Между Дриксен и Марикьярой

Сидя в камере предварительного задержания, Олаф гадал, что же он сделал не так. Неужели смерть Доннера действительно заставила его потерять голову настолько, что что он погнался за миражами? Нет, ведь сакотта была настоящей. Но вместо Салин, Бреве и Алвы, вышедших из воды не замочив ног, в тюрьме сидит Вальдес. Которого скорее всего заставили подложить наркотики. И теперь, когда Олаф полностью дискредитирован, полиция скомпрометирована, а расследование зашло в тупик, трафик сакотты увеличится. Будь Олаф на свободе, он бы отчаялся. Здесь, в тюрьме, в ожидании суда и приговора, от него ничего не зависело. Он ничего не мог исправить — но и испортить тоже ничего не мог. Вынужденное безделье позволяло думать, вспоминать, анализировать. Когда Олаф уставал от мысленного хождения по кругу, он брался за Эсператию. Знакомые строки напоминали о его падении, грозили закатными муками. Тюремный священник предлагал ему исповедаться — и Олаф отказывался от утешения. Он все еще не чувствовал раскаянья. И, несмотря на безысходность, не жалел о своем выборе. Не мог. То ли к нему никого не пускали, то ли никто из коллег не хотел навестить предателя — но его одиночество нарушалось только обязательными ежедневными прогулками. Адвокат Отто Бюнц, назначенный полицейским профсоюзом, выслушал признание Олафа в гомосексуальной связи и сообщил, что сосредоточит свои усилия на том, чтобы Олафа не обвинили в вымогательстве, использовании служебного положения и сутенерстве. — Сутенерстве-то почему? — кажется, стоило оскорбиться, но эмоций не осталось. Они словно выгорели, осели на дно. Среди серых тюремных стен яркие оранжевые пятна комбинезонов, раньше напоминавшие Олафу о тыквах и апельсинах, сейчас лишь раздражали глаз своей неуместностью. — Потому что среди полицейских, обвиняемых в использовании своего служебного положения для принуждения к интимной связи, сутенерство становится дополнительным обвинением в половине случаев. — Я никого не принуждал, — повторил Олаф. — У нас есть показания об агрессивном поцелуе, после которого Вальдес разорвал связь, — Бюнц пролистал записи в блокноте, — кто был инициатором примирения? — Вальдес. Бездна под ногами становилась все глубже. Олаф был готов к презрению знакомых, потому что полюбил мужчину, и поддался искушению. Но оказалось, что это было далеко не самое страшное. — У вас есть свидетели, которые могут подтвердить это? — Нет. Я скрывал связь от друзей и знакомых, а марикьяре видели нас вместе только на празднествах. Выдавать Руппи было нельзя. Хоть его Олаф не утянет за собой. — Ну что же, я посмотрю, что можно сделать, — Бюнц закрыл блокнот, пожал плечами и вышел из комнаты для встреч. *** В день суда Олаф тщательно выбрился и причесался. Он не сомневался в обвинительном приговоре, но намерен был держаться с достоинством. Зал был полон, но Олаф не узнавал лица, кроме непосредственного начальства и Гудрун. На удивление не было видно ни Бермессера, ни Хохвенде — хотя с чего они упустили такой шанс позлорадствовать, было непонятно. Во втором ряду сидел Берлинга, и Олаф быстро оглядел зал. Нет, Вальдеса не было. Возможно, его приведут позже? Не было ни Шнееталей, ни Канмахеров, ни Руппи. То ли они не хотели становиться свидетелями позора, то ли не желали, чтобы их заподозрили в сочувствии. Настоятель Святого Ольгерда осенил его знаком, и от этой поддержки стало еще больнее. Наконец заседание началось. Обвинитель зачитал обвинение, в котором не было сутенерства, и Олаф выдохнул. Бюнц приобщил к делу подписанное свидетельство Вальдеса о том, что тот вступил в запрещенную законом Дриксен, но приемлемую на Марикьяре связь добровольно, и Олафу стало легче дышать. Он не сомневался в том, что Вальдес не станет