никакого смысла об этом напоминать, пока парень состоит в других отношениях.
— Ты не признаешь романтику, — говорит Уилбур увереннее, чем когда-либо за последние два с половиной часа, — и это твоё личное убеждение, я не могу его изменить и не хочу. Но я тебе и не романтику предложил.
— Какого черта? У тебя есть
девушка, — Шлатт повышает голос. — Не морочь мне голову, ёбаный рот!
— А я и не собираюсь ничего с тобой делать против её воли. Ей вообще не должно быть это важно.
— Что… — Шлатт смотрит на него в прострации. Затем он берёт с пола телефон Уилбура и звонит Салли.
Уилбур выхватывает у него телефон, но Шлатт отбирает обратно и прижимает к полу его руку, чтобы предотвратить новые попытки.
Салли берёт трубку.
— Привет. Это снова я, человек, с которым твой парень флиртовал в застрявшем лифте. Теперь он пытается убедить меня, что ты не против, чтобы он занимался сексом с другими людьми. Это правда?
Салли молчит секунду, а потом… слегка смеётся.
— Вот как. Что ж, он может сделать это, если хочет. Это просто секс. Мы говорили с ним об этом.
Уилбур закатывает глаза и снова пытается вернуть телефон, но ему это не удаётся.
— Значит, вы двое находитесь в отношениях, в которых можете изменять друг другу? — резко уточняет Шлатт. — Я могу трахнуть твоего парня, и это будет окей?
Салли усмехается, а Уилбур раздражённо фыркает.
— Ну, — говорит она, — это не совсем обычное явление в наших отношениях, но… Если кто-то из нас хочет, то да, это будет окей.
Уилбур снова закатывает глаза.
Шлатт молчит секунду, внимательно глядя ему в лицо.
— Хорошо. Думаю, это всё, что я хотел услышать. Хорошего вечера, Салли.
Он вешает трубку и пару секунд смотрит на Уилбура в тишине.
— Так, — начинает он. — Я в шоке.
И не продолжает.
За дверями раздаётся шум — должно быть, приехали ремонтники.
— Что тебя шокирует? — вызывающим тоном спрашивает Уилбур, пока лифт медленно едет наверх. — Тот факт, что у нас «открытые» отношения? Или то, что я тоже могу хотеть кого-то трахнуть, находясь в них?
Шлатт игнорирует вопросы.
Он должен переварить всё это…
Дверь внезапно открывается.
— Вот, пожалуйста! — говорит один из ремонтников. — Что за… Вы двое здесь курили?! Вот паршивцы!
Шлатт встаёт и демонстративно тушит сигарету о зеркало.
— Мы застряли здесь почти на
три часа, так что идите нахер.
С этими словами он берёт Уилбура за запястье и вытаскивает его из лифта.
Уилбур спешно тушит о стену собственную и так уже потухшую сигарету и, путаясь в ногах, спускается за Шлаттом по лестнице. Он спотыкается, но не вырывается.
— Шлатт, эм… Могу я кое-что спросить?..
— Нет, — коротко отвечает Шлатт. Он ведёт до нужной двери, достаёт ключи. — Надеюсь, у тебя нет аллергии на кошек.
Уилбур слегка улыбается, пытаясь скрыть за этим свою нервозность.
— Нет, нету… А что?.. У тебя есть кот? Один? Два?
Шлатт молча открывает дверь, втягивает Уилбура внутрь, кладёт его телефон на стул рядом (надо будет записать себе номер) и закрывает дверь.
— Завали.
Затем он прижимает музыканта к стене для грубого поцелуя — оба кота, что пришли встречать Шлатта, в ужасе сбегают вглубь квартиры.
На губах Уилбура чувствуется вкус табака.
Шлатт не понимает, какие отношения у этого парня с Салли. По мнению Шлатта, либо вы просто трахаете друг друга, и при этом можете трахать кого-нибудь ещё, либо вы находитесь в отношениях и принадлежите только друг другу. Но если эта пара думает, что для них это нормально, Шлатт примет это. И,
может быть, он также немного хочет доказать, что это хуйня собачья.
Он начинает целовать шею Уилбура, ключицы, — из певчей груди вырывается нервный, высокий смешок.
— Н-не торопись так… Э-э-э, подожди, могу я тебя кое-что спросить?..
— Что? — рявкает Шлатт, глядя на него вверх. — Мне нужно заткнуть тебе рот или что?
Уилбур качает головой, сильно краснея.
— Нет-нет, просто… Один вопрос. Только один. Я хотел спросить, есть ли конкретная причина, по которой ты меня... Ты такой, эм… Н-напористый? Типа, ты на что-то злишься? Я что-то не так делаю, может быть? Или ты просто… просто так себя ведёшь в постели? Это, типа, что-то, как себя со мной раньше не вели, и… мне просто любопытно… вот и всё…
— Какая глупость, из-за этого прерывать прелюдию, — морщится Шлатт. — Ты ожидал романтики? Мы вроде уже условились, что я не про это. Если тебе не нравится, так и скажи.
— Нет-нет, мне это совсем не не нравится, я просто… — заикание вернулось, он смотрит в пол, и его румянец становится немного темнее. — Я... не возражаю против того, чтобы ты не был романтичным… Я понимаю… ты на самом деле не такой, а…
Шлатт закатывает глаза.
— Заткнись уже, блять…
Он тащит Уилбура по коридору в спальню, хлопает дверью и усаживает музыканта на расстеленную кровать. В комнате небольшой беспорядок. На столе бутылка коньяка, упаковка обезболивающих и полная пепельница; окно, затянутое москитной сеткой в силу летнего времени и котов дома, открыто, и толстые тёмные шторы колышутся от ветра.
— Если ты собираешься продолжать свой бесконечный пиздёж, у меня есть кляп, — предупреждает Шлатт, Уилбур быстро кивает и нервно посмеивается.
— Я… я понимаю, я понимаю… я… я говорю слишком много… извини, я просто… очень нервничаю…
Он быстро оглядывает комнату, делает глубокий вдох.
— Я буду молчать, клянусь…
Шлатт разворачивается и ищет в тумбочке смазку да презервативы.
Уилбур молчит несколько мгновений, прежде чем заговорить снова.
— А-хэм, могу я сказать ещё одну вещь, очень быстро?
Шлатт сдерживает своё обещание — достаёт кляп и резким, умелым движением затыкает Уилбуру его певчий рот.
.
.
.
