Вот уже два месяца Микки живет в статусе жениха Йена Галлагера. Не сказала бы, что это что-то в нем или для него изменило. Он не стал счастливее, потому что счастливее итак было некуда, он всегда был уверен в Йене и в его любви. Ладно, не всегда. Но поверив в НИХ однажды, он больше не смел сомневаться.
Жизнь текла своим чередом. Микки продолжал работать из дома, Йен же теперь познавал искусство выпечки на кухне пекарни, в чем был чертовски хорош, если вы спросите Микки. До свадьбы оставался еще месяц. Ну, как свадьбы, росписи. Оба наши мальчика не были поклонниками толпы людей или проявлений своей любви во всеуслышание. Они предпочитали уединение в компании друг друга. Может это и неправильно — отгораживаться от всего мира, возможно, когда-нибудь это изменится, но сейчас, когда в их личных стенах нелюдимости есть кто-то, кто для тебя целый мир, зачем покидать общий кокон, сотканный из нитей любви, привязанности, нежности, доверия, покоя. Поэтому ребята решили тихо расписаться в мэрии, а потом устроить семейный ужин в доме Галлагеров.
Иногда Микки ходил к Йену в пекарню, когда заканчивал со своей работой. И хоть он и знает, что его жених будет чертовски занят, а самого Микки на кухню не пустят, все равно ему хочется быть где-то поблизости. Иногда и Мэнди удается застать, когда ей приходится отрабатывать полные смены. Хоть она и та еще сучка, но приятно иногда поболтать с сестрой. Приятно знать, что есть еще кто-то. Есть еще кто-то, кто проебался, но выжил. Кто-то, кто знает, как собирать себя по кускам, как защищать себя бетонными стенами, а потом ломать их ради кого-то одного. Ради того, кто поймет, кто не осудит, кто будет любить тебя не за что-то, а вопреки, вечно и искренне. В обоих случаях это кто-то из Галлагеров.
Чертовы Галлагеры...
Вот и снова Микки пришел в кофейню и занял крайнее место у стойки, попивая черный кофе и вглядываясь в дверь кухни. Он знает, что Йен может не выйти из нее ни в ближайший час, ни в два. Может вообще не выйти, если выпечку к витрине понесет кто-то другой. Ну и что? Ну и ладно. Микки просто нравится здесь черный кофе без сливок и без сахара, дома ведь такой не сваришь. Солнечный вышел из кухни как раз в тот момент, когда Милкович допивал первую чашку (обычно он уходил после трех, если не удавалось поймать своего жениха).
— Мик?
— Ага.
— Предупрежу на кухне и сходим на перекур, секунду.
— Ага.
Йен не курил, а Микки не курил при Йене. Это было их кодовое слово. У печей было чертовски жарко и иногда пекарям нужно было выйти на свежий воздух, но если в кафе был Микки, то Йен не говорил "пойду, проветрюсь", а говорил именно о перекуре. Это значит, что они выйдут через задний выход и будут вместо разрешенных пяти минут, целых пятнадцать обнимать друга друга, вдыхать друга друга и целовать, не произнося ни слова.
Микки в нетерпении заерзал на стуле в поисках бумажника, ему нужно рассчитаться за кофе, потому что он сегодня больше не войдет во внутрь. Из-за его плеча вышла женщина и обратилась к кассиру с поручением пересчитать и сдать кассу. Голос был холодным и отстраненным, Микки он был незнаком, хоть он знал уже почти всех работников. Не дружил с ними, просто знал всех. Кроме нее.
— Да, Лана, как ты скажешь.
Микки потянулся к кассиру с сжатой в руке купюрой, когда эта Лана развернулась, чтоб уйти. Она встретилась взглядом с Микки и ему показалось, что ее зрачки расширились от удивления (или страха) всего за секунду. Женщина тяжело сглотнула и быстром шагом умчалась прочь, оставляя в ушах Микки звон ее шпилек о кафельный пол.
Йену пришлось подталкивать Микки к выходу, потому что ноги того стали ватными. Это она. Это она была на нем. Она трахала Микки по поручению Терри.
— Мик, что с тобой? — спросил Йен, обеспокоенный состоянием своего жениха.