лгать — но ведь он до последнего отрицал свою причастность к сакотте… Берлинга скривился и что-то застрочил в телефоне. Наконец, Олафа привели к присяге. — Я прошу приобщить к делу рапорт инспектора Кальдмеера о попытке опроса г-на Бреве, в ходе которой его жизни угрожали, и единственным способом сохранить жизнь было признать несуществующую на тот момент связь с господином Вальдесом. Берлинга встрепенулся, а обвинитель потребовал рапорт. — Господин Кальдмеер, были ли вы в отношениях с господином Вальдесом в момент нападения? — спросил Бюнц. — Нет, — подтвердил Кальдмеер. — Правда ли, что вас вынудили поцеловать господина Вальдеса угрозой вашей жизни? — Правда. — Вы подали рапорт о состоявшемся покушении на полицейского при исполнении. Но уголовного дела не было заведено. Так? — Верно, — Олаф начал понимать, куда клонит Бюнц. — Эта якобы существующая между вами связь была выбрана как основа для работы под прикрытием, — Бюнц предъявил еще несколько рапортов Олафа, — Ваш начальник знал, что вам придется притворяться и участвовать в действиях интимного характера на публике, чтобы получить возможность продолжать наблюдение за подозреваемыми? — Не думаю, — Олаф не стал бы слушаться подобного распоряжения, или прикрываться им. — Протестую, предположение! — обвинитель поправил очки и с возмущением посмотрел на Бюнца. — Снимаю вопрос, — быстро поправился Бюнц, — испытывали ли вы давление вышестоящего по званию, побуждающее вас согласиться играть роль любовника господина Вальдеса? — Нет, — отрезал Олаф, — меня никто не принуждал. Я влюбился и понимал, что делаю, когда вступил в связь с господином Вальдесом. — Но вы использовали эту связь для расследования с одобрения Фридриха Зильбершванфлоссе? — Капитан Зильбершванфлоссе не подозревал о том, что связь реальна. Адвокат посмотрел на Олафа, как на полного идиота. Фридрих кивнул Олафу, то ли благодаря, то ли соглашаясь с тем, что ничего не знал. Берлинга поднял лицо к потолку, а потом поднялся и вышел. Судья спросил у защиты, будут ли еще свидетели, услышал отказ и удалился принимать решение. Приговор — пять лет тюрьмы — Олафа не удивил. Он заранее написал распоряжения о своем имуществе, отправил их своей семье вместе с извинениями за позор. По крайней мере, пять лет ему не нужно будет думать, что же делать дальше, после потери всего, что ему было важно. *** Бюнц подошел попрощаться и сообщить, что по его заявлению Кальдмеер не попадет в ту же тюрьму, что и Диего Салина. Впрочем, на этом хорошие новости заканчивались — марикьяре хватало во всех тюрьмах побережья, а заключенные не любили полицейских. Подтвердив, что Бюнц поможет отцу Олафа разобраться с имуществом, налогами и прочими заботами, Олаф пожал его руку и приготовился сменить одну камеру на другую. Выйдя из перевозившей его машины во дворе древней крепости, он с изумлением узнал Замок Печальных Лебедей. Где-то здесь отбывал свои два года — уже на месяц меньше — Вальдес. Охранники косились на бывшего полицейского, но кроме грубых шуток и намеков на то, что с его привычками ему может понравиться заключение, Олаф чувствовал какое-то дополнительное напряжение. Что-то происходило, и не слишком хорошее. Неведомая опасность вырвала его из апатии, охватившей его с момента ареста. Пройдя сквозь все двери и коридоры, он увидел внизу, на первом этаже выпущенных на день из расположенных на втором уровне камер людей — и на голову возвышающуюся над толпой фигуру. Альмейда, окруженный десятком марикьяре, скрестил мощные руки и глядел на Олафа с нехорошим прищуром. Обрезанные рукава его оранжевого комбинезона — почему охранники допустили нарушение формы одежды? — обнажали здоровенный якорь на бицепсе. У Бреве был похожий. — Не задерживаемся! — охранник грубо толкнул