Человечинка

      Когда Астарион только встретил ее, ему сразу захотелось ее убить.       Пластинчатый доспех доблестно сверкал серебром в лучах полуденного солнца, за ее спиной тяжелым грузом висел внушительный боевой молот, а исходящая от нее священная аура ласкала своим теплом закованные в плоть кости, благословляя, хотя в то же время и подавляя гнетом какого-то могущественного бога. Паладин, не иначе. В лучшем случае — клятвопреступница, в худшем — преданная, поклявшаяся истреблять всякое зло, встречающееся на ее пути, причем не важно, сколь разумное, будь то безмозглый бесплотный скелет, или же отдающее отчет в своих действиях вампирское отродье.       Потому и нападать он не решился, оценив и вооружение, и снаряженность новой знакомой, все еще трясущийся за свою шкуру после недавнего потрясения. Освобождения. Но нового бремени.       Не было смысла так рисковать, нападая на потенциального союзника. Особенно, когда цель у них была схожая: человечинке с божественным даром хотелось избавиться от дара иллитидского, а вот ему хотелось узнать, как бы этот дар сохранить, чтобы продолжать и дальше блуждать среди бела дня, не опасаясь возможности сгореть заживо и обратиться в кучку сизого пепла.       Человечинка оказалась радушной, дружелюбной... наивной. Либо она еще не увидела его опасно заостренных вампирских клыков, либо правда была готова протянуть руку помощи всем и каждому, кто встречался на ее пути, что не являлось оправданием ее глупости. Или невнимательности. Или, опять же, наивности. В первый день — и в первую ночь, проведенную в лагере вместе с Шедоухарт, Гейлом и Лаэзель — Астарион так и не понял, где ветреный паладин просчиталась, что поняла, а что не поняла. Он просто был рад проснуться с невскрытой глоткой, был рад встретить первые солнечные лучи, ласкающие теплом его бледную прохладную кожу, с умиротворенным выражением лица.       Свобода на вкус была так сладка, но напряженность, недоверие, ожидание кинжала в спину не покидало его еще несколько дней.       И за это немногое время Астариону все же удалось понять, в чем была проблема новоприобретенного союзника, паладина, предположительного борца за все хорошее против всего плохого.       Не была она ни доблестной, ни честолюбивой, ни праведной.       Когда остро пахло жареным, Тав жестом показывала, что стоит отступить, скрыться в тенях, не привлекая лишнего внимания, и судорожно придумывала пути решения вооруженного конфликта, по локоть залезая в рюкзак руками, гремя взрывоопасными элексирами, перебирая зачарованные стрелы, раздавая их сопартийцам и указывая, что, кому и как нужно делать. Умно, хотя и для честного святого паладина, обычно бьющего в лоб с громким боевым кличем, довольно нетипично.       Девчонка никогда не брала денег за помощь ни у случайно повстречавшимся им путников, ни у целых общин, хотя казалось бы, Роща друидов пошла бы крахом, если бы Тав вместе со своими компаньонами не истребила Лагерь гоблинов, частично обманом, частично хитростью, частично природной харизмой — каждым своим жестом, каждым искусно подобранным словом она прокладывала себе безопасный путь в самое сердце неугодных, желая его пронзить, оставшись незамеченной. Складывалось такое впечатление, будто паладин привыкла лгать всем, возможно, даже самой себе, но в ряды любых фракций, с совершенно разными мировоззрениями и целями, она проникала так же плавно, как раскаленный нож проникал в податливую мягкую плоть.       Человечинка раздражала.       Казалось, любой первый встречный на их пути мог принудить Тав к каким-либо действиям — помоги, подай, принеси. И перед всеми она стелилась подстилкой, и каждому улыбалась искренне, посвящая всю себя чужим проблемам. С первого взгляда — деревенская простушка, пусть и получившая церковное образование и прошедшая военную подготовку. Открытая людям, открытая миру, ужасно любопытная, да до такой степени, что ни один гнилой сундук не оставался не открытым, ни одна книга не оставалась на своем месте — Тав тащила с собой все, что могла с собой унести, либо проявляя чрезмерную сентиментальность, пихая в рюкзак очередную музыкальную шкатулку, либо же сомнительную практичность, забирая с собой целый набор серебряной посуды, чтобы потом продать его. За гроши, но все же продать.       И черт разберет, скупой она была или же была знакома с лишениями, раз ценила каждую лишнюю золотую монету.       