***
Дни снова становятся серыми. Чонгук не хочет признавать в себе тихую глупую хандру, но всё время ходит точно приведение и тешит себя мыслями о съёмках. Искусство в любом случае держит, но в таком удушающем состоянии думаешь о том, как тяжело будет, когда клип отснимут и рутина займёт всё имеющееся время. Чонгук пока что хотя бы не страдает от расставания. Происходит это по разным причинам — в расставание он пока что не верит, переживает скорее о собственных ментальных проблемах, а так же о проблемах Тэхёна. Он не появляется на тренировке на следующий день. Просто не приходит, ничего не сообщив о себе. Тренер спрашивает у Чонгука — дружба двух парней ни для кого секретом не является. Чонгук только плечами пожимает и один раз в приступе вредности бросает, что никакие они не друзья. Непривычно тихий и неприметный Сонхэ прячет взгляд и сжимает кулаки за спиной. Кажется, ему неплохо досталось от отца — последнее, что радует сейчас Чонгука. Он приступает к занятию и блестяще обходит всех на каждой дистанции. Не испытывает ни малейшего удовлетворения от этого и равнодушно уходит первым. После внезапного для всех затишья со стороны негласного лидера Сонхэ, интересовать одногруппников начинает вторая по привлекательности персона. Раньше Чонгуку такое бы вполне польстило, но только не теперь. Он сторонится людей, предпочитает держаться тихо и обособленно. Со стороны выглядит так, словно много о чём-то своём думает, но на деле просто слоняется с пустой головой. Мельтешащий фон из разномастных мыслей в какой-то момент и правда обращается белым шумом. Безразлично, пусто, в какой-то степени даже спокойно. Чонгук сидит на скамейке уже одетым и ждёт, пока освободится фен. В зеркале напротив розовую макушку сушит человек, с которым хоть самую малость охота заговорить. — Тебе идёт, — непривычно печально улыбается Чонгук, привлекая внимание Чимина в отражении зеркала. Пак слегка краснеет, подводя свои щёки к цвету волос, и улыбается в знак благодарности. Он молчит, но часто косится на Чонгука, рассчитывая, следует ли задать волнующий вопрос. Всё, что касается Юнги, всё ещё кажется глубоко личным, но вместе с тем и очень волнительным. Чимин передаёт фен Чонгуку, но сам остаётся рядом. — Слушай, а… что случилось с Юнги? Чонгук окидывает одногруппника вопросительным взглядом. — Я думал, он всё это время с тобой в комнате запирался. Чимин снова очаровательно краснеет, поспешно качая головой. — Как свидание прошло? — мгновенно переключается Чонгук, заставляя Пака воровато осмотреться и подойти ближе. — Не очень, но потом было ещё одно, — кратко отвечает Чимин. — Супер, — Чонгук отстранённо кивает. — Он не отвечает мне уже пару дней, — быстро перебивает его Чимин. — У него что-то случилось? Чонгук громко вздыхает, успевая ощутить укол совести и лёгкий прилив злости. С Юнги, может, и правда что-то случилось, а он не в курсе. С другой стороны, почему он вообще должен за него переживать? — Мы не общаемся, — признаётся он, отводя взгляд. — Давно? — напрягается Чимин. — Достаточно. Чонгук узнаёт этот взволнованный взгляд. Эта противная фаза, когда начинаешь влюбляться по уши и жутко переживать за каждый неровный вздох. Противно это потому, что не все люди такой заботы заслуживают. — Поругались? — уточняет Чимин. — Ага. На этом разговор неловко затихает. Чонгук не хочет демонстрировать чрезмерную заботу о засранце-друге, а Чимин ощущает себя немного потерянно. Уже успел сгрызть себя мыслями о том, что совершенно не понимает, как себя вести. Нужно любыми способами достучаться до Юнги? Прийти домой? Или лучше отстать, не трогать, пока сам не расскажет. И совета спросить не у кого, и каждое решение кажется дурацким и неуместным, и волнение это странное никак не отпускает… — Скажу ему сегодня, что ты спрашивал, — Чонгук снисходит до колоссальной жертвы. — Не переживай слишком, у него бывают подобные эпизоды. Чимин благодарит его и так же неловко уходит, решая не уточнять, что за эпизоды такие случаются у Юнги. Это и беспокоит, и в некоторой степени уже нервирует. Можно было бы взять себя в руки. Чонгук разделяет такое же мнение. Злится