— Просто обними меня, — сказал Милкович, не находя слов для объяснения. Уже утопая в теплой и крепкой неге Йена, Микки осознал произошедшее. Было странно вдруг понять, что эта женщина действительно существует. Будто вся эта история была в прошлой жизни, которую он забыл. Почти.
Но вот и она. «Лана». Жива, работает... дышит. Не будь у Микки Йена, он бы бежал прочь со всех ног или потерял бы сознание в подворотне, или покончил бы с собой в туалете этой же пекарни. Но у него есть Йен и Йен любит Микки, и он обнимает сейчас Микки, баюкая его в кольце своих рук, и он вдыхает запах волос Микки и иногда целует его макушку. И этого так много, так много, что Микки хочется плакать. Йен спас его, Йен вернул Микки к жизни, Йен готов быть с Микки вечно,
Йен, Йен, Йен...
— Каждый день я думаю... — сказал Микки, поднимая голову и заглядывая снизу вверх в изумрудные глаза, — каждый день я думаю, что любить тебя сильнее просто невозможно, но потом приходит новый день... — сглотнул. — Я буду любить тебя вечно, Йен.
— Я знаю, Микки, моя любовь к тебе навсегда, — сказал Йен и наклонился для мягкого целомудренного поцелуя. Микки этого было мало. У него созрел некий план, для которого ему нужны силы, но питался он не от солнечного света, а от Солнечного. Поэтому он толкал Йена спиной вперед к мусорным бакам, который как раз таки и стояли у заднего входа в пекарню. Он толкнул его спиной к стене и тут же встал перед ним на колени.
— Ты уверен, Мик? — спросил Солнечный, очевидно, шокированный тем, что Микки позволил себе такую близость вне стен их дома, он даже иногда не хотел держаться за руки, когда встречал Йена со смены и вел домой.
— Моя к тебе любовь тоже навсегда. А теперь нам нужно ускориться, скоро тебя придут искать, — он расстегнул джинсы Йена и взял его полутвердый член в руку, смачивая губы языком. — Трахни меня в рот, детка.
— Оу, грязные разговорчики? Мик, это ты?
— Заткнись, я учусь, — ответил Милкович и взял веснушчатый член в рот, сразу же погружая его настолько, чтоб уткнуться носом в рыжие лобковые волосы. На глазах выступили слезы и Микки пришлось сглотнуть, на что он услышал сверху скулеж и стон. Йен положил свою руку ему на щеку, оглаживая большим пальцем скулу, но Микки сейчас не до нежности, он положил свою ладонь на веснушчатую руку и повел ее к своему затылку. Выпуская член изо рта наполовину, он вторую руку положил на ягодицу Галлагера и слегка шлепнул, чтоб тот начал двигаться.
— О, мой грёбанный Бог, — простонал Йен и осторожно толкнулся в рот своего жениха. — Господи, господи, господи... Мик, посмотри на меня, ты должен смотреть на меня... — стонал он, сжимая волосы брюнета в кулак, на что тот застонал и поднял глаза. Его полные губы плотным кольцом обхватывали веснушчатый член и он мог бы выглядеть пошло и развратно, стоя на коленях за мусорным баком и держа в рту чужой член, но небесно-голубой не выражал ничего, кроме любви и доверия. Поэтому Йен начал двигаться быстрее, тараня глотку Микки болезненно твердым членом, но при этом нежно стирая влагу большим пальцем из под светло-голубых глаз. Эта игра не могла быть долгой. — Я сейчас, сейчас, отпусти, — причитал он, но рука Микки, все еще сжимающая его ягодицу, лишь крепче сжалась, что Йен расценил как разрешение. Он обеими руками притянул затылок Микки к себе, а сам согнулся, так что кончил он прямо в горло своего жениха. Йен приходил в себя несколько секунду, забывшись, потому что все еще держался за затылок Милковича. Тот, видимо, использовав последний кислород, уперся руками в Йена, чтоб тот освободил его рот.
