сладость или гадость?..

Гето лениво скользит глазами по принесённому Манами резюме. Хигурума Хироми действительно поражает списком выигранных дел высокой сложности — трудно представить, что ему понадобилось в частной фирме с узким уклоном. Гето тянется к селектору, просит Манами пригласить мужчину на интервью и с тяжёлым вздохом откладывает документ в сторону. Он искренне надеется, что Хигурума не передумает и не пойдёт работать в другое место, потому что они взаправду нуждаются в новом сотруднике. Не только из-за того, что количество дел резко возросло, словно все бывшие супруги Японии вдруг решили отсудить права на детей у своей некогда половинки. А ещё из-за того, что они на какое-то время потеряли Сукуну, ведь тому теперь, со смертью дедушки — единственного родственника, — придётся взять на себя заботу о младшем брате. И Гето должен быть рад, что его фирма с каждым годом процветает, нарастая бо́льшим количеством клиентов и помогая детям жить совсем немного лучше, но как-то всё ужасно не вовремя. Он откидывается на спинку кресла, потирает пальцами переносицу и закрывает глаза, моментально об этом жалея — под обратной стороной век обнаруживается Сатору. Он смотрит пытливо, изучая каждую мелкую деталь, и голубые глаза затапливает желание — то самое, что танцует у Сугуру под кожей, стоит ему вспомнить то, как Сатору смотрел на него вчера. И прежде чем он успевает рухнуть с размаху в бушующее море чувств, звонит телефон, спасая его от собственных мыслей. Он берёт трубку, не глядя на экран, и ни капли не удивляется, услышав голос Сёко. — Надеюсь, ты не работаешь в следующую среду? — спрашивает она, выдыхая сигаретный дым. Сугуру косится на календарь, находит глазами седьмое число и улыбается уголками губ, обнаруживая выведенный красным маркером круг. — Если не всплывёт ничего срочного, то я полностью свободен. — Отлично, тогда жду тебя у себя в пять вечера, — Сугуру открывает глаза, садится удобнее, закидывая ногу на ногу. Он слышит как Сёко снова затягивается, а затем добавляет: — Взяла на этот день отгул. Гето тихо угукает, но что-то в тишине по ту сторону трубки не даёт покоя. Как будто приглашение на день рождение лишь выдуманный повод для звонка — Сёко прекрасно знает, что даже если Сугуру работает, то он закончит все дела как можно быстрее, чтобы провести этот день с подругой. Сёко шумит чем-то тяжёлым, разлетается звук каблуков по плитке. Гето собирается спросить всё ли в порядке, потому что позвонить и нерешительно молчать в трубку — не очень-то вяжется с характером Иэири. Но она прерывает его несказанные слова, выпаливает на одном дыхании: — В этом году я хочу полноценно отпраздновать. Знаешь, с гостями, кучей алкоголя и, может быть, даже с тортом, — Сугуру тепло улыбается и кивает, чего Сёко не видит. Он и не помнит, когда она в последний раз отмечала свой день рождения. Пожалуй, ещё до его ухода из университета. Связав жизнь с медициной, у неё попросту не было на это времени. — И я подумала собрать нашу старую компанию. Плюс Утахимэ. — Хорошая идея, — соглашается Сугуру. Сёко снова молчит, словно тщательно обдумывает следующие слова. И от расстилающейся тишины у Сугуру сердце грозится разорвать рёбра. Он с больным предвкушением ждёт, что Сёко скажет, ведь «собрать старую компанию» значит лишь одно — встреча с Сатору лицом к лицу. Без детей и иллюзий новой жизни, в которой они бывшие друзья, вдруг ставшие соседями. Без самообмана и нужды убеждать себя, что больше к этому человеку ничего не чувствуешь. — Я собираюсь позвать Годжо, — наконец сообщает Сёко, подтверждая догадку Сугуру; спасая его ноющее сердце. — Это ведь не будет проблемой? Сугуру хочется рассмеяться, убедить Сёко, что ему плевать, что чувств больше нет; что появление Сатору в его жизни спустя пять лет порознь не пошатнули твёрдую землю у него под ногами. Но Сёко знает его достаточно хорошо, чтобы распознать ложь в тот же миг. — Конечно, нет, — заверяет её Гето. — К тому же, это твой день рождения. Он чувствует, что она собирается сказать что-то ещё, возразить, но в дверь стучат, поэтому он коротко прощается с Сёко, не давая ей договорить. В кабинет входят пожилая женщина с молодой девушкой.

