«И что такое «правильно»? Этому учат всю жизнь: поступать так, как правильно, но правильного варианта нет, Кантор. Его просто не существует.» Грозовая охота. Тайга Ри.
Снежана.
Встречи происходили редко: раз или два в год. После каждого визита реальность на недели расцветала многообразием тонов, будто бы сказка приоткрывала дверцу, выпуская искорки магии. Только вот Снежку не интересовали цвета. Олейник с детства жила без них и в конце концов ей стало безразлично, отличает она оттенки неба или нет. Было бы дело только в дальтонизме… Она вела записи в тонком блокноте с единорогом на обложке, оставляя кляксы и жирные пятна. Чуть позже бабушка подарила ей плотную, обитую тёмной кожей записную книжку, куда Снежка перенесла все строки. Аккуратно. Выверенно. Так, как научилась со временем. И благодаря упорному детализированию каждой встречи Олейник смогла понять — она не виновата. Мия Михайловна не Исчезала, не проваливалась в Морфей, не касалась потусторонних историй. Всё было проще — Мии Михайловны не было. В это оказалось сложно поверить. Вот человек живой — дышащий, любящий кофе с сиропом и прячущий книги, словно это какие-то драгоценности. Человек, который умеет вкусно готовить, но никогда ничего не испечёт. Что при просмотре фильмов треплет в руках ткань или рвёт салфетки. Человек, который любит осень и всегда выглядит уставшим. Человек, которого нет. Мии Михайловны Ветровой, как и когда-то Симахиной Инги, не существовало в реальности Снежаны. Была лишь надпись с двумя датами на серой плите. Мия была мертва. Затем наваливался Морфей, и в третьей категории Олейник находила заснеженную поляну. До или после встречи — практически не имело значения. Сон, подтип которого соскальзывал с «промежуточного» на «меняющий», был тем самым ключиком для встреч с Мией. И Снежка методично, снова и снова отодвигала смерть ребенка, переписывала дату на надгробной плите и заставляла реальность искажаться, впуская в жизнь призрака, что никогда не поселился бы в квартире под номером восемнадцать. В этом не было вины Олейник. И ничего бы не случилось, оставь она мир серым. Но Мия стала кругом Снежки. Тем самым, который нужно было замкнуть.***
Кем являлась Мия она поняла ночью двадцать второго октября. Ей поведал об этом фотоальбом, в уголках прозрачной плёнки которого забились крошки. На первой страничке красовался ребёнок в огромном свитере. Снежка, видевшая лицо девочки дважды, вряд ли бы её узнала, но на голубом рукаве аккуратно разместились инициалы «ОС». Мия Михайлона была тем самым ребенком, которого Олейник спасла. Её ошеломила эта мысль. А женщина, не замечая состояния Снежки, рассказывала глупую историю, будто бы говоря: «Я видела, что это была ты» Ничего она не видела. Снежка осознала это гораздо позже. Но в тот вечер, сидя на неудобном кухонном стуле без спинки, Меняющая едва не упала — её накрыло волной понимания, обволокло одной единственной фразой: «Мия Михайловна — та девочка» После трёх мимолётных свиданий Снежка быстро свела первые ноты теории, уже тогда догадавшись — встречи происходили только из-за того, что во время «путешествия» она меняла очередной осколок. Позже, перечитывая первые записи, Олейник удивлялась своему рвению, буквально той одержимости насчёт идеи вновь встретиться с Мией. Она пыталась понять, почему возникла такая потребность в незнакомом человеке, и в сознании всплывала мимолётная картинка: пластиковый стакан на скамейке, рыжий отблеск волос. Было ли дело в первой встрече? Или ей нравилась атмосфера загадочности, исходившая от редких посиделок? Или яркие цвета всё же имели значение, вдыхая смысл в её жизнь? Или тепло квартиры, пропитанной запахом кофе, создавало уют, в который хотелось возвращаться? Снежка списывала повышенный интерес на переходный возраст. Поначалу она рьяно взялась за разгадывание загадки, желая узнать о Мие всё: где она работала, в каком городе жила раньше, где училась и как зовут близких, но женщина на подобные вопросы отвечала неохотно и о чувствах не говорила, высказываясь лишь о том, что ей нравилось