— Я был хорош, детка? — спросил Милкович, вытирая рот тыльной стороной руки. У Йена отвисла челюсть и он не находил слов. Когда Микки, не дождавшись ответа, начал натягивать на него джинсы (его может и задело отсутствие ответа, но он все еще заботился о своем Солнечном), Галлагер пришел в себя. Он рухнул на колени перед Микки, обхватил его лицо ладонями и начал покрывать хаотичным поцелуями тут и там.
— Микки, ты невероятный! — поцелуй, поцелуй, поцелуй. — Навсегда, навсегда люблю, — поцелуй. А потом сжал его в объятиях и тяжело задышал в черную макушку. — Спасибо, Господи, что он выбрал меня.
Йен чуть отстранился и заглянул Микки в глаза. Это был тот самый взгляд. Тот взгляд, который обещал какое-то коварство. Этим взглядом, с лукавой улыбочкой, Йен когда-то одарил его перед тем, как чмокнуть в нос, прокричать "Ты мне так нравишься, Микки Милкович" и убежать на всех парах прочь. Что же будет в этот раз?
Йен моргал, моргал, моргал, а потом приблизился, обхватил лицо Микки ладонями и... лизнул его губы, а потом провел языком по его щеке до самого виска, напоследок чмокнув в нос. — Помечен. Мой.
— Вот же ты щенок, — возмутился Микки и разразился приступом смеха, вытирая чужую слюну со своего лица рукавом толстовки.
— Щенок? — повторил Йен сквозь собственный смех, а потом остановился и посмотрел на Микки серьезным взглядом. — Тысяча чертей, ты кого назвал щенком?
Микки смотрел на него несколько секунд и рассмеялся снова, пытаясь подняться с колен. Это была фраза из того русского фильма с субтитрами, который они с Йеном смотрели на выходных. — Господи, Солнечный, я слишком стар для этого дерьма. Возвращайся к работе, мне покурить нужно.
— Навсегда, Микки, запомни, — шептал Йен ему в губы уже у двери, после нескольких секунд нежных целомудренных поцелуев, которыми Галлагер благодарил губы Микки за подаренное удовольствие.
Микки чувствовал покой, когда делал первую затяжку от сигареты. Вот чем сейчас была его жизнь. Он затянулся трижды и выкинул сигарету, не дойдя даже до середины, и направился внутрь. Дверь кабинета администратора совсем не пугала Микки, его не пугала даже женщина за ней. Ему просто нужно закрыть это для себя, отпустить так, чтоб никогда больше не вернулось, его сердце должно полниться только Йеном. И Алексом. И Мэнди. И миссис Тривиоли. Ладно, остальные Галлагеры тоже ничего, к которым он каждое воскресенье ходит на ужин со своим женихом. Вот только места для этой женщины больше нет, пора простить и отпустить.
— Здравствуй, — сказал он, входя без стука и запирая за собой дверь. Ее кресло было повернуто спиной к двери и он не мог видеть ее лица. — Узнала меня?
— Да, — ответила она и по хрипотце в голосе Микки понял, что она плакала.
Он прошел дальше и сел на стул напротив. — Я пришел сказать, что прощаю тебя. Я отпустил это, живу дальше, я больше не держу на тебя зла.
Чего он не ожидал, так это того, что стул администратора тут же развернется к нему и на лице хозяйки кабинета, помимо размазанной туши и опухших глаз, будет какая-то... обида?
— А кто извинится передо мной? А? — сказала женщина и обняла себя руками за плечи. — Я не хотела, не хотела делать это с тобой... и с собой не хотела, но он держал пистолет у моего виска и я, я... — она замолчала и будто замкнулась, очевидно, коря себя за то, что вообще открыла рот. Микки потянулся через стол к ее плечу, желая лишь оказать поддержку, но та дернулась и ее кресло на колесиках отъехало к стене за ее спиной. — Не прикасайся ко мне!
Как же это было знакомо Микки. Она продолжала плакать, обнимая себя за трясущиеся плечи, а он просто сидел напротив и молчал. Он не собирался уходить, не смог бы. Как часто он сам раньше плакал, мечтая и боясь, чтоб кто-то в этот момент был рядом с ним.
— Как у тебя получилось? — спросила она через двадцать минут, когда успокоилась и начала вытирать влажной салфеткой остатки макияжа с глаз.
— Что?
