примерять степенность взглядом через плечо – а в итоге жаться, ерзая и дерзя. в себя жутко верится — яро так, горячо – с резолюцией вечной: «девочка, так нельзя».
© Вера Полозкова
«Возможно, жизнью». Это предсказание повеяло жутью; зря Сой задавала такие вопросы в компании детей, но ни Мареё, ни тем более Немури и бровью не повели: одна выросла в семье воинов, вторая сама уже была служащей Готей-13. — Коккури-сан, Коккури-сан, пожалуйста, возвращайся домой! — попросила Мареё. Монета двинулась на «да». Взяв листок, она протянула его Омаэде, попросив, — Сожги. Омаэда щелкнул пальцами, испепеляя бумагу хадо, и взял монету — ее следовало как можно скорее потратить. — Что ж, Немури-чан, — Урахара развел руками, — наверное, тебе пора домой. — Да, — серьезно кивнула та. — Уже пора. Отоо-сама говорил, что мы начнем отмечать в шесть. Кажется, еще успеваем. — Тогда, если вы не возражаете, маленькая госпожа… — взяв Немури на руки, Киске исчез в шунпо. Сой нахохлилась, откусывая сразу половину от шоколадного пирожного; легче не стало. — Коккури-сан иногда шутит, — шепнула Мареё. — Он веселый ками. — И злой, — добавил Юширо. — У него бывают злые шутки. Это всего лишь злая шутка, Фонг-сан. — А о чем вы спросили? — ляпнул Омаэда. Сой поднялась, вытирая губы салфеткой. Сожгла салфетку щелчком пальцев. — О том, чем ты рискуешь, когда портишь отчеты. Шагом марш все переписывать. Увижу хоть одно пятнышко… — она покосилась на Мареё и закатила глаза. — …поставлю в угол. На языке эвфемизмов, созданном специально, чтобы не расстраивать его сестренку, это значило «проведешь месяц на гауптвахте». Омаэда выпрямился, поклонился, взял на руки Мареё, чтобы по пути отвести ее домой, и без лишних слов исчез в шунпо — Сой отметила, что его движения стали быстрее и точнее. Еще во время войны с квинси двигался хуже, значит, обучение шунко дает свои плоды. Или же еще до занятий шунко тренировался самостоятельно, между ленью и желанием стать сильнее выбрав второе. В идиотском филиале Диснейленда остались только Сой Фонг, Юширо и Йоруичи в облике кота. Последняя взмахнула хвостом, создавая пелену дыма. — Онее-сама! — взвизгнул Юширо, закрывая глаза руками. — Можно подумать, — сказала совершенно голая Йоруичи, — ты первый раз это видишь. — Каждый раз, как в первый, — пробормотал пунцовый Юширо. Раньше и Сой бы залилась румянцем, увидев пышные соблазнительные формы наставницы, но теперь вид обнаженного тела Йоруичи вызвал только легкую досаду, что сама Сой Фонг не может похвастаться такой фигурой. — Лучше иди принеси мне халат, — потребовала принцесса Шихоуин. Дважды просить было не нужно — Юширо исчез не в шунпо, но почти с такой же скоростью. Йоруичи вскинула руку, сложив пальцы в бакудо, создающее щит от подслушивания. — О чем ты спрашивала? Сой упрямо сжала губы: рассказывать пришлось бы все, а информацию такого рода не разглашают, и, хотя Йоруичи была главой Оммицукидо, ключевым словом являлось — «была». Уже — нет. Тайны Оммицукидо уже не принадлежали ей, и даже если Урахара доверился своей лучшей подруге, Сой этого не знала. — Сказала же, о чем. Если Омаэда… — Пчелка! — перебила ее наставница. — Кому ты врешь? — Я не вру. Я отказываюсь говорить, — отрезала Сой. Йоруичи вскинула бровь. — Впервые на моей памяти ты мне отказываешь. — Все бывает впервые. — А дерзишь — не впервые… но я же не просто так спрашиваю. Я за тебя беспокоюсь, — Йоруичи сложила руки на груди. — Я благодарна, что вы за меня беспокоитесь, но… — Оммицукидо, — догадалась Йоруичи. — Оммицукидо. — И даже мне не доверяешь? Сой гордо вскинула подбородок. — Вы сами учили меня не доверять никому. — Верно… — протянула Йоруичи с грустной улыбкой. — Я очень хорошо научила тебя недоверию, да, пчелка? Недоверию, подозрениям и вечному ожиданию подвоха… паршивый я учитель. — Наоборот, — буркнула Сой, — отличный. — Скажи только одно, — попросила наставница. — Это касается тебя? Речь шла о тебе? Сой покачала головой. Йоруичи пришлось довольствоваться этим ответом.***