есть, читать или смотреть. Забавно, что в конце концов Мия так и осталась для Олейник незнакомкой. Снежка пыталась понять и впитать все: фильмы, что они вместе смотрели, книги, что лежали забытыми в шкафу. Но многих произведений в реальности Снежки не существовало, а забрать с собой вещь из будущего не выходило. В итоге Олейник присвоила лишь одну карточку из того фотоальбома. На ней десятилетняя Мия в школьной форме сидела на крыльце с книгой в руках. И это было всем, что доказывало — Мия Михайловна существует. Снежана искала её, надеясь понять, почему из раза в раз видит осколки смерти. Она нашла номер школы в том городе, где училась Мия, и даже смогла дозвониться, но секретарь сухо сообщил, что никаких Ветровых у них не обучается. К восемнадцати, с бабушкиной поддержкой, Снежка сорвалась в поисковую поездку без какого-либо плана. Автобус высадил её на пустынной дороге около поворота к недостроенным многоэтажкам, стоящим в отдалении, и Олейник пришлось идти до города пешком. Не придумав ничего лучше, девочка ходила по улицам, показывая фотографию и спрашивая, знал ли кто Мию. И снова, как было когда-то с Ингой, о Ветровой никто не помнил. Каким бы большим ни был город, к концу дня она прошла его поперёк. Сев на металлический низенький заборчик около дороги, Снежка замерла, не зная, как быть дальше. Ехать назад? Искать ночлег? — Ты б сходила в третью, она тут недалеко. Учеников поспрашивала. Может, девочка фамилию сменила, и поэтому тебе сказали, что Ветровых не учится, — пропыхтел мужчина, активно жестикулируя рукой. Низенький и кругленький, он выгуливал маленькую белую собачку. Ему последнему Снежка показала фотографию. — А куда идти.? — По той улочке, видишь? Затем на светофоре перейдёшь дорогу и свернёшь направо. Школу сразу узнаешь, она одна такая. Поблагодарив, Снежка поднялась и зашагала в нужную сторону. Этот город был тихим, серым, тусклым и пыльным. Однотипные многоквартирные дома — грязные и ободранные. Всюду асфальт, тротуары. И лишь иногда в отдельных клумбочках пробивались вялые, чахлые деревья. Школа оказалась будто бы из другого мира: на вытянутых кусках земли возле железного забора красовались большие ели, обронившие шишки. Были здесь и клумбы с подмерзшими цветами. Улицу и дворик переполняли ученики — закончилась вторая смена. Снежка пыталась тормозить школьников, расспрашивая их, знал ли кто Мию, но многие дети, особенно те, что помладше, сразу же отворачивались и убегали. Ответ нашёлся, как ни странно, у учительницы. — Так это же та девочка, которую лет десять назад сбила машина. Придорожный кенотаф только недавно убрали. Кем она вам приходилась? — изящно поправила очки женщина, смотря строго и недоверчиво. — Она моя двоюродная сестра. — Хм… соболезную. Вам стоит посетить кладбище. Её рядом с матерью похоронили. Найдёте? Могилка Мии была неухоженной, забитой сорной, засохшей травой. Плита неизменно стояла на месте все последующие годы, сколько бы Снежка не вмешивалась, и лишь пропылённая дата едва уловимо менялась. Именно тогда Меняющая поняла, что скорее всего её усилия напрасны: Мия продолжала лежать в земле, а Снежка тем временем рисковала жизнью и каждый раз боялась стать исчезнувшей. «Призрак, который никогда не покинет своей могилы, не стоит моей жизни», — думала Снежка, чувствуя горьковатый привкус клубники во рту. И всё же она была благодарна Мие. Никто, кроме неё и мамы, не заставлял Снежку чувствовать себя живым человеком. У Меняющей было прозвище. Кажется, ей его присвоила одна из пассий отца. Или это была вторая жена? Она не помнила лиц или интонаций, но чётко запомнила слова: — Она у тебя совсем как тень. Ни друзей, ни интересов. Ходит как неприкаянная, зевает и спит. Снежка и вправду ощущала себя частью Морфея, только вот не маслянистой тенью, а скорее серым силуэтом какого-нибудь осколка. Она жила в тумане из-за вечной усталости и отключалась, не контролируя сон. Но «тенью» её сделало не это. Олейник молчала. В её жизни главным был Морфей, в который никто не верил. Снежка была безголосой, тёмной, забытой и