Гавань непролитых слез
И пристань уставшей Души
Под сенью несбыточных грез
Сокрыта в сердечной глуши.
Там ветер несет покой,
Трава сплела колыбель.
Там пахнет дождем с грозой
И вечно царит апрель.
Люди думают, что маяк — это высокая белая башня, окруженная стаями чаек, сокрытая туманами облаков и таящая в себе красоту печальной романтики. Они воображают маяк как что-то доброе, что-то сродни солнцу и духу, сияющему через все миры, все веры и людские убеждения. Как что-то достаточно сильное, чтобы победить тьму океана и бесконечно спасать своими искрами корабли. Микки Милкович простил бы всем им бессмысленность суждений, стоя на верху маячной башни в три утра и встречая холодный рассвет под извечный вой беспощадных волн, никогда не желающих признавать поражение. Он рассмеялся бы над глупостью этих слов, потому что был прямо здесь: посреди нескончаемой битвы одного из самых могущественных божественных творений — седого океана с железом, камнем и человеческим сердцем; Микки стоял здесь, и черный кофе из старой кружки оставлял горечь на его языке, а стальные поручни парапета жгли ему ладонь своим ледяным холодом. Он смотрел, как вдалеке просыпалось солнце, согревая тонкую линию горизонта, и это было единственное послание, которое полагалось смотрителю маяка — темная ночь пройдена. И сам смотритель не ждал других писем. Он ничего не имел и от того не был знаком со страхом потери; Микки казалось, что спустя пять лет на маяке его сердце и Душа слились с каменными стенами, растворились в океане, принимая всю его свирепость и одиночество как данность жизни мужчины запертого в высокой башне на краю света. И все же, каким бы суровым не был маяк, Микки любил его как свой дом, как свою личную крепость, защищающую Микки от непримиримости и жестокости остального мира. Он давно принял свое одиночество и смирился со смыслом жизни, он не мечтал и не желал, он позволял себе жить до каждого нового — темная ночь пройдена, а потом начинал все сначала.❅─────────❅✧❅─────────❅
5 лет назад... « _танция А_лантида» — гласил старый указатель у узкой заросшей тропы: краска на нем облупилась, две жестяные проржавевшие буквы отвалились, а сам столб того и гляди сейчас рухнет, рассыпавшись в гнилую труху. Микки поправил вещевую сумку, что уже больно натирала плечо ремнем, и шагнул с грязной, размытой дождем дороги в лесную чащу, ощущая мягкость земли под ногами — толстый густой слой зеленого мха. Он шел медленно, но старался дать знать о себе: задевал ветки деревьев, наступал на сухие прутья, что ломаясь громко хрустели. Таково было главное правило безопасности в диких лесах — веди себя громко, всякий зверь шума избегает. Деревья здесь росли густо: толкались, сплетались, боролись за место под солнцем, чьи лучи с трудом пробивались сквозь пышные кроны, слабо освещая извилистую тропинку. Микки засмотрелся перед собой и споткнулся о камень, еле удержавшись на ногах и схватившись за ближайшую ветку; хорошее напоминание — нужно смотреть на дорогу, получишь травму в таком месте и помощи ждать неоткуда. В воздухе пахло хвоей, землей и…океаном. Чем дальше он шел, тем резче становился запах: свежий, соленый и влажный. Еще сотня шагов и послышалось, как прибой бьется о скалы, а вдалеке показался белостенный гигант — береговой маяк «Атлантида». «Какое же говорящее название», — не в первый раз подумал Микки, — «добираться до него и впрямь, как до сказочного города: ползком,вплавь и три дня на собачьей упряжке». Наконец он вышел на большую светлую поляну: сплошь высокая трава и дикие цветы, что доставали Микки до колена, а от тропы ни осталось и следа, только бурьян, где, казалось, никогда и не ступала нога человека. Пчелы жужжали как лодочный мотор, перелетая с