его в спину и прошел вперед, пока второй провел его к дальней камере и показал на свободную верхнюю койку. По сигналу решетка отодвинулась, и Олаф бросил на кровать Эсператию и взятые с собой вещи — пару фотокарточек семьи, бывших коллег, друзей. На одном из снимков они были с Вальдесом на рыбалке, каждый держал по пойманному тунцу. Раньше Олаф надеялся, что ему удастся оставить его себе. После шуток надзирателей и взгляда Альмейды он сумел незаметно убрать эту фотографию в рукав. — Выходим! Днем все заключенные могут общаться, в камеры возвращение после ужина. На ночь двери запираются. Прогулки раз в день, доступ в спортзал утром, если нет взысканий. Стоило Олафу выйти из камеры, как решетка с громким стуком закрыла проход. Надзиратели переглянулись и быстро вернулись по коридору к служебным помещениям. Перед Олафом расступались — среди дриксенских лиц попадались и марикьярские. С чем был связан бойкот — с его службой в полиции или статьей за мужеложество? Просто потому что он только прибыл, и еще не понятно, к кому примкнет? Альмейду он сейчас не видел, но кое-где у стен стояли в окружении свиты явные вожаки. С ними придется договариваться… Наверное. Сейчас у него была другая задача. Дойдя до туалетного блока, Олаф позволил себе минуту полюбоваться снимком, вспоминая и запоминая. Весна была в разгаре, ветра почти не было, и они провели в море почти весь день — ловя рыбу, дурачась, целуясь… Вернулись слегка обгоревшие на солнце, счастливые и голодные — а потом ели жареные стейки тунца без гарнира и смеялись, что у них получилось не хуже, чем в дорогущих ресторанах. Разорвав плотную бумагу на мелкие кусочки и бросив в унитаз, Олаф нажал на слив и вышел из кабинки. Его ждали четверо. Марикьяре средних лет, двое тоже с оборванными рукавами, значит группа Альмейды. Били в корпус, чтобы не оставлять видимых следов — и как Олаф ни сопротивлялся, его прижали к стене между писсуарами и кабинками. Сильный удар в солнечное сплетение лишил его возможности позвать на помощь. Двое держали за руки и плечи, наступив для верности на ноги, третий стоял на стреме у входа, а четвертый воровато оглянулся, достал из кармана что-то острое и потянулся к горлу. — Привет от Диего Салины, — хриплый шепот, расширенные зрачки, страх на смуглом лице помоложе. И рукава целы. Посвящение в банду? Проверка на верность? Наверное. Дальше его будут шантажировать убийством, и заставлять совершать все новые и новые преступления. Олаф все еще пытался вдохнуть воздух и отстраненно удивлялся тому, что способен наблюдать и анализировать собственную смерть. Внезапно раздался шум, звуки борьбы, и несостоявшегося убийцу отбросили за шиворот в сторону, так что он влетел в одну из кабинок. Дернувшись, Олаф освободил одну ногу, пнул левого не глядя, сумел наконец судорожно вдохнуть такой желанный воздух и ударить правого головой. В узком пространстве яростно дрались двое марикьяре, наконец заорала сирена тревоги и держащие его бандиты убрали руки и с руганью бросились к выходу, отшвырнув дерущихся к стене. Те расцепились, один, кажется ранее стоящий на стреме, выбежал из туалетного блока, а оставшийся развернулся, и Олаф ахнул. — Ротгер! Вальдес яростно оскалился. Разбитая скула кровила, напомнив о том, как Олаф когда-то вытаскивал того из отделения. — Молчи, — непонятно прошипел Вальдес, и тут в туалетный блок ворвались трое надзирателей, с дубинками и шокерами. — Первый день и уже драка, Кальдмеер? — сплюнул один. Олаф молчал. На полу лежала ложка с заточенным черенком. — Вальдес, ты-то зачем полез? — второй охранник прошелся ладонями по торсу и ногам марикьяре в поисках возможного оружия, и по напряжению на лице Олаф понял, что его спасителю тоже досталось в драке. Но помощи и медика