К вечеру Двенадцатый отряд почти смирился с неизбежным: Немури не найдут, а капитана отправят в Улей, потому что сошедших с ума шинигами такого уровня сил, как у Маюри, держать больше негде — только заточить или убить. Куда делся Акон, тоже никто не знал, но все понимали, почему тот исчез — именно он был виноват в пропаже дочери тайчо, и первым бы попал под раздачу, а жить ему хотелось. Так хотелось, что датчики Нико не улавливали ни процента его реяцу. Маюри проходил пять стадий принятия: сначала отказывался верить в то, что Немури исчезла насовсем: если бы Урахара ее уничтожил, это было бы убийство, и не просто убийство, а убийство служащего Готей-13, к тому же — совершенно особенного и потому ценного шинигами, и за это самого же Киске Сой Фонг с огромным удовольствием отправила на Сокиоку или в Мукен… но он мог выкрутиться, эта чертова хитрая сволочь всегда из всего выкручивалась. Потом Маюри злился, но эта стадия была короткой — разбив пару колб, он понял, что злиться, когда перед глазами нет ни объекта злости, ни зрителей, бессмысленно. Стадию торга он пропустил, сразу перейдя к депрессии, и эта стадия затянулась. Благодаря недавно разработанной, вколотой и забытой регенеративной сыворотке вырванные волосы отрастали заново. С глазами это не работало; в какой-то момент Маюри понял, что у него болят веки, нащупал на щеках какую-то несанкционированную жидкость, попробовал на вкус — вкус был соленым, но не похожим на кровь. Слезы, выходит. К утверждению, что мужчины не плачут, Куроцучи относился критически: с физиологической точки зрения плакать могли все, а стыдиться плача было примерно так же странно, как стыдиться икоты. И его никто не видел, поэтому стесняться было некого. Какая уже разница, что эти придурки о нем подумают. Он не был тем капитаном, который заботился о своих подчиненных, он не тренировал их и не учил: если прошел Академию Духовных Искусств, получил необходимую базу и в процессе не умер, то дальше развивайся сам. Не можешь — это только твоя вина. Маюри принимал своих офицеров, почти как равных — как низших по рангу, но не как тех, кого он опекает. Ему было бы безразлично, если бы они погибли — кто угодно, Акон, Нико, Торуэ, хоть все сразу. Ему было плевать на всех. Пока не появилась Немури. С ней все было иначе, и если с седьмой версией он часто был несправедливо жесток, то с восьмой… Маюри завыл, кусая руки и скатываясь к стадии торга: если Немури Хачиго вернется, он никогда не скажет ей ни единого грубого слова, не повысит на нее голос, будет покупать ей все игрушки и сладости, какие она захочет, а потом — платья, никому не позволит ее обижать и на километр не подпустит к ней Урахару. На десять километров. На пятьдесят. Можно придумать специальное бакудо, отталкивающее от Немури одну конкретную реяцу. Пусть только она вернется. Пусть только она снова будет улыбаться ему и называть «отоо-сама», и он будет находить в ее личике, голосе и поведении свои черты. Пожалуйста. — Ого, — услышал Маюри у себя над головой самый ненавистный на свете голос. — Я… не думал, что ты так… хм, разнервничаешься. — Ты! — вскинулся Куроцучи, хватаясь за рукоять Ашисоги Джизо, но тут же разжал пальцы. Пробравшийся в его кабинет незамеченным благодаря своему плащу Урахара держал на руках Немури — живую, здоровую, не видоизмененную и очень довольную. Маюри громко всхлипнул, удивив этим и себя, и Киске, и дочь. Протянул к ней руки, бережно забирая у бывшего начальника, крепко обнял, падая с ней обратно в кресло, и