Висельники

«…Это покажется невозможным, но я обнаружил, что даже самые сильные яды умеют не только убивать. Я нечасто работал с безвременником, мои записи были скудны, но один из заказов раскрыл мне глаза. Я полагал, что яд безвременника умертвит того воина, и он начал, заставил выплевывать кровь, вызвал неутолимую жажду, готов был выжать умирающего до дна… Но тот, уже почти стоявший у престола богов, болел и другой, более глубокой и давней хворью. И от нее, по капле получая день за днем яд безвременника, жертва исцелилась. Лекари готовы были его хоронить, но он выдержал и выстоял. Когда его семья вызвала меня для осмотра, я видел перед собой того, кто все еще почти не ел, отирал кровь с губ, но готов был бороться и с этим, раз уж глубинная хворь не сумела его сразить. Я не закончил тот заказ. В нашу единственную встречу я попросил его не принимать «лекарство», сдобренное ядом, и через месяц с небольшим увидел того человека на пороге гильдии воинов…» Инграм не спал прошлой ночью. Голова гудела, веки казались тяжелыми, но ум при этом на каждую мысль отзывался резкими и лихорадочными метаниями. Седобородые посмотрели на него с тревогой, когда увидели, как он спустился с вершины горы, и услышали его слова о предстоявшей Мираку битве с Алдуином. Арнгейр помрачнел и за всех тихо сообщил, что они будут молиться о благополучном исходе для всего мира. Казалось, что даже ветер дул и звучал иначе. Инграму по коже резало каждым порывом, и холодело в глотке на каждом вдохе. Он ощущал себя пустым. Промерзающим, несмотря на вес изученных драконьих слов внутри. Арнгейр говорил, что это из-за Кин — Инграм думал, что это из-за Мирака. Из-за того, что его не было рядом. Раньше как будто не полностью представлялось, что значили долгие отлучки Мирака, какими были его битвы где-то вдали. После Скулдафна воспоминания, сдобренные накрученным разумом, были куда живее и ярче, а мысли о будущем — мрачнее и тяжелее. Инграм пытался поначалу, еще когда летел на Одавинге обратно, прижимаясь к чешуйчатой драконьей шее, убедить себя в том, что он зря в это все ввязался. Он паниковал, и попытки злиться на себя, на судьбу, на все подряд казались сначала лучшим вариантом, просто чтобы что-то чувствовать. Но оглушение продолжалось, и с каждой минутой без Мирака оно становилось все больше похоже на черную бездну. Обычно Инграм бежал и скрывался, если его настигал страх. Сейчас он как будто цепенел в ожидании того, что могло случиться. Стоило пригубить воды в монастыре, чтобы в теле появилось хоть немного сил — и он снова пошел на вершину, и плевать, что с утра стало холоднее. Там хотя бы был Партурнакс, и он был куда разговорчивее, чем древние старцы, способные одним звуком сотрясти целую гору. И, кажется, в общении с людьми седой дракон находил что-то… Инграм бы вдумывался, будь у него на это силы. Сейчас он лишь ответил кивком на тяжелый голос Партурнакса и устроился у Стены Слов, где дракон еще вчера любезно расчистил для него снег огненным дыханием. Снова на голой земле, как половину жизни. Хоть что-то не менялось. — Как мы узнаем… об исходе битвы? — негромко спросил Инграм, подняв голову: Партурнакс, как будто в ответ, немного наклонил свою набок. — Ты почувствуешь, как и любой дова. Небо подскажет тебе, вен, су. То, какие они сейчас — следы Алдуина, росчерки его крыльев на полотне Уль. Четкости мало, но Инграму хотелось верить, что он и правда ощутит разницу. Спустя столько лет беготни от преследования, столько лет с оглядкой за плечо, он надеялся не только на ум, но и на чутье. — Твоя душа болит намного больше обычного. — Она никогда не перестает болеть, — чуть хмыкнул Инграм. — Не истязай свой дух. Аак хи. Мирак намного сильнее, чем мог бы думать любой из нас. Инграм молча выгнул бровь. Удивительно, как, но Партурнакс различал человеческие эмоции, не сопровожденные словами, хотя сам дракон не обладал богатством мимики, как и все его сородичи. — Его недооценивали всегда, а он не уставал этим пользоваться — зок сулейк, кра миин. Он был жрецом, таким же, как многие до него, но первым задумал не открытый бой. Выбрал путь более сложный, более амбициозный. Ломал души и крошил волю тех, кто ему не подчинялся. Устлал костями дов ступени своего храма и мог заставить