***

Когда Сугуру переступает порог квартиры Сёко за пятнадцать минут до назначенного времени, Утахимэ уже вовсю орудует на кухне, шумя посудой и громко ругаясь. Он оставляет кроссовки у гэнкана, вешает пальто на крючок и невольно осматривается вокруг, прислушивается к заполняющим квартиру звукам. — Он ещё не пришёл, — сообщает Сёко из открытой двери ванной. Она стоит у зеркала, одетая в чёрную кожаную юбку по колено с вырезом до бедра и тёмно-синюю кофту с неглубоким декольте. На голове у неё пушистая маска для сна, — та, что Сатору подарил ещё на первом курсе, — которой она пытается удержать лезущие в лицо волосы. Гето решает не отнекиваться, всё же Сёко права — он действительно намеревался уловить присутствие Сатору. Ему нужны хотя бы пара секунд, чтобы подготовиться ко встрече с ним. Как будто не хватило сорока минут в дороге и пролетевшей за мгновение недели. В обстановке, в которой старые друзья собираются вместе с надеждой ощутить глоток прошлого, Гето глубоко сомневается в собственной способности держать свои чувства в руках. Особенно, когда в действительности его чувства в своих руках держит Сатору. Сугуру входит в ванную, целует Иэири в щёку, мешая ей замазывать тональным кремом мешки под глазами. — С днём рождения, — поздравляет её Сугуру, осматривая с головы до ног, усмехается одними лишь глазами. — Сногсшибательно выглядишь сегодня, — подмечает Гето. Пусть Сёко любит красиво одеться вне работы, но они оба знают почему она старается сейчас. И будто в подтверждение, из кухни слышится грохот, словно кто-то уронил на пол сковороду, а затем громкая ругань Утахимэ. Сёко от него отмахивается, прекрасно понимая, что он подразумевает под комплиментом. Подарок, завёрнутый девочками в красивую блестящую упаковку, она не смотрит — велит отнести к ней в спальню. Сугуру послушно кивает и оставляет Сёко одну. В коридоре он здоровается с гремящей холодильником Утахимэ. В тёмной, с плотно зашторенными занавесками, комнате, Гето спотыкается о чью-то тяжёлую сумку. Убирает её подальше, чтобы никто ненароком не убился, и ставит подарок на письменный стол у окна. Квартира Сёко находится на семнадцатом этаже двадцатиэтажного здания в десяти минутах ходьбы от больницы, в которой она работает. И, обычно, в это время дня, когда солнце вот-вот спрячется за горизонт, из окна открывается завораживающий вид на город. Но плотные тёмные занавески не пропускают утихающий солнечный свет, отчего глаз цепляется не за красивые виды, а за стоящую на столе фотографию в древесной рамке. Гето не удерживается: берёт её в руки, проводит большим пальцем по тёплому стеклу. Он рассматривает лица внимательно, растирая по внутренностям сладкую горечь, что песком оседает на языке. Это селфи, снятое Сёко: они с Сатору широко улыбаются, показывая знак мира; рука Сатору обнимает Сугуру за шею, притягивая ближе к себе; сам он недовольный, тычет в камеру неприличным жестом. Сугуру до сих пор помнит как сильно тогда улыбалась Сёко, что выронила последнюю сигарету изо рта. Фотография была сделана ещё в старшей школе, лет десять назад, и у самого Сугуру есть такая же. Спрятанная в коробке с остальными вещами, напоминающими о Сатору. Отправленная пылиться то ли в шкаф, то ли на чердак. Он никогда не считал себя человеком, тянущимся за прошлым, но глядя на эту фотографию, ему хочется вернуться в те времена. Когда они с Сатору не встречались, а были лучшими друзьями и от каждого случайного — а порой и намеренного — касания кружилась голова. Когда Сёко закатывала глаза, слушая его