бутона на бутон и собирая сладкий нектар, противная мошка кружила вокруг Микки, так и норовя укусить, только на нем и живого места уже не осталось от местных кровососов. Пару минут Микки медленно шел и смотрел лишь на траву под ногами, уж больно резало глаза от яркого солнца, казалось он забрался так высоко, что поднимешь голову и стукнешься макушкой о небо. Прибой уже не шумел. Он ревел, завывал, свирепствовал. Микки сразу же подошел к обрыву, минуя маяк и строения рядом с ним, чтобы посмотреть на вершину стихии — Тихий океан. Он, конечно же, тысячу раз его уже видел, но никогда с такой высоты, словно если упадешь, то попадешь в другое измерение, как та самая Алиса. На языке осел солоновато-сладкий привкус, как после жареного на костре свежевыловленного краба, в ушах звенело, а перед глазами пронеслись последние месяцы жизни, полные холодных ночей, утомительных дней, надежды и страха. В самом низу на гладких камнях грелись на солнышке местные коты — морские львы, среди волн показалась резвая стая касаток, белоголовый орлан вдруг взмыл прямо над Микки с пронзительным криком, держа когтями серебристого упитанного лосося. Микки приложил ладонь козырьком ко лбу, защищая глаза от солнца и посмотрел туда, где воды океана качались, дрифтовали, сталкивались до самого горизонта, а там окрашивало их в лилово-розовый цвет огромное солнце. Краски были такими яркими, словно светящимися изнутри, Микки бы ни за что в жизни не смог описать такие оттенки, что делали мир вокруг мимолетным, впечатляющим и живым. Он только смотрел и с удивлением отмечал, что не чувствовал страха. Больше нет. Перед ним раскинулся последний оплот цивилизации — Аляска. А над ней, словно застывший атлант, возвышался величественный и могучий береговой маяк. Облегчение продлилось недолго. Механический звук снятия ружья с предохранителя заставил спину Микки вытянуться, а руки рефлекторно подняться; вещмешок соскользнул с плеча и тяжело упал на землю, звеня пустыми банками от тушенки. — Ты кто еще такой? — из-за спины послышался грубый мужской голос. — Не ограбить ли меня пришел? А ну, повернись! Микки закатил глаза. Он уже привык к проникновенной гостеприимности местных, да на Аляске и в нужни́к с ружьем ходили. Он медленно развернулся, демонстрируя пустые ладони и стараясь выглядеть непринужденно; обрыв за спиной пугал его сильнее, чем вооруженный седой старик. — Здрасти, — крикнул Микки и отчего-то ему захотелось улыбнуться. — Вы искали смотрителя маяка?❅─────────❅✧❅─────────❅
Перри был высоким, крепким и седовласым мужчиной, чей возраст Микки определил как «от 60 до 75 лет». Густая борода и глубокие морщины на лице делали его похожим на старца, но глаза сияли жизненной силой. Микки на самом деле не знал, как должен выглядеть хранитель маяка, но почему-то он ожидал увидеть гиганта в расшитой бахромой камлейке, штанах из нерпичьей кожи и деревянной шляпе. Перри же щеголял поношенной рубашкой в крупную бело-синюю клетку, засаленными спереди джинсами и обычными старыми ботинками. Серая кепка на его голове истрепалась, козырек по краям распускался на нитки, а заправленная за ухо сигарета только сильнее делала смотрителя похожим на работника автомастерской рядом с домом Микки в Чикаго. Это странным образом заставило его почувствовать себя лучше. — Ты как сюда добрался? Отлив, паром в это время не ходит. Микки с жадностью жевал большой кусок жареного лосося: рыба была остывшей, но все равно такой вкусной, что и не наешься. Он оторвал от другого куска зажаренную рыбью кожицу и положил ее в рот вместе с ломтиком черного хлеба, запил крепким сладким чаем, прежде чем ответить: — До острова на пароме, а по нему уже пешком. — Пешком? — неверяще проворчал старик. — Через