заворковал что-то ласковое, покачивая, как младенца, забыв обо всем, даже о наличии того, кого минуту назад мысленно расчленял. Какая-то нехорошая вышла месть; у Урахары стало гадко на душе, от взгляда не укрылись вырванные клочья волос, и вместо положенного удовлетворения он испытал глубокое сочувствие. Не таким способом стоило ставить его на место, но Киске и представить себе не мог, что привязанность Куроцучи к дочери столь сильна. Оставив семью счастливо воссоединяться, смущенный Урахара тихо вышел из кабинета Маюри, и в коридоре встретил весь старший состав Двенадцатого, кроме Акона — они напряженно чего-то ждали, но не Киске, ибо при виде него удивились. — Простите за вторжение, — натянул улыбку Урахара. — Я… хм… случайно встретил Немури-чан и решил отвести ее домой. — То есть, украли и потом вернули, — сказала Торуэ. Нико шикнула на нее. Торуэ развела руками — ее сыворотка правды все еще действовала. — С чего вы взяли, Торуэ-сан? — Ну как же. Во-первых, — она загнула палец, — вам нет равных в мастерстве скрываться. Во-вторых — у вас личные счеты с Куроцучи-тайчо. Не знаю, правда, какие. В-третьих — пока он был в истерике, то проклял вас триста сорок три раза, из чего легко было сделать вывод, что в случившемся он винит вас, а при всех своих тараканах Маюри не склонен судить о чем-либо безосновательно. — Мы не имеем к вам претензий! — быстро заявила Нико. — Если Немури-чан в порядке, — уточнил Цубокура. — Она же в порядке? — спросил Хиёсу. — В полном, — сказал Урахара. — Она прекрасно провела время. Извините за доставленные неудобства. — Да ничего, — ответила Торуэ. — Лично мне как-то все равно, по какой причине сегодня туда-сюда носиться, как ошпаренным. — А где Акон? — за судьбу лейтенанта Маюри Урахара волновался с самого начала. — Я нигде не могу его найти, — пожаловалась Нико. — А если тайчо его?.. — Цубокура провел большим пальцем по шее. Торуэ хмыкнула: — У тайчо не было времени. Акон доделывает подземное укрытие. Почему-то под моей комнатой. То ли совпадение, то ли я ему нравлюсь; второе было бы неплохо… Простите, я уже нашла антидот от сыворотки правды, но у него замедленное действие. — Вам лучше уйти отсюда, — виновато пискнула Нико. — Бежать, — уточнила Торуэ. — А лучше, как Акон, делать укрытие. Когда крыша тайчо встанет на место… Старшие офицеры переглянулись. Перспектива возвращения Маюри здравого рассудка тоже была не радужной, пусть и лучше, чем полная того самого рассудка утрата. Придя в себя, капитан с вероятностью в девяносто пять процентов будет злиться. — Идемте все к Акону, — решила Торуэ. — До утра перекантуемся. Естественно, я имела в виду не вас, Урахара-сан, ничего не имею против вас, более того, вы очень привлекательный мужчина, но вы сами как-нибудь справитесь, а лично я под горячую руку тайчо попадать не хочу…***
Самым простым и легким способом было пойти к Урахаре и поговорить с ним, обсудив все непосредственно с тем, кто создал бакудо и будет его накладывать, но Сой не привыкла искать легкие пути, и не хотела, чтобы Киске понял, что она за него беспокоится. Она за него не беспокоилась. Ей было все равно. Если он погибнет, это будет только его вина: нечего пытаться прыгнуть выше головы. Сой будет стыдно за его некомпетентность. Так она привыкла говорить, когда речь заходила о братьях: ей за них стыдно. И больше ничего. Только стыдно. В Оммицукидо не обойтись без потерь. Еще одно имя на надгробной таблице и в тайной тетради. Еще одно имя выжженными буквами в памяти. Но Урахара был жив, и по никем ни разу не высказанному вслух, но нерушимому закону Оммицукидо, смерть его представлять было нельзя — и в то же время нужно постоянно к этому готовиться. Они привыкли: все — временные. Но, пережив битву с Айзеном и