и переживает за друга, а вместе с тем ещё и грустит за самого себя. Так и приходится заглянуть в алкомаркет, чтобы хоть сколько-нибудь утолить тоску и вместе с тем взять на себя бремя перемирия — тут у кого первого сдастся гордость. Чонгук даже волнуется, пока сидит дома один, но с опьянением приходит тоска и захлёстывает так сильно, что одиночество снова начинает атаковать по всем фронтам. Одиночество, никчёмность, страхи. Куда от этого денешься? Чонгук пытается убежать, но они и на дне бокала преследуют. Жуткая невыводимая напасть. Откуда эта необходимость быть любимым? Не заглушить её и уже не отыскать истоков. Как будто без внимания извне тебя не существует. За него нужно биться, но каждое движение словно делает только хуже. И каждый раз неправильно, недостаточно, просто не так. Отношения не строятся, к родителям давно не ездил, друг, не так давно молча усевшийся напротив, явно даёт понять, что разговаривать теперь им стало очень сложно. И кажется, корень проблем в самом Чонгуке, но при этом и все вокруг словно делают всё не так. Не так смотрят на него, не так относятся, не так понимают. Точнее, никак не понимают — вот и одиночество. Тянутся к нему как-то, проявляют злополучное внимание, но всё не то. Наверно, внимание к тому же бывает разным. Наверно, в настоящей любви есть нечто абсолютно особое. Чонгук соображает это своим опьяневшим мозгом и думает даже (как бы ужасно это не звучало), что мир под пару порций виски и правда ярче. Это неправильно, но собственная откровенность так извергается, просто фонтанирует изнутри. И хорошо, и плохо. Чонгук ненавидит боль, но ею же и упивается. Пульсирующим живым потоком. Он страдает, но он и существует наконец. Натурально, громко, безраздельно. Так что о внимании? Юнги впервые за долгое время сидит напротив и бутылку виски разделяет. Вместе с тем делится и сочувствием, и участием своим прилагает руку. Но как-то это не так. Странно даже — та самая уникальная связь ушла уже очень давно, Чонгук даже успел смириться, но что же теперь происходит? Простое осознание — ничего он не смог переступить. Ничего не изменилось, не улучшилось, не ушло бесследно. Бесследно — это, пожалуй, вообще о сказках. Разве бывает так в жизни? Вот и Чонгук… этот уверенный в себе, всё переступивший Чонгук, вовсе не верит, но снова страдает. Впитывает сострадание лучшего друга и страдает, страдает, страдает. Он любит Юнги до безумия, но это всё не то. Всё не так, всё не к месту, совершенно не той формы. Злит. Но куда от этого чувства деться? В том и проблема. — Поругались? — Юнги спрашивает так, словно самого его не раздирает от чего-то огромного и, по его меркам, однозначно ужасного. Чонгук долго смотрит ему в лицо. Поругались? И да, и нет. Это правда, но вовсе не корень проблемы. Та на деле глубже, страшнее, опаснее. Так и рвёт на части, выуживая суть. Делиться ею? Чонгук и не знает. В последние дни глотнул разговоров с Тэхёном, точно какой-то отравы. Теперь любой разговор с кем-то кроме него — отвращение. Неизгладимое злое отвращение ко всем, кто не он. — Тогда расскажу о своём, — опасно восклицает Юнги, без спроса забирая бутылку и делая глоток прямо из горла. Обжигает, дышать тяжело в первые секунды, но и успокаивает ведь, чёрт возьми! Сейчас-сейчас, только подействует, секунда, другая… — Ну уж нет! — обрывает его Чонгук, твёрдо решая рассуждать теперь только вслух. — Наслушался. Всегда мы о тебе, да о тебе. Язвительный грубый Чонгук возвращается, как по щелчку пальцев. Юнги свою горечь проглатывает, а вместе с ней и чужое осуждение. Заслужил. — Знаешь, мы ведь с Тэхёном встречаемся. — продолжает Чонгук. — Или встречались? Не знаю даже. Он со мной не разговаривает, а я не разговариваю с ним. Честно, я повёл себя откровенно по-мудацки, — одним сплошным потоком признаётся он, не поднимая на Юнги взгляд и всё крутя отчаянно бокал в своих пальцах. Как будто блеск стекла и перекаты жидкого янтаря способны загипнотизировать и отнять всю боль. — Я вообще часто веду себя ужасно. Мне стыдно, но я продолжаю, и знаешь, что?.. Юнги молча слушает. Теряется в ужасе чужих слов и личных осознаний. Он тоже