Вальдес не просил, и Олаф стоически вытерпел собственный осмотр. В карцере их крошечные камеры оказались рядом. — Олаф? — шепот раздался вечером, после обхода и засунутого под дверь подноса с ужином. — Ротгер? Как ты? — отозвался Олаф, — Ты опять меня спасаешь. — Мне жаль, что так получилось. Ты действительно оставил ту записку с признанием? Зачем? — Не мог же я просто так уйти. — Я не знал. Думал, что ты ушел и забыл про меня, пока твой напарник не вправил мне мозги. — Кто же тогда передал ее Берлинге? — спросил Олаф и сам ответил, — Бреве! Вальдес тихо выругался за стенкой. Хотелось спросить, каково ему было работать на Салину с Бреве, но по своей воле Вальдес бы не стал связываться с наркотиками. Да и вообще лучше было не упоминать ничего, что могли бы подслушать. Олаф попытался устроиться так, чтобы ушибленные ребра меньше болели, и закрыл глаза. *** Выйдя из карцера, Олаф заметил разницу. Теперь его не бойкотировали — но и не лезли в друзья. Вожаки, которых в отделении было пятеро — кроме Альмейды, ими были пожизненно осужденный за разбой Дитрих, под которым ходили простые работяги, был сидевший за финансовые махинации Глеубламме, к которому стекались те, кто располагал финансовыми запасами, а также Абельманн и Крезе. Два последних делили между собой всех остальных. Сосед по камере, с которым Олаф наконец познакомился, ходил под Крезе. Приятный мужик лет сорока пяти, которого звали Мартин сидел за то, что сломал челюсть слишком настойчивому ухажеру дочери. Он объяснил расстановку сил. Марикьяре было меньше дриксенцев, но правил ими Альмейда железной рукой. Исключением был только один мужик, который попал в тюрьму недавно и ненадолго, и спасался тем, что работал на надзирателей. Олаф приподнял бровь — он полагал, что стукачей не терпят. — Да он руками работает, а не языком, — правильно понял удивление Мартин, — чинит им все. Вот на кухне посудомойка вечно сломанная стояла, а он починил. И еще телевизоры у охраны, приставки. Кто-то ему даже из дома поломанные вещи приносил. За это за ним охрана приглядывает. Как Альмейда не злился, а тот не пошел под его руку. Но и к другим он тоже не прибился пока. Зря, одному здесь не выжить. Что же, если Вальдес сумел устроиться, то лучше ему не мешать. Два года — не так уж долго. А если Олаф не втянет его в драки, могут и досрочно выпустить. — Ты сам коп? — спросил Мартин на вторую ночь, когда их заперли в камере. — Да, из отдела по борьбе с наркотиками, — подтвердил Олаф. — Тогда понятно, почему на тебя марикьяре наехали, — с облегчением сказал сокамерник. В темноте Олаф не видел его лица. — А они часто пытаются убить кого-то в туалетах? — удивился Олаф, — Неужели нападения никак не расследуются? — Про тебя сказали, что ты сам пристал к ним, по статье, — смущенно сказал Мартин, — не, я не из ваших, но если все по согласию… Подобрать слова было сложно. Но необходимо. — Нет, это был привет от одного наркоторговца, которого я арестовал. Но все же странно — неужели им ничего не было бы за мое убийство? — Глеубламме может оказать мелкие услуги, но тюрьму держат люди Альмейды. Чем Альмиранте держит начальника тюрьмы за горло, никто не знает — но только с марикьяре лучше не ссориться. Если громко позвать на помощь при свидетелях, надзиратели вмешаются. Но иногда случаются технические неполадки, и камеры перестают работать. — Мартин заскрипел койкой, отворачиваясь, — Не высовывайся, коп. Глеубламме мог достать почти что угодно с воли — наркотики кроме сакотты, лекарства, сигареты. Мог помочь спрятать деньги за процент. Дитрих был парень простой, его ребята просто били морды. Если им кто-то не понравился, или если заплатили. Крезе и Абельманн были посередине — и пусть к полицейскому ни один вожак не питал