войну с квинси, Сой поняла еще одну вещь: даже из самых тупиковых ситуаций есть выход. Иногда — сложный, иногда — постыдный, иногда — требующий жертв, но есть, просто нужно его искать. Не желая говорить с Киске, Сой отправилась к другому мастеру кидо. К другой — милой девочке с фруктовым именем, способной скрывать свою реяцу до нуля без каких-либо вспомогательных артефактов и сходу копировать сложнейшие заклинания; вряд ли это были все умения Хинамори Момо. Иногда Сой Фонг смутно опасалась, что в Пятом отряде подрастает второй Айзен. Обычно она приходила в кабинет Хинамори просто так, в шунпо, не через ворота в сопровождении младших офицеров, и не стала изменять традиции, решив, что даже если они в прошлый раз поругались, то помирятся. Скрыла свою духовную силу, исчезла с улиц Сейретея чуть поодаль поместья Шихоуин… …очень удачно Сой перенеслась не в центр кабинета, а в угол. Очень удачно, потому что очень не вовремя. Стол пошатывался от толчков, пальцы запутались в золотистых коротких волосах, ноги обвивали пояс, соединяясь на кандзи «пять», ибо Хирако был одет только в хаори. Хинамори была занята, и Сой нужно было сразу умчаться порывом ветра, но она наблюдала целых три секунды, пораженная открытием, что этим можно заниматься прямо на рабочем месте. Невольно представилось, как Урахара делает точно так же: усаживает ее на стол, разводит ноги, входит… и тоже одет в одно хаори… и она в хаори… о чем она только думает? Оказавшись на улице, Сой похлопала себя по щекам, несколько минут побродила вокруг Пятого отряда и вошла уже по правилам — через ворота, потребовав у первого попавшегося рядового проводить ее к Хинамори-фукутайчо. Ничего в облике Момо не указывало на то, что она занималась сексом каких-то семь минут назад — прическа и одежда были в идеальном порядке, ни следа румянца на щеках и абсолютно спокойное лицо. Если бы Урахара был таким же собранным и невозмутимым сразу после их близости, Сой бы немного обиделась. — Добрый вечер, — вежливо сказала Момо, указав на стул. Сой Фонг села, нервно закусив губу. — Хинамори… Извиняться она не умела. И за что извиняться? Сой не просила Момо совать нос в ее личную жизнь. Засунула — закономерно нарвалась на грубость. — Да ладно вам, — примирительно сказала Хинамори, каким-то образом поняв, что имеет в виду Сой Фонг. Или у той все было написано на лице. — Вы… м-м-м… по делу зашли? Или так? — По делу, — Сой соединила пальцы под подбородком. — У меня к тебе очень важный вопрос. Как к мастеру кидо. Кивнув, Момо сложила пальцы в бакудо; Сой Фонг отметила, что применение этого заклинания нужно будет ограничить — слишком легко плести заговоры. Пока в курсе только Оммицукидо (куда Сой относила себя, Йоруичи и Урахару) и Хинамори, проблем нет, но если найдутся другие гении, и если гении будут настроены враждебно… лучше перестраховаться. Она займется этим как-нибудь потом. — Сильные заклинания бакудо, — сказала Сой. — Насколько они могут быть рискованны? Глаза Момо загорелись: магия кидо была не только ее основной специализацией и областью, в которой она считалась профессионалом, но в первую очередь любимым хобби. — Каждое сильное заклинание кидо имеет определенную степень риска, — начала она тоном учителя Академии. — Особенно когда шинигами творит его впервые. Если сделать что-то не так — сложить руки неправильно или ошибиться в формуле, результат может быть непредсказуем и плачевен. Некоторые хадо и бакудо изначально подразумевают жертву: как правило, это конечность. Иногда кровь. Всегда — реяцу. — А жизнь? — Сой напряглась. — Бывает такая жертва? — Нет, — немного успокоила ее Хинамори. — Только не жизнь. Магия напрямую зависит от творца в момент ее создания и еще некоторое время после. Можно создавать бакудо на