ненужной. А Мия Михайловна задавала вопросы. Те, что застревали внутри, заставляя в длинные годы ожидания искать на них ответы. Кто такая Снежка? Она считала себя сильной Меняющей. Отец считал её беспомощным ребенком, наделённым кучей болезней. Другие видели в ней лишь тень — вот чем она была до того, как впервые стали всплывать вопросы. Что ей нравится или не нравится? Чем бы она хотела заниматься в будущем? И Снежка медленно, со скрипом искала ответы, продолжая кардинально меняться из-за взросления. А вот Мия Михайловна оставалась прежней. Для женщины встречи происходили одной осенью в двадцать третьем году, до которого, казалось, Снежкина реальность не доберётся никогда. Олейник поступила в университет после года перерыва, выбрав специальность «журналистика». И слишком легко нашла общий язык с одногруппниками, хотя и продолжала отрубаться в неожиданных местах. Но самое важное — в её жизни перестал быть главным Морфей. Снежке понравилось дышать свежим воздухом, ловить отголоски чужих разговоров, вникать в жизнь вокруг. Её увлекли расследования и то, как позже все события укладывались в кривые тексты статей. Любительских, глупых, но сделанных её руками. Она жила у бабушки со старшей школы. Начала праздновать новый год и день рождения. Перепробовала множество хобби: от ведения дневника до коллекционирования старых видеокассет — каждой из них она придумывала истории, тренируясь писать. И иногда даже искала людей, которым эти кассеты принадлежали. Её не привлекал мир сна и разделения между визитами к Мии удлинились, если не исчезли полностью. Снежка перестала нуждаться в путешествиях. Больше девушке не становилось плохо настолько, чтобы вновь захотелось сбежать на скамейку и заставить тени замёрзнуть вместе с собственным телом. И теперь у неё появилась семья, с которой можно было поделиться радостными, интересными вещами или же рассказать о страхах, проблемах, чтобы вместе с бабушкой попытаться найти решение. Снежка боялась умирать. Боялась, что если исчезнет, бабушка вновь окажется одна с огромными дырами в памяти и в груди. Она приходила к нужному видению, найти которое могла раз или два в месяц, и не вмешивалась, поставив на паузу этот затяжной контакт с Морфеем. Пару раз Снежка соскальзывала, меняя осколок неожиданно для самой себя, но чужую осень не видела. А затем, после одного такого краткого вмешательства, Мия появилась в её времени. Мимолётно, легко, просто возникла из воздуха и так же исчезла. И Снежка почувствовала себя предателем, неспособным добиться в жизни ни-че-го. В тот день она вывела подпункт в теории перемещения во времени: если круг замыкается до визита, то Мия перемещается в прошлое. Если после, то Снежка появляется осенью в двадцать третьем году. Но это ни на что не влияло, ведь Снежка не хотела больше спасать никого, кроме себя. Она поняла, что, давая возможность призраку на секунды появиться в этом мире, она всё ближе подходит к краю дороги, в конце которой обязательно станет Исчезнувшей. «Нужно жить свою жизнь. Мия Михайловна поняла бы такой выбор», — думала она и снова ощущала отголоски горьковатого клубничного запаха. Девочка, ставшая для нее чудом, надолго застывала в очередном осколке, не в состоянии выбраться из него самостоятельно. Её били и шпыняли люди, сбивали машины, она болела или спотыкались. Казалось, мир чётко настроился на то, чтобы не дать Мие Михайловне дожить до мистической осени. Но изредка, один раз в год или два, Снежка помогала, медленно продвигаясь в глубь белой равнины. Причины вмешательства менялись, но в основном влияла на это Мия, снова и снова зажигая мир волшебными моментами. Словно возвращая ей детство, которого у Снежки не было. И как бы Олейник не избегала конца круга, как бы не стремилась уйти в сторону от возможного исхода, край заснеженного поля всё-таки возник. «Замкни круг», — слова Инги, потерявшие очертания, звенели напряжённой нитью. Снежка не хотела этого делать, ведь слишком многое ей предстояло отбросить в сторону. Не хотела бросать себя в пропасть даже ради Мии. Но она была должна.