любого обернуться против своих братьев… Вуль бок. Алдуин не делал с этим ничего — не глядел тогда ниже собственного крыла. А здесь, в мире смертных, одолеть его сумел лишь смертный. — До сих пор не пойму, как, — тихо отозвался Инграм. — Мирак смотрит в глаза любому сопернику без страха. На моей памяти он ни разу не отступил. — Вод тиид мулааг рок риник. Тогда, давно, телом он погиб, но мы все чувствовали… В Обливионе. Его душа, сил. Именно от этого знакомого слова сердце пропустило удар. — Он был в Апокрифе. Хермеус Мора забрал его, своего чемпиона, себе, словно трофей на полку, и больше не выпускал в другие миры. — Душа дов не выносит неволи. Стин, лок, су’ум. Он вырвался бы, рано или поздно. — Или умер бы, пытаясь это сделать. Возможно, дело было в этом. Тогда, в их первые встречи среди бесконечных стеллажей под зеленым небом. Может, Мирак наконец решил сделать буквально все, чтобы покинуть оковы и перестать быть пешкой. Раньше Инграм предполагал, что драконий жрец, ослепленный жаждой свободы и власти, просто не думал о том, что его план может провалиться, что он сам может умереть. Теперь же возникла тихая мысль: быть может, он прекрасно об этом знал? Может, он просто перестал бояться и решил, что эта плата за свободу будет не так плоха? Даже если б Мора его убил, само заточение бы так или иначе закончилось. — Ты помог ему вернуться, — Партурнакс не спрашивал. Просто утверждал. — Да. И ни о чем не жалею. — Дов никогда не забывают ни подлости, ни чести. Мы не испытываем того, что вы, смертные, испытываете. Не умеем быть… йорре. Не нами. — То, что друг к другу вы не чувствуете ничего теплого, я уже понял, — Инграм позволил себе легкую усмешку. — Тогда почему драконорожденные могут? Партурнакс раскатисто засмеялся. — Вы — самые причудливые дети богов. Драконья душа живет в теле, которое может увядать, а ваши порывы могут направляться как гордостью и яростью дов, так и вашим сердцем. В тебе сильная душа, но тело ее подавляет, и я не вижу жажды власти в глазах. Мирак мулааг слен. Риник мулааг зи. Быть может, это и не дало ему погибнуть в решающий час. — Пусть не даст погибнуть и сейчас. Инграм ценил возможность хотя бы просто поговорить, но решил перевести тему. Спрашивать Партурнакса о чем-то высоком было интересно, но понимать его ответы становилось сложнее по мере того, как он все больше увлекался. Тогда в его речи становилось еще больше драконьих слов, и даже после обучения Инграм не мог понять их все. Но тяжкий старческий голос Партурнакса успокаивал, и можно было, как мальчишке, слушающему древние легенды и сказки, просто забыться на какое-то время. Делать вид, будто болезненное эхо сердца не давило на ребра изнутри. Будто сам Инграм был больше драконом, чем человеком. Погода не менялась, и в пасмурном небе, затянутом густыми слоистыми облаками, все казалось недвижимым. Но в какой-то момент, ничего нового не увидев и не услышав, Инграм почувствовал что-то… иное. Рука метнулась к амулету, висевшему на шее и помнившему касания Мирака, показалось, что по телу скользнули крупные мурашки. — Закончилось?.. Партурнакс глубоко вдохнул и раскатисто выдохнул. — Да… Дрем. Совнгард свободен от гнета. Где-то в отдалении послышались голоса драконов, разные, и было трудно поверить, что столько детей Акатоша было где-то в Скайриме. Если верить опыту, эти голоса не звучали враждебно, но Инграм невольно поежился. — Он вернется сюда, в наш мир? — тихо спросил он у Партурнакса. Тот покачнул головой. — Если ему откроют путь. Очередной драконий рев раздался куда ближе, и Инграму даже показалось, будто он расслышал шелест, с которым драконье крыло рассекает воздух. Партурнакс поглядел в ту сторону и через паузу обратился к Инграму вновь: — Дов скоро будут здесь, ожидать, не явится ли тур — тот, кто победил в бою… Тебе лучше скрыться. — Я должен остаться здесь. — Останешься, но скроешься. Я укрою тебя крылом. Драконов, которые собирались повсюду, понемногу можно было рассмотреть среди облаков — они скользили, как огромные тени, по воздушным потокам, и приближались к Глотке Мира. Особенно вглядываться не получалось, когда пришлось прятаться, но Инграм еще и чувствовал необъяснимое давление: очень много могучих душ в одном месте. Даже слишком много. Это