По крайней мере человечинка порой была забавной, когда шутила и просто отпускала саркастичные и едкие комментарии, язвительно ухмыляясь, хихикая, беспардонно пихая локтем в бок — видимо, переняв этот жест у Карлах. Она любила веселиться, кидаясь дерьмом в гоблинов, вынуждая выскочек низко кланяться и подначивая Астариона что-нибудь украсть или кому-нибудь что-нибудь подлить в выпивку. От нескольких капель зелья правды в кубок одного тифлинга разрушилась целая потенциальная семья, и в некотором роде это даже... восхищало?       Но его отношение к Тав изменилось не из-за ее мелких пакостей, а из-за одного конкретного события.       Когда у Астариона после кошмара жутко зазудело в глотке, а проклятая жажда распалилась, как никогда раньше.       В то время из кандидатов на первую пробу крови разумного создания было четверо: Шедоухарт, Гейл, Лаэзель и... Тав. Последняя в списке, потому что самая наименее притягательная цель. Какой вампир — какое вампирское отродье — решится нарушить сон праведного паладина, кровь которого наверняка была пропитана скверной света, от которой даже личинка могла не защитить? У Лаэзель был слишком чуткий сон, а ее меч служил ей заменой плюшевого мишки. Гейл же просто... скверно пах. Не потому, что их тщедушные тушки не видели нормальных купален несколько дней — просто кровь его отдавала едкой кислотой, дразнящей небо при каждом вдохе.       Терзала его не только жажда — желание. Желание убедиться, что самое первое и самое главное правило своей жизни в качестве отродья теперь он мог нарушить.       Астарион крадучись приблизился к Шедоухарт. Тихо навис над ней, гипнотизируя взглядом мерно бьющуюся жилку на ее шее. Склонился, вдыхая аромат ее кожи, припоминая запах ее сладкой крови, которую почуял, когда ее ранили в последнем бою, вогнав арбалетный болт ей прямо в плечо; сейчас, конечно, раны как ни бывало... но запах врезался в память, дразня и пленя.       Не успел он вонзить клыки в мягкую, трепещущую животворящей силой плоть, как в грудь его с силой уперлись тонкие руки.       — Какого черта?! — возмутилась Шедоухарт громко, на весь лагерь, и их спутники один за другим начали разлеплять глаза, разбуженные неожиданным шумом.       — Дорогая, я же ничего не сделал, — с усмешкой попытался отшутиться Астарион, но Шедоухарт уже успела мысленно сложить два и два, хмурясь и глядя на поднявшегося на ноги Астариона снизу вверх.       — Все-таки вампир, — только и проговорила она, не то чтобы с отвращением, но определенно с настороженностью, усаживаясь на спальном мешке и чуть отодвигаясь назад. — Мне-то до этого нет дела, мы все в одной лодке, просто держи свои клыки подальше от меня. Иначе — я клянусь — кол в грудь тебе обеспечен.       Гейл, лениво приоткрыв глаза, в чужой разговор не вник, отворачиваясь и вновь погружаясь в полудрему. Лаэзель же наблюдала за ними в оба, стискивая рукоять меча, готовая подорваться в любой момент, но Тав среагировала первой. На удивление, она не бросилась колотить Астариона по голове молотом — она рывком, шаркая коленями прямо по земле, переместилась к спальному месту Шедоухарт, усаживаясь рядом, осматривая ее на предмет наличия ран.       — Астарион. — Паладин поднялась, вставая напротив него, глядя в его глаза строго, пронзительно, крепко стискивая пальцы в кулаки. — И долго ты еще собирался скрывать свой вампиризм?       — Ха, да я ничего не скрывал, — отмахнулся он, все же делая кроткий шаг назад. — Вы что, не заметили мою бледную кожу? Мои красные глаза? Чертовы клыки? — выплюнул он саркастично, готовый обороняться в любой момент, и Тав скрестила руки на груди, хмыкая.       — Вампиры обычно горят на солнце, — пояснила она. — Лично я твои особенности списывала на твою расу. Смешение рас, если быть точнее.       — Я чистый высший эльф! — возмутился Астарион, манерно отворачивая голову, и Тав сделала к нему шаг вперед.       — Эльф, не эльф, все равно вампир, — заключила она, сверля его свирепым взглядом зеленых глаз. Уж кого-кого, а паладина злить точно было нельзя, но... Астарион поддался искушению.       — И что ты сделаешь, человечинка? Прогонишь меня? — спросил он ласково, хотя и лукаво, ядовитым медом обволакивая ее доброе наивное сердечко, будто пытаясь пленить, воззвать к мукам совести за саму мысль о его изгнании из лагеря.       — Чего? — вопросила Тав недоуменно. — Сразу сказал бы, дурень! — выдала она возмущенно, ослабляя шнуровку своей рубахи, открывая доступ к своей чистой белой шейке.       Шедоухарт изогнула бровь, не уверенная, стоит ли вмешаться, или же лучше продолжить наблюдать. Лаэзель села на своем месте, вонзив меч в землю, крепко держа его за рукоять, но по-прежнему не говоря ни слова. Гейл же мирно посапывал, повернутый к действующей сцене спиной.       