симпатии, то, что Кальдмеер сумел отбиться от бешеных марикьяре придало ему веса. Над Мартином поначалу хихикали из-за Кальдмеера, но тот с друзьями удачно прижали в углу пару насмешников — и шутки прекратились. В следующий раз, когда кто-то из Дитриховых молодцов угрожающе замахнулся на приятеля Мартина, Олаф выставил в проход ногу — и с удовольствием наблюдал, как низенький пузатый хулиган спотыкается и почти падает, растеряв боевой пыл. После этого группа Крезе сочла его своим. В душевой на него косились и демонстративно не поворачивались спиной, но достаточно скоро равнодушное молчание Олафа уняло желание подколоть. Опыта и подготовки полицейского хватало, чтобы не быть застигнутым врасплох, когда он отворачивался к стене, чтобы никого не смущать. Хорошо, что Вальдес продолжал его избегать — спрятать свою реакцию он не смог бы. Любой случайный взгляд, его силуэт в толпе, сильные руки, чинящие кухонную посудомойку — все напоминало о том, что он потерял. Пытаться общаться было бы безумием для обоих, Олаф и не пытался. Он рискнул позвонить Руппи через неделю, когда пришла его очередь на звонок на волю — ему не давало покоя знание, что Бреве передал записку Берлинге. Олаф все думал — зачем? Неужели ради того чтобы защитить Вальдеса? Или чтобы еще больше скомпрометировать полицию Дриксен? Или это был выпад против него, инспектора Кальдмеера? Очередь к телефонам не позволяла никакой приватности. — Малыш? — начал Олаф, надеясь, что Руппи узнает голос и не бросит трубку. — Что? — с изумлением спросил напарник, с которым Олаф всегда был исключительно вежлив и “на вы”. — Это я, Олаф. Спасибо, получил привет от последнего контрагента Готлиба. — Готлиба Доннера? — Руппи замер, собираясь с мыслями, — от Диего Салины? Олаф, у вас все в порядке? Я могу чем-то помочь? — Все хорошо, ты же знаешь. В этих старых стенах всегда придут на помощь. Как там наш любимый блондин? Не сгорел на работе? — Аларкон в разработке. Я поднял отчеты инспекторов, как вы и советовали — там действительно указаны серийные номера огнетушителей и даты осмотров. В предполагаемые даты забирают на утилизацию и заправку по несколько огнетушителей, которые потом пропадают. Обратно на лодки поставляют новые, или полученные с других лодок. — Кто-то приделал ноги тому, что плохо лежит? — простое воровство не стоило скидывать со счетов. — Не знаю, но продолжаю работать. Фридрих не даст разрешения, так что я сам. Как вы, Олаф? Держитесь? — Все хорошо, и удачи, — Олаф положил трубку. Что же все-таки пошло не так с этой операцией? Все началось с подслушанного на празднике разговора. Подозрительного тем, что Салина с Бреве и Аларконом почти не скрывались. С другой стороны, говорили они на своем языке, кто их мог выдать? Не на Олафа же они рассчитывали? А если рассчитывали? Бреве сам пригласил Олафа на праздник. Если специально говорили там, где он рядом, где его могли видеть — хоть тот же Берто Салина? Тогда чего они добивались? Менять три миллиона на арест Вальдеса? Но наркотики Олаф нашел случайно. Если бы не сорвался с поездкой, то их успели бы забрать и вернуть. Если все это было операцией, рассчитанной на дискредитацию полиции, логично было бы, если бы никаких наркотиков не нашли. Просто не вылавливать их из воды, и все. Тогда Вальдес бы остался у себя, Олаф с ним — и смог бы докопаться до чего-то еще? Хорошо, если им так мешал инспектор Кальдмеер — почему не подстроить аварию? Не о Вальдесе же они заботились. Нет. Нет. Что-то другое. Канал сбыта, к которому Олаф подошел слишком близко — только так и не заметил. Лодки, несомненно лодки… И огнетушители? Засовывают они в них наркотики, что ли? Бред. Или не бред? Порошок в огнетушителях, белый, пока ничего не горит — какая разница? Но что им дал арест