сомнения, и убеждала просто признаться. Когда все вокруг замечали их чувства друг к другу, кроме них самих. Когда Сугуру катал Сатору на велосипеде, а тот цеплялся за него, а затем размахивал руками, смеялся. И Сугуру так глупо потерял равновесие от слишком активных телодвижений Сатору на заднем сиденье, и тогда они смеялись вдвоём, пачкая белоснежные рубашки о зелёную краску летней травы. А затем, сам не понимая как это произошло, почувствовав что-то особенное в этом моменте, впервые поцеловал Сатору. И поцелуй этот был такой неуклюжий, но до бесконечности перед глазами желанным. Хлопок двери, слишком громкий для погруженного в свои мысли Сугуру, заставляет его вздрогнуть и вернуть фотографию на место. Он выходит в коридор, натыкается на стоящих у двери Нанами и Хайбару. — Наконец-то вы пришли, — радостно вскидывает руки Сёко, сгребая их в объятья. — Юу, сходи на кухню, а то Утахимэ мне запретила, мол, сюрприз готовит. Боюсь как бы она там не убилась. Хайбара неловко улыбается, но послушно идёт на кухню. Нанами же отдаёт имениннице подарки и здоровается с Сугуру одним кивком. С искрящимся в глазах весельем Гето наблюдает за аккуратно украшающей торт ягодами клубники Утахимэ. Он потягивает смешанный Нанами мартини, пока Хайбара с задумчивым видом рассматривает заказанную из ресторана еду. Юу хмурит брови, заглядывает поочерёдно в кухонные шкафчики, словно ищет что-то, словно ему чего-то не хватает в этом море разнообразной еды. Сугуру делает глоток, смакуя согревающий грудь напиток, бросает взгляд на стоящего рядом Нанами. Тот кажется расслабленным, но глаза улавливают едва заметную зажатость — не увидишь, если хорошо не присмотреться. Не трудно догадаться, что причина их общей нервозности — Годжо Сатору — объявится с минуты на минуту. Жаль только, что они с Кенто попадают в разные категории: Нанами придётся терпеть Сатору в качестве неумолкающих шуток в свою сторону, до того активного, что заполняет собой всё пространство. В случае с Сугуру всё гораздо глубже: от случайных касаний, обжигающих кожу, до глупых гляделок с надеждой отыскать в чужих глазах ответное желание. Которое сковывают тысячи цепей, оборачиваются змеёй у горла, душат бесчисленными причинами почему нельзя. Гето встряхивает губительные мысли и одним глотком допивает свой мартини. На кухню влетает раздражённая Сёко с зажигалкой и пачкой сигарет в руках. Утахимэ тут же спохватывается, выскакивает вперёд, заслоняя собой торт. — Эй, Сёко, — вскрикивает недовольно. — Я ведь просила тебя не входить. — Извини-извини, я не смотрю, — Иэири прикрывает глаза ладонью, отворачивается от борющейся за анонимность торта Утахимэ. — Мне просто срочно нужно покурить. Не могу больше выслушивать все эти поздравления от малознакомых коллег и дальних родственников, — она хватает запястье Сугуру, тащит его за собой на балкон. От сигареты Гето отказывается. Ему хватило той одной в клубе, ведь если он закурит сейчас, то велика вероятность, что не удержится и купит себе пачку, снова возвращаясь в былую зависимость. К тому же, мешать алкоголь с сигаретами кажется ему весьма плохой идеей. Сёко-то это ни по чём — она словно никогда не пьянеет. Интересно, устроят ли они сегодня с Нанами соревнование кто кого перепьёт? Сугуру, пожалуй, поставит на Кенто. — Знаешь, я тут на днях думала о потраченном впустую времени, — Сёко подносит огонь к сигарете, ждёт пока зажжётся, — об упущенных шансах. Сугуру молча кивает, не желая прерывать подругу. Она на него не смотрит, следит за уходящим солнцем, выдыхает