уже не пугало, но… новых встреч хотелось бы избежать. Показалось, что посреди открытого пространства чуть в отдалении перед Стеной Слов воздух задрожал, словно над костром. Один за другим драконы прибывали на гору. Они оставались молчаливы, когда подлетали, потом грузно опускались на скалы, могли бросить слова приветствия или склонить голову перед Партурнаксом на миг — может, и им было не чуждо уважение к старости. Каждый смотрел горящими глазами на остальных, и видно было, что они оценивали других скорее как соперников, чем нечто иное. Инграм, удовлетворяя любопытство короткими осторожными взглядами из-за кожистого раскидистого крыла, которое чуть прижимало его к Стене Слов, после старался скрыться и надеялся, что его никто из дов не заметит. Те если и поглядывали иногда на Партурнакса, то вопросов не задавали. Они ждали, и их нетерпение можно было лишь почувствовать, в остальном могучие дети Акатоша оставались недвижимыми. Возможно, готовыми сорваться в бой. Инграм лишь сейчас подумал о том, что если здесь разгорится любой конфликт, ему будет нечем себя защищать, но он понадеялся на лучшее. В том месте, где трепетал рябью воздух, вдруг стало ярче. Энергия, похожая на драконью душу, стала собираться в сгусток — и его очертания даже близко не были похожи на шипастое тело Алдуина. Это был человек. Сердце лихорадочно забилось в нетерпении. Мирак появился буквально из ниоткуда, и несколько мгновений драконы вокруг хранили тяжелое молчание. Мечущийся взгляд Инграма замирал на каждом пятне крови, а их было много, на каждой прорехе в доспехах. Разорванные звенья кольчуги, обожженные края тканей, незнакомая пыль — словно чуть пепельная, с серебринкой. Мирак стоял, опираясь о меч, воткнутный острием в землю — напряженные плечи в какой-то момент дрогнули, Инграм видел, но Мирак не позволил себе ни мгновения слабости. Держал голову высоко. К нему хотелось броситься с исцеляющим заклятьем на кончиках пальцев, но сейчас было нельзя. Это буквально прощупывалось в воздухе. Неторопливо Мирак обвел взглядом драконов вокруг. Те, помедлив, начали между собой разговор, смысла которого Инграм на большую часть просто не понимал, особенно из-за громоподобных тяжелых голосов, но Мирак прервал их. — Алдуин дилон. Мед аан лир, — его голос, столь знакомый, уже давно в памяти Инграма обладавший чуть сдержанными и спокойными оттенками, отдавал сейчас сталью и желанием подавить каждого из драконов. Судя по последнему слову, обозначавшему что-то вроде червя — еще и оскорбить любого, кто осмелился бы Мираку противостоять. — Зу’у продаа таарниил. Инграм замирал, стоя так близко и так далеко одновременно. Как бы ни старался, он не мог представить стоящим там себя, но чувствовал, что больше не готов вечно оставаться вдалеке от Мирака, каким бы трудным ни был его путь. Партурнакс замер изваянием тоже и ждал, глядел на сородичей и, как можно было увидеть в линиях твердого крыла прямо перед собой, был напряжен не меньше всех остальных. Слова Мирака вряд ли многим пришлись по душе, но драконы не роптали. Инграм чувствовал, как был сейчас за него горд — наполовину человек, тот, кто как будто был должен стоять ниже драконов, их же бывший жрец, в итоге сумел войти в Совнгард и сразить величайшего из потомков Акатоша. Сделать то, на что никто из крылатых так и не отважился. — Фод хон дии ту’ум, хи бо. Эноок до хи. Мирак договорил и замолк, и молчание снова показалось Инграму выжидающим. Он что-то требовал от драконов, и это было то, чего они давать не хотели бы. Зная их гордость — и худо-бедно пытаясь осмыслить раскатистый язык, — Инграм сказал бы, что речь шла о службе. — Му хон, — рыкнул один из драконов. — Му миндораан, тури. — Му фен бо. Стоило последнему из дов договорить, он первым же поднялся в воздух — уже знакомый мощный взмах крыльев, первый из всех, потом миг промедления, опускающий чуть ниже к земле, а следом, с нового взмаха, и полноценный полет. Инграм слегка вжался в край Стены Слов, чтобы точно не быть замеченным, и ждал. Вдыхать было больно от холода и необъяснимого чувства, которое взвыло в груди. Тянуло выбраться, приблизиться к Мираку… …но нужно было ждать. До последнего, превозмогая все, что скребло и рвало изнутри. Потому что нельзя было сорвать