Вальдеса? Или арестовать должны были Кальдмеера? Полицейский, нарушивший закон и вступивший в преступную связь, который помогает любовнику уйти от облавы, которую сам устроил? Тоже не сходится. Но ведь не поленился Бреве спрятать записку, передать адвокату и использовать? Вальдес не пошел под руку Альмейды. Пытался уйти из-под влияния общины. Будет ли Алва присылать своего адвоката любому марикьяре? И ведь на суде самого Олафа Берлинга тоже был… «Наш человек прикроет»… Вальдес? Или кто-то еще? Но кто? Любой из марикьяре — нет, возможностей мало. Тогда кто? Подчиненные Аларкона? Тогда тот не был однозначно под подозрением. Полиция? Вот без этого опасения было бы спокойней. Но у полицейских был доступ к запасным ключам от машины и умения вскрывать багажник, на которое упирало обвинение Вальдеса, не требовалось. Канмахера отправили на пенсию после после ареста Альмейды — и облава была внезапная. Олафа арестовали после облавы и ареста Вальдеса — но начальство было в курсе планов. Впрочем, Олаф же делился деталями только с напарником, и план операции они разработали буквально за пару дней. Кто бы ни был человеком Алвы, он мог просто не успеть предупредить? Нет, опять не складывается, наркотики нашли. И потом, кто бы это мог быть — не капитан же? По Фридриху эта авантюра ударила в первую очередь. Ударила бы сильнее, если бы Олаф послушал Бюнца и сказал, что был вынужден спать с Вальдесом по приказу начальства. Значит, не капитан. Кто-то, кто метит на его место? Доннер убит, Олафа сняли, Зепп и Адольф запятнаны как друзья, Руппи стажер, да его и не тронут — семья не позволит. Бермессер? Хохвенде? Бред. Полный бред и паранойя. Но нужно предупредить Руппи. Погруженный в размышления и расчеты, Олаф не сразу обратил внимание на шум, а когда оглянулся — в столовой полетели лавки. Вальдес стоял в кругу других марикьяре, и Олаф начал подниматься, но Мартин крепко ухватил его за руку. — Сиди, коп, без тебя разберутся. — Что происходит? — Олаф поискал охранников, которые должны были следить за порядком. Камеры наблюдения работали, огоньки на них светились красным. Никто не спешил на помощь. — Альмейда недоволен. — Мартин продолжал держать плечо. — Не лезь, в столовой его не убьют. Смотреть, как любимого человека избивают и не вмешиваться было невозможно. Да будь это не Вальдес, а любой другой человек, Олаф бы все равно вступился. Сбросив руку Мартина, он побежал к посту. Там было пусто. Закричал — и опять никто не отозвался. Сколько бы оборудования Вальдес ни починил, тюрьму держал Альмейда, и сейчас он напоминал об этом всем — и Вальдесу, и другим марикьяре, и охране. Когда Олаф вернулся в столовую, там уже был порядок — лавки на месте, все сидят за столами. Мартин толкнул к Олафу поднос с едой. — Не убили его. Так, поучили. Но если он не сдастся… — Что будет? Ротгер не сдастся. Он вообще не умел сдаваться, если только его не будут шантажировать. Мартин пожал плечами — люди Креве ели молча, не желая обсуждать происходящее. Олаф и сам не лез в изредка вспыхивающие драки между людьми Дитриха или Абельманна. Вожаки наводили порядок быстро, охранникам не было нужды вмешиваться. Сложная система услуг, взаимных интересов, сдержек и противовесов держала полторы сотни людей в равновесии, нарушавшемся только когда кого-то выпускали или меняли на нового. Ротгер. Ротгер! *** Следующая очередь на звонок была только через неделю — но предчувствие жгло изнутри. Плюнув на все, на следующий день Олаф пообещал услугу Глеубламме, и его пропустили к телефону. Вывалив на Руппи свои подозрения почти без маскировки, Олаф следил за напряжением, охватившим отсек. Вальдес отлеживался три дня, а потом попытался вернуться к своему обычному поведению. Он проигнорировал приказ Альмейды