А Астарион в неверии пялился на обнаженную шею паладина, одновременно сомневаясь и прикидывая варианты. Это... Это было предложение?       — Прошу прощения? — попытался уточнить он, и Тав закатила глаза, по-прежнему держа воротник своей рубахи оттянутым.       — Я своих спутников голодными на ночь не оставляю, — сказала она с гордостью собирателя основной части припасов, которые вся группа поглощала в последние совместные вечера. — Ты мог просто попросить.       — Ч... Что? — выдал Астарион удивленно.       — Что? — вторила ему Шедоухарт, изумленная то ли глупостью, то ли дерзостью Тав.       — Астарион, — нетерпеливо и немного раздраженно процедила паладин, приглашающе дергая ворот своей рубахи, и вампир наконец вышел из оцепенения, кивая и наконец делая шаг ей навстречу. Под взглядом двух пар чужих глаз ему было некомфортно — в конце концов, это был первый раз, когда он мог, когда ему позволили испить человеческой крови. И все же Астариона терзали сомнения.       — Это же не будет похоже на глоток святой воды? — спросил он, изогнув бровь, и Тав вновь закатила глаза, хватая его за затылок и притягивая его лицо ближе к своей шее.       — Не попробуешь — не узнаешь.       И что-то в тоне ее голоса было таким раздражающим, что Астарион нахмурился и резко подался вперед, стараясь укусить девчонку как можно больнее. Тав вскрикнула и вцепилась пальцами в ему в волосы, второй рукой отчаянно хватаясь за его плечо, но она не отстранялась и не дергалась, принимая острую боль и отдавая свою горячую сладкую кровь. Вампир блаженно застонал, плотно прижимаясь губами к шее Тав, вытягивая ее жизненную силу с удовольствием и животной жадностью, крепко держа девушку за талию.       Шедоухарт, тупо наблюдавшая за развернувшимся представлением с широко раскрытыми глазами, наконец вдохнула и выдала:       — Никогда бы не подумала, что стану свидетелем чего-то подобного.       — Радуйся, что стала свидетелем, а не участником, — буркнула Лаэзель, переводя со странной пары свой внимательный взгляд на нее, а затем обратно.       Тав по-прежнему не сопротивлялась, будто намеревалась отдать вампиру все до последней капли, и что-то тихо шептала себе под нос — судя по всему, молитву. Дорвавшись до вкуснейшего в своей жизни лакомства, Астарион не мог остановиться, не хотел и не собирался. Закончив читать молитву, паладин прошептала:       — Аста... рион... — слабея в его руках, но он будто не слышал ее.       — Так, пора заканчивать... трапезу, — кивнула сама себе Шедоухарт, наконец поднимаясь и вмешиваясь в процесс, ведь, судя по всему, вампир совсем потерял голову от жажды.       Когда она оттолкнула его от Тав, он встал в боевую стойку, оскалившись в безумной кровавой улыбке, будто собираясь вновь пустить в ход свои бритвенно острые клыки. Паладин покачнулась и упала бы, если бы Шедоухарт вовремя не поддержала бы ее за талию, позволяя опереться на себя, глядя на Астариона сурово и недоверчиво.       — Она сказала хватит. Ты не расслышал?       Вампир сглотнул, все еще ощущая тепло в горле и сладость на языке, и наконец пришел в себя, выпрямляясь и коротким движением языка облизывая губы.       — Прошу прощения. — Он сделал отрывистый поклон головой, прикладывая руку к тому месту, где у него должно было быть сердце. — Благодарю за еду, человечинка. Было очень вкусно.       — Всегда к твоим услугам, радость моя, — ответила Тав, слабо улыбаясь. Холодный пот блестел на ее лице, русые волосы прилипли к вискам, кожа побледнела, и по ее состоянию было очевидно, что у нее к тому же очень сильно кружилась голова. — А теперь давайте спать. Нечего разводить драму на пустом месте.       Улыбаясь довольным сытым котом, Астарион вернулся к своему спальному мешку пьяным шагом и лег на спину, мечтательно любуясь сияющими звездами. Его спутники расслабились, вновь укладываясь на свои места; скорее всего, завтра вампира ждал серьезный разговор с его группой, но сегодня можно было передохнуть, смакуя на губах терпкую сладость, которая, к его удивлению, не жгла его священным огнем.       Позволить вампиру испить своей крови... Ну точно наивная дура. И даже не пришлось ее уговаривать, не пришлось оправдываться тем, что, вдоволь напившись крови, Астарион станет сильнее, быстрее и намного полезнее для их маленькой разношерстной компании.       И наивностью Тав можно было попробовать воспользоваться... Главное — правильно разыграть карты.