момент, показывавший драконам их нового повелителя. Их крылья мелькали в небе и шумели, их рычание и отзвуки рева эхом грохотали вокруг, словно воздух был непроницаем и впрямь отражал эти звуки обратно. Как только последний из драконов отлетел прочь хотя бы недалеко, Инграм вынырнул из своего спасительного убежища и поспешил к Мираку. — Девятеро, ты жив, — только и успел он произнести перед тем, как попасть в крепкие объятия и мгновенно ответить на них своими, — я волновался… — Я скучал. Так просто и мало, а Инграм чувствовал, что больше сейчас не нужно было. Мирак пропах чем-то горьким, но при этом и удивительно свежим — холодным до остроты, как воздух в полете. Вдохнув полные легкие, наполненные им одним, Инграм поднял глаза и всмотрелся в лицо, без которого больше не мог. Каскад шрамов по щеке, чуть взрезавший кожу. Густота темных и чуть жестких бровей. Сдержанная резкость черт лица, словно вырезанного в камне. Обветренные губы, вкус которых не изгнать из памяти. Взгляд темных глаз, который ощущался, будто касание бархата по коже. Инграм без удивления осознал, что любил. Впервые вот так, по-настоящему, открыто… Без страха. — Дии сил, — Мирак прижал его крепче, но Инграм не позволил, пока из его ладоней так, напрямик, не полилась целительная магия. Он слабо улыбнулся. — Ульсе, — шепнул он, лбом упираясь между ключиц Мирака. — Ульсе хин… Еще никогда он не был таким искренним, произнося слово «навечно» словами чужого языка. …Со дня, когда рассеялась тень Пожирателя Мира, прошел почти месяц. Подходил к концу Восход солнца, вот-вот собиравшийся уступать место весне. Даже в суровом Скайриме ощущалось, как ветром приносило иногда не только холод и вьюги, но и мягкий, словно прячущийся аромат готовых прорастать трав. Инграм наконец спокойно выдыхал и пытался наслаждаться жизнью, каждым проходящим днем, который он делил с Мираком. Тот как будто позволял им это, давал время, даже не заговаривая с Инграмом о новых походах или бедах. Да, теперь он подолгу засиживался с книгами и тетрадями в ночи, изучал камни душ и трактаты по зачарованию, пока не раскрывая, чем его так зацепила эта тема, но они хотя бы были вместе. В безопасности, без новых визитов ассасинов. Без нервной бессонницы. Этим утром Инграм торопился за ворота Виндхельма, чтобы успеть — иначе бы он себе это не простил. Вермунд уходил сегодня с новым отрядом в полевой лагерь Братьев Бури, чтобы тоже участвовать в войне. Мирак сказал, что перемирие заключили, но ни одна сторона не отозвала войска. Они все так же оставались одни среди снегов, вдалеке от своих предводителей, и ждали приказаний. Хотя стычек, конечно, было невозможно избегать, и об этом знали все. Уход туда не был простой прогулкой в леса и тундры ради свежего воздуха и безделья, это была тяжкая работа, сложная задача под сенью постоянной опасности. И Вермунд сам решил туда уйти. Инграм успевал, и в отделившейся от отряда фигуре безошибочно угадал друга. Они пошли ближе, не сговариваясь: вполне возможно, Вермунд просто не хотел бы лишних ушей и глаз рядом. — Я рад тебя видеть, — немного грустно улыбнулся он. Шлем, вопреки обыкновению, он ради разговора снимать не стал. — А я рад, что успел. Надеялся, ты не сбежишь прежде, чем я подарю тебе это. Инграм протянул на раскрытой ладони амулет Талоса — из старого металла, потрепанный, с крупной трещиной посередине, словно расколотый боевым топором. Темные впадины, тронутые временем, углубляли рисунок и явно таили какую-то историю, о которой уже никогда не узнать. Да, кажется, у Вермунда уже был такой, как и у многих Братьев Бури, яро чтивших богочеловека, но не сделать этот дар было бы просто неправильно. — Это из Высокого Хротгара, — тихо пояснил Инграм. — Мне сказали, что носивший его до последнего сражался за Талоса и его путь. — И умер, видно, славной смертью… Спасибо тебе, Инграм, — через пару мгновений амулет уже нашел свое место на могучей шее Вермунда. — Я сберегу его. — Ты ведь… не передумаешь, да? Во время долгого молчания они смотрели друг другу в глаза. Инграму не должно было быть так больно. — Нет, я все решил. Устал сидеть здесь, когда могу помогать Ульфрику и Братьям там, настоящим делом. — Если это твое решение, пусть так. Только… это ведь не из-за меня? Вермунд