— Жить. Будто ничего не было. Будто ты не испорчен на всю жизнь.
Будто не проебался.
— Много что помогло. Не сразу и не так уж легко, но мне помогло.
— Что, например?
— Сестра, племянник... парень.
— Парень? Так я не...
— Нет, не вытрахала из меня педика. Только укрепила предпочтения, — ответил Микки и улыбнулся.
Женщина тоже позволила себе легкую улыбку. — А из себя вытрахала. Не могу больше... с мужчинами.
— Ну и не надо. Сколько цыпочек кругом, я тебе всех уступлю, — сказал Микки, вставая с кресла. Но, женщина, похоже, не готова была отпускать сейчас единственного человека, которого смогла... впустить.
— Часто здесь бываешь?
— Почти каждый день. Мой парень здесь работает.
— Который?
— Галлагер. Красивый рыжий.
— Он хороший.
— Ага. Мне повезло, — сказал Микки, направляясь к двери.
— Не повезло, заслужил. Зайдешь завтра? Я — Лана.
— Зайду, — сказал он. — Микки.
И он сдержал слово, придя и завтра, и послезавтра. Он еще помнил, как страшно быть одиноким... и проёбаным. Он уже таким не был, но всё же...
Спустя месяц
В доме Галлагеров было много людей. Слишком много даже для этого дома. Йен и Микки. Мэнди, Карл и Алекс. Дебби, Эд Волнрак и Фрэнни. Лип и Лиам. Миссис Тривиоли. Фиона и... Лана?
Микки не мог взять в толк, как так получилось. В последние три недели он приводил на воскресные ужины в дом Галлагеров Лану. Но вот что бы вот так всё сложилось... Чертовски сломанная Лана и Фиона, у которой на молекулярном уровне была прописана потребность в заботе о ком-то и чьи "дети" уже давно выросли.
Галлагеры...
Спасибо, Господи, что даруешь нам этих ангелов, призванных исправлять наследие Терри Милковича.
Было много пива и выпечки. Кто бы мог сомневаться, если за столом было два работника пекарни и один администратор. Мисс Тривиоли принесла огромный букет живых цветов, который поставили в центр стола. Лип силился вспомнить, были ли в этом доме когда-нибудь живые цветы, на что все рассмеялись. Саудсайд, южная сторона Чикаго. Микки подмигнул Лане с другого конца стола и та поняла намек, собираясь дарить Фионе живые цветы как можно чаще. Она пока вздрагивала от прикосновений, но потом льнула к своей девушке и отпускала себя в ее руках.
Когда миссис Тривиоли попросила разрешения уйти и была усажена в такси заботливыми молодоженами, а Лиам отправился спать, забирав с собой Фрэнни и Алекса, со стола сразу пропало пиво, его заменили водкой и виски. Так начинались вечеринки Галлагеров.
Йен поднялся со своего места, привлекая внимание всех присутствующих. — О том, как я люблю Микки, я буду сегодня говорить ему всю ночь и все последующие, до конца наших дней. Но я бы хотел вручить ему свой подарок.
Микки на секунду растерялся. — Мы ж договаривались без подарков. Тебе в универ поступать в следующем году.
— Мы договаривались не тратиться на ерунду, а мой подарок важен. Для меня.
— Но мой-то ерундовый!!! — возмущался Микки.
— Мы же договорились без подарков, — поддразнил его Йен, доставая из кармана бархатистую коробочку.
Микки тяжело сглотнул, когда достал из нее серебряное кольцо. Внутри была гравировка: «
Буду любить тебя вечно». Он достал второе, которое было чуть меньше —
«С сегодня и навсегда». Их признания. Слова Йена у Микки на кольце, слова Микки — у Йена. Они надели кольца друг другу на безымянные пальцы, закрепив обещания нежным поцелуем на глазах у семьи и близких друзей.
Молодожены, по мнению всех присутствующих, слишком рано засобирались домой. Но стоило Йену заикнуться о том, что ему нельзя много пить из-за таблеток и нарушать режим сна, все сразу же замолчали. Микки велел Мэнди взять все под свой контроль и не выпускать никого из-за стола на своих двоих, только ползком. Она Милкович, она с этим справится.