дым в прохладный осенний воздух. Сёко озвучивает терзавшие его на протяжении пяти лет мысли и он невольно думает о Сатору. — Полагаю, глупо спрашивать жалеешь ли ты, что за все эти годы ни разу не объяснился с Годжо, — она поворачивается спиной к городу, вглядывается в стеклянную дверь балкона, но там лишь залитый светом коридор и одинокое растение в крупном горшке. — Вы ведь до сих пор сохнете друг по другу. Сёко кривится, словно вспомнила что-то неприятное, стряхивает пепел в серебряную пепельницу. А Сугуру думает: неужели его чувства так заметны? И если да, то заметил ли Сатору? Читал ли он Сугуру, как открытую книгу — как он сам читал Сатору? Или же Сатору настолько оглушён собственными чувствами, что не способен разглядеть судорожно сжимающееся сердце Сугуру при виде лазурной глубины его глаз? А может он и вовсе солгал в тот вечер; может, он всё ещё ненавидит Сугуру за то, что ушёл. — Это не так, — Гето слегка мотает головой в отрицании, прячет затянутые грустью глаза. — А даже если и так, то прошло слишком много времени. Сатору вряд ли захочет слушать мои объяснения. Сёко насмешливо выгибает бровь, когда Сугуру поднимает к ней голову. А затем, прежде чем он успевает спросить, что значит её реакция, Иэири от него отмахивается. — Вы два идиота, ты знаешь? — она устало хватает пальцами переносицу, выдыхает безнадёжно, словно ей надоело мириться с их нерешительностью. — Ладно, забудь. Я не в настроении разбираться с вашими тараканами, — Сёко давит бычок о пепельницу и тут же достаёт из пачки новую. — Как я уже сказала, я много думала об упущенном времени. И, без обид, что-то мне не хочется закончить, как вы. Не хочу спрашивать у общих знакомых то, что боюсь спросить в лицо. Не хочу следить за чужой жизнью в соцсетях, мечтая быть её частью. Не хочу идти в кафешку, что увидела у не своих детей в Инстаграме, надеясь, что мы пересечёмся. — Сёко, постой, — перебирает её Сугуру, ошарашенный услышанным. — Что ты такое говоришь? — Чёрт, — выругивается Сёко, вмиг мрачнея. — Только не говори Годжо, что я проболталась. Вот ведь, — она молчит, будто решает стоит ли продолжать, взвешивая последствия собственных слов. — Когда я сказала, что он спрашивает о тебе, то забыла упомянуть, что он делает это почти каждый месяц. Вот ведь, соглашается Сугуру, чёрт. Он знал, что они с Сёко иногда общаются. Но он даже не подозревал как часто эти иногда случаются. И уж точно не предполагал, что является темой их разговоров. — Хорошо, я ничего не скажу, — обещает Сугуру. Ему абсолютно не хочется думать о том, как сильно Сатору продолжал хвататься за него. Как всё это время он пытался сохранить Сугуру в своей жизни, пока сам Сугуру всеми силами старался Сатору забыть. По крайней мере, не когда Сёко решает поделиться тем, что у неё на душе. — Значит, ты решила наконец признаться Утахимэ? Долго ты. — Заткнись, — Сёко несильно пихает его локтем в бок, делает очередную затяжку. — Просто не было подходящего момента. В университете мне почти не хватало времени на что-то помимо учёбы. А потом она уехала в Киото, — Сёко выдыхает сигаретный дым, тот пеплом оседает на языке, и Сугуру кажется, что, должно быть, именно таково на вкус отчаяние от неправильно принятых решений, — и я подумала, что шанс упущен. — Тогда, считай, тебе выпал ещё один. Смотри не упусти его. Сёко закатывает глаза, явно не намереваясь слушать советы от человека, который со своими чувствами разобраться не в состоянии. Сугуру следует за ней в квартиру и не может понять для кого он говорил эти слова: для Сёко или для самого себя? Своим появлением они предотвращают хладнокровное убийство. Гето пусть и сомневается в решимости Утахимэ совершить столь необдуманный поступок, вот только покрасневшее от злости лицо и крепко зажатый в руке нож говорят об обратном. — Опаздываешь, Годжо, — отвлекает их Иэири. Она кладёт сигареты на самый край кухонной тумбы, рядом с микроволновой печью, отчего Сугуру уверен, что скоро она будет искать эту пачку по всей квартире. — Сёко! — радостно вскрикивает несостоявшийся труп. Вскидывает руки для объятий и сжимает Сёко до того сильно, что Сугуру кажется у неё хрустят кости. — С днём рождения. Сколько тебе сегодня? Семнадцать? Утахимэ, которая так и не выпустила нож из рук, хмыкает, явно не оценив попытку Сатору в комплименты. Пока всё внимание Сатору принадлежит Сёко, Сугуру рассчитывает это за возможность рассматривать его без страха быть замеченным. На Сатору светлые джинсы и такого же цвета худи, а ещё лёгкая куртка, — наверное, не успел её снять, — которая напоминает Сугуру о бьющихся о берег волнах Окинавы. И, конечно же, тёмные очки, за которыми светятся неподдельным счастьем глаза. Сатору настолько вписывается в обстановку, что Сугуру вдруг чувствует, как все годы разлуки стираются в пыль. Сугуру только сейчас замечает блестящий красный пакет на столе и то из-за того, что Сатору тянется к нему, выпустив Сёко из объятий. Яркий праздничный колпак, переливающийся жёлто-зелёно-сине-красным, больше напоминающий новогодний, отправляется на голову Сёко, а бордовая лента с надписью «forever 17» стекает с плеча. — Вот, теперь ты точно похожа на именинницу. Под играющую в колонках музыку и общий смех они все вместе накрывают на стол. Сёко с Хайбарой подпевают, местами не попадая в слова и ужасно фальшивя, но кто Сугуру такой, чтобы их судить. Он и вовсе пропускает добрую половину песен, потому что всё время сталкивается с Сатору спинами, плечами и пальцами. Словно ему сложно двигаться в малознакомом пространстве, что заставляет его постоянно спотыкаться о самого себя. И поэтому его подсознательно тянет к чему-то знакомому, чему-то привычному, чему-то родному. Так что всего себя Сугуру посвящает попыткам не разлететься на куски, ведь с каждым прикосновением он чувствует себя так, будто его бьют плёткой с поблескивающим на ней пурпурными искорками электричества. Иори порывается разлить алкоголь по стаканам, но Сёко её останавливает. Выхватывает бутылку из рук, едва не заехав ей в нос сидящему рядом Сугуру, и отдаёт Нанами. — Мы ведь не хотим, чтобы нас всех унесло с первого же бокала, верно? — улыбается ей Сёко, на что Утахимэ дуется, но возразить не пытается. Сугуру помнит тот единственный раз, когда Утахимэ оказалась у них на разливе. Кажется, тогда они собирались, чтобы проводить её в Киото. Сугуру помнит лишь звук откупоренной бутылки дорогого вина, подаренного Мэй Мэй в честь выпуска, — и больше ничего. Сатору тогда ещё долго насмехался над ними, показывал снятые им в тот вечер фото и видео, и не мог перестать смеяться. Как Утахимэ на следующий день удалось не проспать на поезд и удачно добраться до Киото, до сих пор оставалось загадкой. Но после того вечера Сёко больше не подпускала её к бутылке в те нечастые случаи, когда им удавалось собраться для повода, что подразумевал что-то крепче банки пива. Усмешка Сатору, который, похоже, надеялся на компромат и в этот раз, угасает с каждым заполненным стаканом. А затем он поднимает свой, машет им в воздухе. Нанами застывает перед ним, чуть склонив горлышко, но