отвел взгляд. Тени прятали его лицо и под шлемом, как нарочно, и когти болезненного чувства впивались в грудь Инграму сильнее и яростнее с каждой секундой. — Мне… нужно побыть одному. Помочь себе с собой разобраться, понимаешь? — наконец ответил Вермунд едва слышно. — Здесь нет твоей вины. Дело во мне. Наверняка он не врал — Инграму, кажется, он не умел врать вовсе. Но ведь не произнести всю правду вслух — не вранье. Тихий вздох. — Будь там осторожен. Если захочешь передать письмо, я всегда буду ждать. И на фронт для вас буду готовить целебные зелья, так что, может, увидишь мои подписи на бутыльках… — Знаю. Спасибо тебе… В его голосе было тепло, все то же, что и всегда, но нутро Инграма сводило от тоски. Он все прекрасно понимал, и от этого было лишь горше. Вермунд, будто и правда большой орел, раскрыл руки, приглашая в объятие, и отказаться не было сил. Инграм крепко обнял его, позволяя тяжелым крыльям-рукам в ответ опуститься на свои плечи, и зажмурился на несколько мгновений. Он ведь… не виноват? — Вернись живым, ладно? — тихо попросил он, кое-как заставивший себя улыбнуться. — Можешь не совсем здоровым, мы тебя быстро поставим на ноги… Вермунд засмеялся негромко и отпустил Инграма. Сделал полшага назад. — Попробую, но обещать никак не могу, — он словно тоже принудил себя ответить шуткой. Поодаль, от группы солдат в броне, отмеченной синими знаменами Братьев Бури, раздался оклик: те собирались наконец уходить. Оглянувшись в их сторону, Вермунд сделал краткий знак рукой. — Мне пора. Спасибо, что проводил. — До встречи, Вермунд. — Будь тут осторожен… Последнее слово, каким бы оно ни было, Вермунд оставил при себе, как и сделанный вдох. Какое-то время Инграм просто не мог двинуться с места. Наблюдал, как поодаль солдаты собрались и, переговариваясь, пошли по дороге целым отрядом. Спустя какое-то время они разделятся, разойдутся, чтобы дальше двигаться к полевым лагерям, где им долгое время предстояло трудиться… Вермунд, если и обернулся, сделал это совсем незаметно, хотя взгляд был сфокусирован на его могучей фигуре, высокой даже среди товарищей. Это было так глупо, но… Инграм понял вдруг, что представить прямо сейчас лицо Вермунда четко, без смазанных черт, у него не вышло. Когда он наконец заставил себя пойти прочь, в тени первой же арки виндхельмского моста он наткнулся на Мирака. Тот явно его ждал, даже не скрывая этого, и Инграм молча потянулся к нему, чтобы прижаться к плечу и несколько раз выдохнуть в теплую куртку. — Не вини себя. У Вермунда твердая рука и крепкий лоб: с ним ничего не станет, если сам не позволит этому случиться. Инграм не ответил, изо всех сил отгонявший прочь тревогу и соленую горечь целого комка бушующих эмоций. Однако он слабо кивнул и слегка сжал ткань чужого рукава, невольно показав, как ценна даже эта попытка поддержки. Какое-то время они шли молча, добираясь до огромных городских ворот. Слабое солнце, с самого утра забравшееся на небо, играло по сугробам и касалось кожи — и удивительно, что уже сейчас эти прикосновения дарили какую-то смутную кроху тепла. В голову лезла всякая сентиментальная чушь… Мирак остановил их обоих уже в Виндхельме, чуть в стороне от самой оживленной улицы, придержал Инграма за руку. Плавный жест разгонял ритм сердца. — Инграм, через несколько дней я хочу отправиться в Винтерхолд. В библиотеке Коллегии могут быть ответы, которые мне нужны. — По зачарованию и душам? — Инграм отозвался хоть немного живее. — Да. Ты со мной? Где-то в прошлой жизни, в которой небо давило на голову, а тени пугали, он бы раздумывал. Здесь и сейчас была совсем другая жизнь, настоящая и такая необходимая. — Конечно. Я всегда с тобой. Подготовить что-то в путь? — Я подумаю. Подушечки его пальцев погладили руку Инграма сквозь перчатку, и слова стали излишни. Инграм первый, едва сумевший оторваться от созерцания серо-синих темных глаз, потянул Мирака за собой, в их общий дом, который перестал быть единственным местом, где царил покой и безопасность. Теперь можно было обойти хоть весь Тамриэль, хоть заглянуть в проклятые даэдрические планы, все наперечет, хоть приветствовать аэдра в их светлом божественном великолепии — все было бы по плечу. Потому что свой покой и настоящий дом Инграм нашел в руках Мирака.