На самом деле, им просто хотелось побыть вдвоем. Они искренне любили этих людей, но силы черпали лишь друг в друге, большие компании утомляли. Микки нервничал из-за своего подарка, когда их такси уже подъезжало к назначенному адресу. Он не был уверен в реакции Йена, но если убрать символизм, то это останется просто ничего не значащей ерундой. Тоже неплохо.
Когда они поднимались по лестнице в свою квартиру, Микки заговорил первым.
— Сильно устал?
— Ага. Много эмоций для одного дня. Но я точно смогу тебя трахнуть, детка.
— Оу, грязные разговорчики, одобряю, — сказал Микки и рассмеялся, но потом добавил. — Мой подарок он... ну... он не то, чтоб...
— Микки, пожалуйста, мне понравится все, что ты захочешь мне дать. Ты захочешь мне дать? — спросил немного взвинченный выпитым пивом Йен, не замечая очевидное напряжение в своем муже.
— Пошли уже. Мы еще посмотрим, возьмешь ли ты после того, как подарил нам кольца, а я... — и открыл дверь в их общую квартиру. — Подарок на кухне.
Йен прошел в глубь квартиры и увидел на кухонном столе... что-то. Глиняный горшок, а в нем зеленое деревце. — Микки, мне очень нравится, правда, я давно хотел что-нибудь вырастить и даже просил у... Точно, ты ж слышал в мой первый разговор с миссис Тривиоли. И что это у нас такое?
— Помидоры черри.
— Потрясающе. У нас будут свои помидорки, — сказал Йен и чмокнул Микки в губы, подходя ближе к растению и рассматривая зеленые листья.
— Йен, это не просто помидорки. Я просто думал, знаешь, я думал, может нам начать учиться заботиться о ком-то еще?
— О чем ты? — спросил Йен. Он действительно ничего не понимал.
— О ком-то третьем. В нашей семье, — сказал Микки и шмыгнул носом, дурацкая нервная привычка. Йен выглядел глубоко задумавшимся и когда он понуро опустил плечи, Микки пришел к неутешительным выводам. — Или это просто помидорки, как хочешь, это просто глупая ерунда, не обращай внимания.
— Микки, я просто... Просто... У меня ж биполярка. Я сумасшедший. Тебе придется нянчиться сразу с нами двумя. Какой из меня отец, если я даже о себе позаботиться не всегда могу? — выпалил он, сев затем на стул за столом и пряча лицо в ладонях.
Микки подошел ближе и встал перед ним на колени. — Йен. Солнечный, посмотри на меня. Ты столько заботы и терпения проявил ко мне, ты спас меня и мою жизнь. Ты можешь стать отличным отцом. Но если ты не хочешь... кого-то третьего, то я жду от тебя пиццу с помидорами черри с первого урожая на том тонком тесте, что ты недавно научился делать.
— Я хочу Микки, с тобой я хочу. Просто мне чертовски страшно облажаться. Это ж... это ж ребенок.
— Слушай, мы не решаемся на это сейчас, у тебя впереди учеба. Я просто хотел узнать, как ты к этому относишься. Просто... Растить с тобой ребенка, вложить в него нашу любовь, разделить с тоб...
— Да, Микки. Да, — перебил его Йен, кивая головой. — Пока ты со мной, пока ты меня любишь... Моей любви хватит и на маленького Милковича, — и вот тут его настигло озарение. — О, Господи, а если у него будут твои глаза?!
— Йен.
— И твои брови...
— Йен!
— И он будет маленьким и пухленьким, прям как его пап...
— Солнечный, я вижу этот огонек в твоих глазах. Но это не произойдет в ближайшие пять лет, так что заботься пока о своих помидорках.
— О, Мик, сегодня я позабочусь о твоих, живо в спальню! Когда я приму таблетки и приду к тебе, ты должен быть уже без штанов!
— Да, детка...
**********
Когда-то Микки пережил насилие физическое, Йен — психологическое. Ну, как пережили... Не то, чтоб... просто живы остались. Смогли ли они исцелить друг друга?
Да.
Возможно, Вселенная ломает людей по-разному, поэтому они подходят друг другу, когда они вместе.