принести добавку, попытался скрыться в кухне — и охранник медленно покачал головой. Все. Отсрочка закончилась, и Олаф понимал, что это он виноват. Разумеется, едва ли Вальдес смог бы сохранять нейтралитет два года — но если бы не его вмешательство, спасшее жизнь Олафу… После обеда от кружка марикьяре волной начали расходиться слухи. Если Вальдес не сдастся, его убьют. Не просто встанет под руку — теперь Альмейда требовал более зримого и полного подчинения. — Мартин, что происходит? — с Олафом все еще не делились слухами, но запертый с ним на ночь сокамерник не мог никуда деться от вопросов. — Не лезь, коп, у них свои нравы. Тебе точно нужно держаться подальше от них. — Мартин тяжело лег на койку. — Чего требуют от Вальдеса? Публичного признания? Клятвы верности, как в древности? — сидеть на верхней койке было нельзя, лежать невозможно, ходить по камере запрещено. Олаф свесился с края, чтобы видеть в сумраке от коридорных редких ламп лицо Мартина. — Вальдеса? Вы что, знакомы? — сокамерник сел, глядя вверх. — В ходе моей операции его арестовали, — неохотно ответил Олаф, — и я не уверен, что его не вынудили или не подставили. — Два года — это недолго, — меланхолично ответил Мартин, снова опускаясь на подушку, — ну ляжет он под Альмейду, не переломится. У них вообще все такие как ты, я слышал. Ну, то есть не только с женщинами. Олаф замер. “Никогда не буду подстилкой”. Ротгер не станет, и его убьют. А если смирится и пойдет на унижение — что еще заставит его делать Альмейда? И с кем? Со сколькими? Впервые с той проклятой облавы Олаф поймал себя на том, что истово молится Создателю и Святому Адриану. *** Олаф караулил Вальдеса у туалетов с самого утра. Тот как чувствовал, и не появлялся. Перед обедом за Кальдмеером пришли охранники и отвели к начальнику тюрьмы Марге. — Проходите, Кальдмеер, — пожилой усатый чиновник махнул в сторону стула. — Какие у вас жалобы? — Жалобы? — удивился Олаф. — Да, я слышал, вы что-то не поделили с марикьяре? — Марге сложил руки на плотном животе и сочувственно прищурился. — Благодарю вас, но у меня нет жалоб, — Олаф сидел выпрямившись и гадал, чем вызван такой интерес. И как не вовремя! — Ну что же, — начальник огладил свой китель и снова сложил руки, — рад это слышать. В Замке Печальных Лебедей мы помогаем осужденным осознать свои ошибки, отработать и исправиться. Противоестественные связи остались в прошлом, так, Кальдмеер? — Я не намерен повторять свои ошибки, — искренне подтвердил Олаф. Вот только Вальдес не был ошибкой. — В таком случае, вам разрешена встреча завтра. Ваши друзья вас не забыли, и если вы будете соблюдать правила, вы сможете с ними встретиться, возможно даже скорее, чем вы думаете. — Благодарю вас, — Олаф встал и поклонился. — Ступайте, а то опоздаете на обед, а это никуда не годится, — Марге кивнул охраннику, стоящему за дверью, и вернулся к своим делам. Руппи! Скорее всего, завтра у него будет встреча с Руппи. Никто другой не заставил бы Марге беспокоиться. Влиятельности семьи может хватить на многое — конечно, напрямую сталкиваться с марикьярскими наркодельцами они не станут, но ведь можно перевести Вальдеса в другую тюрьму, подальше от Альмейды. Или куда-нибудь на север Дриксен — там нет марикьяре. Вальдесу придется тяжело одному среди дриксов, но он справится. Он сумеет. Починит что-нибудь, пошутит. И будет цел. Главное — он будет цел. И жив. После обеда Олаф снова занял свой пост у туалетов. И дождался. Увидев Олафа, Вальдес обреченно вздохнул, но прошел внутрь. — Ротгер, у тебя есть еще один выход. Завтра я встречаюсь с Руппи и попрошу устроить так, чтобы тебя перевели отсюда. — Поздно, Олаф. Не вмешивайся, — Вальдес наклонился над писсуаром, сжал зубы. — Шварцготвотрум! Тебе отбили почки. Иди в