болота и лес? — Микки кивнул. — Через охотничье поселение? — снова кивок. — Да ты либо чокнутый, либо в рубашке родился. Микки не сдержал улыбки. Не в первый раз ему такое говорили, а от местных бывалых волков такое услышать лестно. — Так что я должен уметь делать? Как зажигать фонарь или что-то в этом роде? Старик покачал головой, словно Микки спросил самую большую чушь и присел на потрепанный диван, тяжело вздыхая. Он вытащил из-за уха сигарету и покрутил ее между пальцами, продолжая хмуро смотреть перед собой. — Вам прикурить или… — Я бросил много лет назад, — оборвал его мужчина, — осталась дурная привычка в руках папиросу держать. И ты если дымишь — завязывай. В этих краях здоровье — самое главное, его беречь надо. Микки кивнул, да у него и последняя пачка пару дней назад кончилась, с тех пор очевидно и завязал. — Ты мне вот чего скажи, желторотый. Ты стрелять то умеешь?❅─────────❅✧❅─────────❅
— Сойдет, — заключил, как Микки уже узнал, Перри, когда очередная консервная банка с лязгом отлетела с забора, — значит лося пристрелить сумеешь. — Кого?! — Микки взглянул на старика с недоумением. — Лося? — Нет, черт побери, лось тебя! На зиму запасник нужно доверху заполнить мясом. Сено козам заготовить, крапивы курям навязать, крышу починить, рыбы наловить вдоволь, закатки сделать… Микки сглотнул, когда понял, что список Перри не имел конца, а еще он не знал ничего о запаснике и закатках, но странным образом его отец и братья действительно застрелили пару лосей, и чучела голов висели прямо в их гостинной. — Ты меня слушаешь?! — сердито крикнул Перри. — Да, сэр. Старик грубо фыркнул и свел брови к переносице так, что они слились в одну единую хмурую бровь, прежде чем разразиться гневной тирадой: — И куда ты такой молодой сюда приперся, а?! Молоко с губ не обсохло, а уже в смотрители маяка записался. Да еще и не местный! Городской, изнеженный, небось топора в руках не держал, козу в глаза не видел. Черт бы тебя побрал, вот что мне с тобой делать?! — Я книжку прочел, как…с маяком управляться, — возразил Микки. — У меня и год электриком за плечами, так что с генератором, приборами всякими разберусь быстро. А хозяйство — это дело наживное. Да и не мог он отсюда уйти. Не мог. Некуда было. — Книжку он прочел, — Перри выдохнул смешок, больше добродушный, чем саркастичный. — Как надо на самом деле в книжке тебе никто не напишет, желторотый. Но это и не самое сложное. С маяком…с ним срастаешься, как единое целое. Месяц, два и наловчился. А вот жизнь здесь тяжелая, никого не щадит. Как бы она тебя не загубила. В поселке разве другой работы не нашлось? — Я и не искал. Объявление увидел и сразу сюда пошел. Когда еще из Чикаго ехал, думал, что может мне повезет и возьмут помощником на маяк. О смотрителе и мечтать не мог. — Как ты здесь один то? Ты жену то себе не сыщешь, пока на маяке куковать будешь. Это было последнее, что волновало Микки, он коротко отмахнулся: — Бабу найти дело недолгое. — Да уж, коли она есть, а на «Атлантиде» ты разве что геморрой себе найдешь, — сплюнул старик. — Хотел я убраться отсюда с первым паромом, но видно придется задержаться. Кто же тебя жизни то научит? — Спасибо, — Микки искренне поблагодарил, — а почему вы уходите с этой работы? Я думал, что это ваш дом, хозяйство. — Было мое — станет твое. Старый я уже, чтобы по ступенькам вверх-вниз бегать, да с обрыва к берегу спускаться. Раньше жена со мной жила, но сейчас не может, заболела. А я без нее не могу…Дед мой здесь служил, затем отец, потом я, но у нас с детьми не сложилось, вот и ищу замену, чтобы со спокойной душой уйти в отставку. Но молодого такого не ждал, тебе на вид не больше семнадцати. — Мне двадцать один, — защитился Микки. — И жизнь моя