ведёт себя ужасно, но признаёт ли это, как Чонгук? — Я не перестану, — возбуждённо продолжает Чон. — Я не прекращу всё портить, даже если знаю, как тяжело будет дальше. Просто не прекращу, понимаешь? Наверно, это слабость — просто утверждать, что такой я человек. Но вот только люди не меняются, и я — никакое не исключение. Юнги выходит их плена гипнотизирующих движений и прилипает взглядом к руке Чонгука. Она дрожит, и Юнги чувствует эту дрожь на собственной. Всегда и всё он так понимает и чувствует. Не говорит прямо — только намекает, манипулирует, склоняет. Но чувствует всё так, словно переживает сам. Вот и теперь — всю тяжесть Чонгука взваливает на собственную спину за тем лишь исключением, что наконец свою острую эмпатию демонстрирует. Показывает наконец, что никакой он не бесчувственный. Он видит мир, пускай по-своему, но видит точно и явно. Чонгук сейчас переливается. Искрит весь и вовсе не тонет. Он таким образом бьётся за жизнь. Юнги берёт его за руку едва ли не впервые за долгое время. Кладёт ладонь незамысловато сверху и не сдаётся даже, когда отталкивают. Когда импульсивно скидывают поддержку. Когда проступают наконец скрываемые горькие слёзы. — Мне так одиноко! — громко, срываясь окончательно, выплёскивает Чонгук. — Господи, мне так одиноко без него. И с ним, и с тобой, и… я не знаю!. Юнги подсаживается рядом и насильно утягивает его дрожащего, содрогающегося к себе. Разве что не приговаривает участливое «ну-ну, всё будет хорошо». Как будто поможет. А дело всё в том, что точно поможет. Когда Юнги в последний раз такое говорил? Когда успокаивал и выслушивал? Вот и самому страшно. — Ну-ну, всё будет хорошо, — вслух уже шепчет что-то изнутри. — Ты просто вымотался. Слова эти о себе и к себе, но разве это важно? Разве важно хоть что-нибудь, если лучший друг на твоём плече успокаивается и затихает. Юнги замирает и погружается в необходимые сейчас чувства. «Тише! Я с тобой». Он держит маленького Чонгука за руку, пока тот отчаянно боится темноты и натурально плачет от страха на пустой тихой даче. «Я рядом», — заверяет Юнги своего лучшего друга и держит за руку ровно так, как держала его всегда мама. Биение чужого сердца в собственной руке так и успокаивается. Смягчается и приходит в норму. Юнги так и сам забывает обо всём плохом и уже в который раз обещает себе, что от собственных проблем будет бежать к другу, а не в глубину самого себя. — Я запутался, — признаётся Чонгук, хоть путаницы никакой и нет — всё до банального просто. Он по-особенному любит, но никак не может ухватить. — Подумай о том, что ты чувствуешь, — шепчет Юнги. — Это единственное, что по-настоящему существует. Может… — он запинается, неизбежно погружаясь в себя, — может не быть рядом человека, но чувства твои будут точно. Чонгук цепляются за него, прекрасно понимает, откуда эти слова и для чего. Но как не благодарить? Это ведь Юнги. Родной и тёплый Юнги. — А у тебя что случилось? — вдруг прерывает его Чонгук, смахивая слёзы и заглядывая в глаза. Там снова больно. Юнги лишь качает головой и только позже шепчет о том, что бизнес у брата катится, и отец хочет продавать дом. «Дом» откликается в сердце Чонгука такой неизгладимый болью, что он едва не сдаётся снова. Как много значит для Юнги это слово. То место, где он чужой и лишний, но навсегда живой. И в голове мысли роятся, планы тут же сменяют один другой. Чонгук пьян и прямо сейчас едва ли не рассчитывает хватить кредит и переехать обратно на Чеджу. Безумно всё этой ночью, и вовсе не реализуемо — пускай. Решений нет, но они с Юнги впервые с Нового года обнимаются. Плачут оба и признаются друг другу в любви до гроба. Потом засыпают в зале вдвоём, а на следующий день Чонгук волочет вялого Юнги к себе домой, где они вечером разговаривают с мамой и под клубничную настойку ищут несуществующие решение нерешаемых проблем. К полуночи засыпают в детской комнате Чонгука и хотя бы во сне ощущают себя лёгкими и беззаботными детьми, из проблем у которых только необходимость отпрашиваться у мамы на ночёвку. Как будто тогда время, проведённое с другом, было священной важностью. Как будто тогда уже явственно ощущалось — этот человек с тобой крепко и навсегда.***