медсанчасть, отлежишься до перевода, — Олаф никогда не желал смерти — даже после ареста, в полной апатии. Но лучше бы Вальдес тогда не лез в драку. — Нет, Олаф. Не лезь в дела марикьяре. Хватит. — Вальдес с усилием выпрямился, застегиваясь. — Ротгер! Держа осанку, Вальдес вышел из туалетного блока, не обернувшись. *** Отсек бурлил сильнее обычного, но до вечера не произошло ничего. Когда надзиратели разогнали всех по камерам, Олаф не находил себе места. — Успокойся, кошки тебя раздери, — Мартин беззлобно махнул рукой и сел на кровати, — это марикьяре, у них такие дикие обычаи. Не все ли равно? — Мне не все равно, с кем спать! И Вальдесу не все равно. — Олаф резко обернулся к сокамернику, — а если бы тебе было все равно, с кем хочет или не хочет спать твоя дочь, то тебя бы тут не было. — Создатель тебя раздери, — рявкнул Мартин, — и этому не поможешь, и сам пропадешь! С Альмейдой не шутят, и если твой знакомый отделается рваной жопой, то ему крупно повезет! — Я не стану сидеть и ждать, пока его там убивают или насилуют, — Олаф метался перед запертой решеткой, наплевав на распорядок. Завтра должен придти Руппи, Олафа должны будут привести на встречу, даже если потом и посадят в карцер. — На чью помощь ты рассчитываешь, идиот? — Мартин постучал кулаком по лбу, — охрана и начальник тюрьмы у Альмейды в кармане. С тонким писком решетка поехала в сторону. — На Святого Адриана, — Олаф бросился в щель и пригибаясь побежал по коридору в сторону камер марикьяре. На полпути до него дошло, что марикьяре, даже те, что остались в камерах, будут наблюдать за наказанием, и он перебежал на другую сторону, где дриксенцы лежали в койках и делали вид, что ничего не происходит. Если кто-то его и заметил, все предпочитали молчать. Сейчас это было на руку. Внизу, в столовой раздвигали столы и лавки, освобождая место. В центре, почти под тем местом, где приник к полу за перилами Кальдмеер, стоял Вальдес. В одном белье, и его смуглую кожу покрывали уродливые пятна кровоподтеков. Вокруг него и единственного оставшегося в круге стола на расстоянии в несколько корпусов толпой стояли марикьяре. Впереди были приближенные Альмейды с обрезанными или оборванными рукавами, остальные чуть позади. Самого вожака видно не было. — Начнем, — мощный голос Альмейды прорезал тишину — главарь стоял напротив Кальдмеера, на втором этаже. Плечи Вальдеса дрогнули и опустились. Он потянулся к белью, и Олаф не выдержал. Перелез через перила, повис на руках, спрыгнул на удачно стоявший внизу стол и успел прорваться в круг сквозь не ожидавших этого заключенных. — Олаф, зачем? — горько спросил Ротгер. — Душа моя, я не забыл твоей жертвы, — Олаф яростно, по-марикьярски улыбнулся и встал спина к спине Вальдеса, почти соприкасаясь лопатками, — никто не лишит тебя выбора. Он ждал чего угодно — нападения, сигнала тревоги, но не смеха. Смеха Альмейды, смотрящего на них со второго этажа. Отсмеявшись, тот вытащил из кармана мобильный телефон и набрал номер. — Алва? Ты не поверишь… Да, оба. Да. Нет, ты зря послал того копа с сакоттой, это не помогло. Твой адвокат был прав. Да. Нет, я переживу. Понимаю, но мы можем себе это позволить. Да. Друг друга, конечно. Ну и что он сделает? Передашь Диего привет. Копа. Копа с сакоттой. Это был не Ротгер! Сзади истерически рассмеялся Вальдес. Все — и дриксы, и марикьяре были против них. Руппи… Он успел предупредить Руппи о своих подозрениях. Напарник разберется и докопается до правды. Опоздать на один день… А может, так лучше. Безопаснее. — Эномбредастрапэ! — Вальдес качнулся назад, на мгновение приникая спина к спине, обжигая горячей кожей. Прощаясь. — Святой Адриан, не оставь своих воинов своей милостью, — отозвался Олаф. По кивку Альмейды марикьяре двинулись вперед.