была намного ужаснее и тяжелее, чем может быть на маяке. Уж это я точно знаю. Здесь не нужно красть, чтобы добыть еду и оплатить счета. Не нужно выполнять ничьих дерьмовых поручений. В конце концов, не нужно бояться и ждать избиений за то, что ты просто дышишь и существуешь. А с одиночеством Микки давно смирился. Не создан он для того, чтобы обрести пресловутую любовь, создать семью, завести детей. Микки был неправильным, сломанным, и желания его люди обсуждали шепотом и называли грязными, грешными и постыдными, и это тоже являлось причиной, почему вдалеке ото всех Микки и дышалось свободнее, легче. — Наши места либо губят либо спасают, сынок. Третьего не дано. Если приехал сюда вслед за какой-то мечтой или выдуманной жизнью, то тебя быстро настигнет разочарование. Многие держатся только до первой зимы, потому что видят вокруг лишь мрак, боль и трудности. А чтобы прижиться здесь, по-настоящему назвать эти земли домом, нужно быть крепким как скала и увидеть в седом океане, в темной тайге – мир: настоящий и самый красивый. Но для этого ты должен стать диким как сама тайга и свирепым как океан, иначе до первой зимы. — Не нужно меня пугать. Поверьте, у вас не получится. Перри посмотрел на него исподлобья, казалось о чем-то раздумывая, а после коротко кивнул: —Тогда давай подготовим тебя к зиме. Первая — самая суровая. Микки почувствовал облегчение и благодарность за то, что мужчина не задавал лишних вопросов; его личная история была тяжелой и постыдной, не говоря о беззаконии, на которое ему пришлось пойти, чтобы оказаться здесь. Но местные не привыкли спрашивать, потому что знали — за этим сюда и ехали, чтобы скрыться от кого-то или чего-то. Сложно было вообразить место получше, чтобы спрятаться даже от самого себя: глушь, тайга, океан и просторы. Одно слово — Аляска.❅─────────❅✧❅─────────❅
Когда Перри отплыл, наступил сентябрь, принося с собой осенние краски, проливные дожди и частые штормы. Сегодня выдался на удивление редкий ясный день с мягкой, почти безветренной погодой, и Микки устроился в самом низу, разведя костер на берегу и жаря палтус на чугунной сковородке. Рядом в углях согревался чайник. — Эй, Джим! — Микки раскрыл перочинным ножом несколько выловленных мидий и венерок. — Ко мне, мальчик! Большой пуховый комок шерсти выпрыгнул из-за ближайшего камня со звонким лаем — бело-серый щенок маламута, которого Перри подарил Микки на прощание, чтобы тот не скучал. — Держи, приятель, — Микки вытащил склизкое содержимое и на ладони протянул псу моллюсков. — Нравится? — Джим не ответил, но уже скоро вылизывал руку Микки дочиста, требуя добавки. Микки присел на скрипучее деревянное кресло и принялся за ракушки; пламя костра мелодично потрескивало, выпуская в прохладный воздух сотни сияющих искорок, что смотрелись на фоне лилового неба как стая светлячков. Прибой омывал прибрежную гальку, вымывая все больше и больше блестящих черных ракушек: сколько хочешь — бери, но Микки к этим мидиям так и не привык, зато Джим был в восторге. Щенок положил голову к нему на колени и посмотрел сверху-вниз, словно испытующе, мол: «Счастлив ли ты, хозяин?» Микки протянул ему моллюсков, а после взял к себе на колени, откидываясь на спинку старого кресла. Он посмотрел на небо, которое словно меняло оттенки каждую секунду перед закатом: густо фиолетовый горизонт растекался в багровый, что переходил в алый, розово-лиловый и, наконец, темно-голубой. Мир вокруг был нереальным, подвижным, красочным. Микки чувствовал, как внутри него исцеляется его собственный мир, разливается его океан и подумал, что снова бы пережил все эти годы, чтобы оказаться здесь. Между светом и тьмой, воздухом и водой, между прошлым и будущим... На станции «Атлантида».