так, чтобы жидкость не пролилась, и смотрит с непониманием в глазах. — И мне налей, но только чуть-чуть, — просит Сатору с лукавой улыбкой на губах. — Хочу выпить за любимую подругу, — вот только смотрит он совсем не на Сёко. Смотрит он Сугуру в глаза, и улыбка у него становится шире с каждой затянувшейся секундой. — Ты ведь не пьёшь, — напоминает Сугуру. — Я смешаю с колой, — Сатору пожимает плечами и трясёт стаканом ещё раз, подгоняя Нанами. Тот всё же наливает, совсем немного, и Сатору действительно заполняет оставшееся место колой, да так, что вкус виски в ней полностью растворится. — Не смей винить меня, если станет плохо, — раздражённо указывает Нанами, переходя к сидящему рядом с Сатору Хайбаре. Сатору на его слова лишь показывает язык. Пара часов утекают за едой, заполняющим комнату смехом и попытками Сатору вывести из себя сразу и Утахимэ, и Нанами. Кенто выдерживает каждое слово с натренированной за годы выдержкой, в то время как Иори выглядит так, словно готова довести незаконченное дело до конца. Но ностальгия по былым временам витает в воздухе сладостно-приторной дымкой, поэтому никто и не думает останавливать его бесконечный поток слов. На Сугуру он почти не смотрит, пусть они и сидят друг напротив друга, отчего невольно складывается впечатление, что Сатору избегает его взгляда нарочно. Возможно, он так же, как и Сугуру, боится, что стоит им столкнуться глазами, то все остальные вдруг исчезнут, словно в комнате кроме их двоих никого нет. Поэтому от Сатору ему достаются толчки под столом, будто он не может умостить свои длинные ноги, и редкие прикосновения пальцами, когда они тянутся к одной и той же тарелке с едой. — Всё, с меня хватит, — резко восклицает Утахимэ, поднявшись с места и упираясь руками в стол. Сугуру думает, что вот, сейчас она точно прибьёт Сатору. Но на губах у неё улыбка, в глазах — пьяная проволока, а это значит, что убийство откладывается. — Пришло время танцевать, — поясняет Утахимэ. Она хватает Сёко за руку и тянет в сторону гостиной. Под весёлое «чего расселись», они все вместе покидают стол и обнаруживают в гостиной смеющихся Сёко и Утахимэ, растягивающих мебель по углам комнаты, устраивая подобие танцпола. Свет тухнет громким шлепком выключателя, заливая комнату сиянием разноцветных огоньков гирлянды. Хайбара сдаётся примерно на пятой попытке вытащить Нанами потанцевать, в итоге бросая его сидеть на диване вместе с Сугуру. Они сидят молча, время от времени потягивая виски из своих стаканов и напоминают двух серьёзных взрослых, не желающих присоединяться к глупым детским затеям. Вот только Сугуру ни в коем случае не назвал бы себя серьёзным взрослым, просто танцор из него никудышный, а выпил он недостаточно много, чтобы это перестало его волновать. Дочери всё время твердят ему, что в танцах нет ничего сложного, но Сугуру своими неловкими движениями продолжает усердно доказывать им обратное. В любой другой ситуации Сугуру бы почувствовал себя неуютно от затянувшегося молчания, но всего в шаге от него танцует Сатору и поэтому всё вокруг внезапно оказывается совершенно неважным. Сатору танцует с такой лёгкостью, словно занимался этим с детства, но Сугуру знает, что это не так, просто у него хорошо получается. Пожалуй, виной тому его врождённая пластичность, а может он в тайне ото всех работал над растяжкой, чтобы в один день удивить Сугуру своей способностью без усилий закидывать ноги ему на плечи. Сатору заливисто хохочет вместе с Сёко, когда они врезаются друг в друга, потому что Сатору, не рассчитав