Перемирие с Юнги снимает хотя бы один камень с души — теперь не так тяжело находиться дома. Когда растворяется обида, всё освободившееся пространство занимает волнение. Юнги жутко переживает. По большей части страдает от бессилия — решить проблему финансово он никак не сможет. О том, что дом и последняя память о матери, ему больше принадлежать не будут, он, наверно, думать не может и вовсе. Как и о том, что чувствует все эти дни Чимин. Чонгук напоминает о его существовании, но Юнги только тяжело вздыхает и озвучивает страшное «он не поймёт». Чонгук идёт на съёмки и слегка даже радуется, что пустой шум в голове сменился конкретными переживаниями. Проблемы в отношениях Юнги очень быстро перекладываются на собственные. Как это так, «не поймёт»? Чонгук молчит и хмурится, пока на него натягивают имитацию будущего костюма. Отстранённо слушает наставления ражиссёра и бездумно мочит руки в бассейне. Не понять может незнакомец, но близкий человек… А разве Тэхён его понимает? Горло удушающе сжимается очень не вовремя — Чонгук уже в воде и собирается нырять. Так с пустыми лёгкими и уходит под воду. Тэхён уличает его в ревности, даже не зная, что происходило с Чонгуком до него. Чонгук и правда ревнует, но вовсе не из-за того, что не доверяет. Это гораздо глубже и сложнее, но объяснил он это Тэхёну? Говорили они вообще хоть о чём-то настолько личном и важном? Казалось, всё на свете обсудили, но только не то, что касается их отношений напрямую. Чонгук закономерно быстро всплывает и часто хватает ртом воздух. С трудом удерживает голову над водой — утяжелённые ноги так и тянут вниз. Чонгук чувствует себя некомфортно. Надо же — в воде и некомфортно. Довольно нескладно двигается, часто выныривает, но от съёмочной группы всё равно получает похвалу. Во время короткого перерыва всё так же отстранённо общается с режиссёром. — Понимаешь, тебе нужно будет показать дилемму, — в чувствах рассказывает девушка, на вид напрочь погружённая в свою работу, — у тебя есть нечто, жизненно тебе необходимое, — она поднимает вверх одну руку. «Спокойная счастливая жизнь» — переводит для себя Чонгук. — А есть нечто такое, к чему тебя очень тянет, — «Тэхён и наши нездоровые чувства». — Но оно же тебя уничтожает. Знаешь, как коллекция человеческих штучек у Ариэль. — Я понял, — усмехается Чонгук. — Мы попробуем поиграться с воздухом. Будешь выныривать и имитировать удушье. У тебя сегодня неплохо вышло, — усмехается она, пихая Чонгука в плечо. Что-то ещё восторженно говорит, так что Чонгук даже переключается. Идея довольно простая, вторичная даже, но и её можно раскрыть красиво и захватывающе. Он подумает над этим в надежде, что так удастся оторваться от своих страданий. Как будто побегом проблемы и решаются. Только ведь сам осуждал Юнги. Проблемы решаются пониманием. Чонгук снова удручённо вздыхает — снова он идёт ко всем сдаваться первым. Сам же говорил — нужно им с Тэхёном узнать, что происходило до и в чём причина тех или иных поступков. И разговор с Юнги закончился ожидаемо благополучно. Вот так, наполнившись силами, Чонгук без предупреждений едет домой к Тэхёну, чтобы хоть сколько-нибудь приоткрыть завесу всего неприятного, что ещё предстоит им друг в друге понять.***
Sam Smith — I’m Not The Only One
Тэхён уже в глазок видит, кто тревожит его вечером и ещё чуть раньше ощущает сердцем — кто ещё может так смущать его «покой»? Он открывает дверь и приветствует своего гостя строгим взглядом и скрещенными на груди руками. Словно Чонгук, увидев на пороге расстроенного родителя или негодующего учителя, сразу же раскается. Не так уж это и просто, даже особо преисполнившись заранее. Чонгук хотел бы идти к нему с самыми честными намерениями, но откровения никак не лезли наружу. Он сам не в силах найти в себе исток. — Проходи, — холодно бросает Тэхён, шагая в сторону. За проходящим мимо Чонгуком плетётся уличная прохлада и влага. За пределами дома моросящий дождь, вот-вот обращающийся снегом. Он не ждёт и уходит на кухню. Чонгук только вздыхает вслед, орошая тёплый спертый воздух собственной