века, но если творящий его умрет в процессе, то ничего не получится. Поэтому члены Кидосю не работают поодиночке — и чтобы усиливать друг друга, и чтобы страховать саму магию: если вдруг погибнет один, другие не дадут заклинанию развеяться впустую. Это самую малость, но утешало: Урахара не мог не знать таких важных вещей и, соответственно, был уверен, что выживет, не собираясь пожертвовать собой. Был уверен, и все же даже он не мог предвидеть всего, и что-то в любой момент могло пойти не так. — Степень риска повышается в соответствии с уровнем заклинания, — продолжила Момо. — Если это девяносто девятый… да нет, Кин не требует жертв. — Не Кин, — Сой мотнула головой. — Другое бакудо. Вне списка. Но на уровне девяносто девятого номера. — Как оно действует? — Эта информация не подлежит разглашению, — отрезала Сой Фонг. Момо стоически перенесла удар, скрыв, что расстроилась. Понимала: нельзя все всем рассказывать, но знать о новом сильном бакудо и не иметь понятия, что оно из себя представляет, для нее было примерно так же, как голодному человеку знать, что где-то спрятана еда, но где ее найти — неизвестно. В жажде исследований демонической магии Хинамори могла бы переплюнуть Маюри с Урахарой вместе взятых. — Сложно сказать что-либо с минимумом информации, но, как я и говорила, риск на таком уровне есть. Иногда риск для жизни. Но это не может быть добровольной жертвой. — Хотя бы, — мрачно проворчала Сой Фонг. — Кстати, — Момо лукаво улыбнулась. — Теперь мы квиты, так? Заметила. Конечно, она заметила. Сой бы тоже заметила, невзирая на то, что во время секса теряла контроль над разумом, тая в ощущениях. Если бы было иначе, она сложила бы с себя хаори. — Выходит, что да. Я не знала, что теперь нужно стучаться. — Не нужно. По-моему, элемент риска добавляет пикантности, — заметила Момо. Сой вспомнила, какой та была сразу после того, как пришла в себя после предательства Айзена — краснела, бледнела, смущалась, чуть ли не заикалась. когда Сой Фонг говорила с ней… а теперь эта девочка играючи складывает сложнейшие заклинания и беззастенчиво рассуждает об интимной жизни. — Конечно, я лезу не в свое дело, — проворчала Сой, — но скажи, когда у вас с Хирако все началось? — Не переживайте, я не вышвырну вас из отряда, — с удовольствием ввернула Момо мстительную шпильку. — У нас все началось еще до вторжения квинси, когда я сказала Хирако, что он меня бесит. — Ты так сказала? — недоверчиво хмыкнула Сой. После Зимней битвы и второго ранения в ту же точку, оправившись, Хинамори перестала краснеть и заикаться, но говорила со всеми подчеркнуто вежливо, словно эта показательная учтивость была своеобразного рода броней. Хотя Хирако кого угодно доконает. — Сама до сих пор удивляюсь, — подтвердила Момо. — Тогда я с самого начала решила: Хирако мне не капитан. Он чужой; для отряда — нет, для меня — да. Я его сюда не звала. Я ему не доверяла… никому не доверяла. И он меня раздражал. Ужасно. Если сравнить его и Айзена… если забыть, что Айзен предатель — образцовый был капитан. В бумагах идеальный порядок, все делает вовремя, тихий, спокойный, вежливый, ни глотка саке, ни единого громкого звука. А Хирако в первый же день врубил свой идиотский джаз, перемешал все документы, испортил мне прическу и продрых утреннее построение. Все время кривлялся, закидывал ноги на стол, повсюду лепил эти гадкие жвачки… Я пыталась терпеть. Как неизбежное зло. Думала — достигну банкая, подсижу его, пусть валит назад в мир живых, а я стану капитаном. Но была с ним вежливой, потому что его от моей вежливости перекашивало, — засмеялась она. — А потом нашла жвачку на только что написанном отчете. Ну и сказала… все, что думаю. — А он? — А он сказал, что наконец-то у него нормальный лейтенант, а не