тяжестью. В комнате справа загорается тёплый свет, и Чонгуку немного страшно туда идти. Он видел Тэхёна обнажённым, но ещё ни разу настолько домашним. Вечно сжатый образом, собранный, играющий. Какой он у себя дома? Чонгук шагает по узкому, блёклому коридору, с опаской заглядывает в уютную старую кухню. Она так неожиданно ему подходит. Чонгука эта мысль захлёстывает и она же делает больно — он Тэхёна совсем не знает. Этот незнакомец стоит спиной в растянутой футболке и домашних брюках, заваривает чай мягкими движениями, оставляет после себя чистоту и уют. Чонгук думал, он и дома такой же ураган? Думал, этот человек роковой и резкий, он и дома существует в той буре, какую устраивает в сердце Чонгука? Но здесь он удивительно органичный. Чонгук оседает на стул и молча млеет от этого ощущения и вида. — Прости меня, — первым делом выдыхает откровенное и глупое, когда на стол ставят две кружки чая. Тэхён не садится. Стоит напротив и так же держит руки скрещенными. Ловит аромат чужих чувств и недовольно хмурится, не любит быть в разном состоянии во время серьёзных разговоров. Либо Чонгук не увидит всей важности, либо Тэхён не прощупает глубины. — Почему ты так себя ведёшь? — в лоб спрашивает Тэхён, требовательно наклоняя голову, потому что взгляд у Чонгука так и скачет, а потом и падает совсем. Тэхён кладёт ладонь ему на щёку, поглаживает, но потом строго тянет на себя. — Это нехорошие чувства, — констатирует он, и Чонгук всё, конечно, понимает. Пока изнемогает от этой невидимой ранее стороны, искренне сожалеет о том, что чувствует. — Ты не доверяешь мне? — Доверяю, — упрямо хмурится в ответ. — Что тогда? Я понимаю, это было неоднозначно, но я сказал, что тут не о чём переживать. Он выжидает. Чай всё дымится на столе, а значит времени проходит немного. Хватит, чтобы разобраться или снова остаться ни с чем. — Откуда в тебе это? — выпытывает он, между прочим, удивительно мягко, всё ещё удерживая лицо, но не давя, лишь направляя, помогая понять. — Не знаю, — шепчет Чонгук, уже в который раз осознавая, что в каждую грань этого человека бесповоротно влюблён. — Из прошлого, — с пониманием кивает Тэхён, показывая, что никакой он не холодный — он думал всё это время и честно искал ответы. Он хочет помочь всё исправить и двигаться дальше. На душе так паршиво. Чонгук вообще заслужил его? — Твой бывший изменил тебе? — спрашивает роковое, такое поворотное. Он уверен, что прав, что прямо сейчас они решат это вместе. Но у Чонгука внутри всё разом сжимается. Именно так встаёт на место. Вот она — недостающая деталь. То немногое, что он знал о себе, но словно не хотел признавать. Глубокая, ниезгладимая зацикленность на том болезненном первом опыте. За ней, точно снежный ком, все последующие беды. И одиночество, и страхи, и эта злополучная измена. Тэхён не должен был узнавать это, но Чонгук, неуловимо надламываясь лицом, решает, что обязан сказать. Он медленно качает головой, заставляя нахмуриться от непонимания. — Это я изменил ей. Не смог опустить предыдущие отношения. Произносит, первым делом отталкивая тёплую любимую ладонь. Она повисает в воздухе, пальцы перебирают только исчезнувшее ощущение. Тэхён смотрит на свою ладонь неверяще, словно не знает, касался ли кого-то живого только что. Этот же взгляд обращается к вновь отстранившемуся Чонгуку. Мысли бегут в голове потоком, ветвятся и сливаются заново, но к пониманию так и не приходят. Тэхён спокоен, но он не понимает. Лишь отступает в лёгком оцепенении, когда Чонгук подрывается с места и быстро уходит прочь. Оставить его не хватает духу, и Тэхён продолжает стоять в опустевшей комнате, смотрит задумчиво на свою руку. Чего он коснулся, только что? Хлопает дверь, закрываются глаза. Нечто непонятное селится в груди, и Тэхён накрывает её ладонью, пытается сопоставить и осознать. Кто этот человек? Кто только что пришёл и сказал ему нечто непонятное на совсем неподходящем ему языке? Это остаётся осадком на коже и новым тяжёлым опытом для размышлений. Тэхён умеет копаться в поступках дорогих ему людей, и один из них прямо сейчас сбегает как можно дальше, так и не приняв самого себя.