айзеноподобное нечто. Естественно, я обиделась, и повторила все, что думаю, в более крепких выражениях. И ушла на тренировку. А потом подумала, что звать его «просто заменой» и «полушинигами» было несколько невежливо, и пошла извиняться. Но все-таки я его обидела, — Момо виновато опустила глаза. — Я не думала, что говорю. Мы неделю не разговаривали, кроме как по очень важным вопросам. — А потом? — А потом переспали. Честно, не знаю, как так вышло. Я немного выпила с Рангику, он немного выпил с Мугурумой-тайчо, суббота была. Выходной. И действительно немного, не так, чтобы совсем ничего не соображать, но хватило, чтобы… хм, раскрепоститься. Утром он притащил мне кофе в постель, представляете? Мы наконец нормально поговорили и… и вот, — неопределенно закончила Момо. — И ты ему доверяешь? — Разве есть причины не доверять? — Нет, вроде бы, но… — Но вы не можете довериться Урахаре? — угадала Хинамори. — Простите, я лезу не в свое дело. — Лезешь. Самым наглым образом. Но ты права. То ли не могу довериться, то ли не хочу. — Я читала про способ, как проверить, любишь ли человека, — Момо коснулась губ указательным пальцем. — Представить себе, что его нет. Вообще. Нигде. Что он умер или никогда не рождался. И если это вызывает боль… то к человеку есть чувства. Сой представляла себе это, несмотря на негласный закон Оммицукидо — мыслям не прикажешь, главное, не позволять им вертеться в голове постоянно. Было не так уж сложно: она сотню лет прожила без Урахары, но тогда относилась к нему иначе. Сейчас потерять его значило лишиться того тепла, что он излучал, его раздражающих, но красивых улыбок, голоса, их бесед, их прогулок, того, как он все время будто невзначай касался ее руки, его заботы… и секса тоже. Секс Сой вспомнила не первым в списке того, по чему скучала бы без Киске. Это был не только секс, как бы она ни старалась утверждать обратное. — Ну как? — осторожно спросила Момо. — Паршиво, — признала Сой Фонг. — Фонг-тайчо, — мягко улыбнулась Хинамори. — Это же прекрасно — любить кого-то. Это не сделает вас слабее и не лишит ни одного звания. Нет ничего странного в том, что вы человек. Все мы — люди, нам хочется любви. — Вспомни глаза Хицугаи, когда он понял, что пронзил клинком не Айзена, а тебя, — холодно посоветовала Сой. — Вспомни, как он кричал и какое у него было лицо. Это тоже любовь, Хинамори, понимаешь? Момо вздрогнула. — Это не та… — Все равно любовь, — не дала ей возразить Сой Фонг. — Романтическая, дружеская, семейная. Все это любовь, и больно терять тех, кого любишь. — Но Урахара-сан сильный… — Айзен тоже сильный, и где он теперь? Потеря значит не только смерть, — Сой поднялась на ноги. — Все то, что ты говоришь, прекрасно, но не для Оммицукидо. — Заладили: Оммицукидо, Оммицукидо! — вспыхнула Момо, вскочив следом. Сой растерянно моргнула: Хинамори что, на нее кричала? — Все шинигами рискуют! Каждый отряд! Мы военные! Но это не значит, что мы должны жить только войной! Вы можете сказать, что мне не понять, может, я правда не понимаю, но отказываться от желания любить только из-за вероятной перспективы потерять глупо! А еще глупее — жалеть о несбывшемся! О том, что могло бы быть, если бы!.. — Ты говоришь с капитаном, — напомнила Сой. — Я говорю с подругой! — Момо хлопнула ладонями по столу. — С упрямой подругой, которая, чуть что, прячется за своим хаори и не признает, что она человек, хотя это ее мучает! — Ты… — Да, я зарываюсь! Пусть! Плевать! — она упала обратно в кресло, скрестив руки на груди. Сой вышла из ее кабинета, не оборачиваясь, чувствуя спиной полыхающую реяцу. Момо снова стала позволять себе чересчур много и забывать свое место, снова полезла в то, что ее не касается, снова не выбирала выражения… …и снова, черт ее побери, была права.