силу, слишком резко потянул её на себя в танцевальном движении. Сёко выглядит запредельно довольной, танцуя рядом с Утахимэ, и каким-то волшебным образом ей удаётся уделить внимание каждому на их импровизированном танцполе. Сатору ловко переключается на новый ритм, стоит песне поменяться. Хочет повторить трюк уже с Утахимэ, но та не даётся, чем вызывает прилив смеха у Хайбары и Сёко. Юу даже ободряюще хлопает Сатору по спине, но тот ни капли не расстраивается. Мысли соскальзывают, с бешеной скоростью текут туда, куда не надо. Сугуру думает о том как часто Сатору бывает в клубах. Как часто он заигрывает с девушками на танцполе, чтобы потом угостить их дорогими коктейлями, пока сам пьёт сок или газировку? Как часто он уезжает с ними домой или закрывается в туалете? Ревность тугим узлом скручивается в желудке, и Сугуру делает глоток, чтобы немного этот узел расслабить, но виски не помогает совершенно. Зато помогает Сёко, плюхнувшаяся рядом с Сугуру на диван, на которую он и отвлекается. — Он никуда не исчезнет, если ты хотя бы на секунду перестанешь на него смотреть, знаешь ли, — говорит Сёко, отпивая из его стакана. И не дав Сугуру и шанс на то, чтобы её слова парировать, добавляет: — Не могу найти свои сигареты, — она хлопает ладонями по предположительным карманам, но сигарет там не оказывается. Впрочем, как и самих карманов. — Не хочу открывать новую пачку. — Посмотри на кухне, — подсказывает Сугуру, отбирая у неё стакан. — Кажется, я видел их у микроволновки. — Чудно, — Сёко отбирает стакан обратно, оставляет его на журнальном столике. — Составишь мне компанию? В то время, пока Сёко уничтожала свои лёгкие четвёртой за вечер сигаретой, нервно стряхивая пепел мимо пепельницы, кто-то — кажется, это было случайное воспроизведение музыки — решает, что медленный танец придётся как нельзя кстати. Спокойная мелодия плавно течёт по комнате, словно художник растирает краски по холсту, даруя противоречивое чувство тревожного умиротворения. Утахимэ не теряет момент, увлекает Сёко в танец, действуя куда смелее Иэири, которая собралась признаваться. — Следующий танец за тобой, Юу, — обещает Сёко. Тот приободряется, сбрасывая всю понурость от очередного отказа Нанами потанцевать, и садится на диван, с предвкушением ожидая своей очереди. Его предвкушение передаётся и Сугуру — он не хочет пропустить ни малейшей детали, когда будет наблюдать за одним из счастливых моментов лучшей подруги. Но вытянутая в пригласительном жесте рука выбивает его планы из головы и воздух из лёгких. — Давай же, Сугуру, идём. Всего один танец, — Сатору смотрит на него с той же лукавой улыбкой, с которой уговаривал Нанами налить ему спиртного. Сугуру открывает рот, не уверенный в том, что собирается сказать, но Сатору не даёт ему издать ни звука. — Если боишься оттоптать мне ноги, то уверяю тебя, хуже Цумики уже не будет. Сугуру давит из себя смешок и хватается за вытянутую ладонь Сатору, позволяя утащить себя в танец. Сатору забрасывает руки Сугуру себе на плечи, свои же оставляет на чужой талии, касаясь нежно, почти осторожно, словно боится, что Сугуру расценит его действия как-то неправильно. Для того, кто так смело подбил Сугуру на медленный — чёрт возьми — танец, он ведёт себя недостаточно уверенно. И Сугуру уже подумывает притянуть Сатору ближе, отбрасывая неуместное стеснение, но в песне начинается припев, и Сугуру спотыкается о собственную дерзость. I had all and the most of you Some and now none of you Воспоминания накатывают тяжёлыми волнами и Сугуру впервые корит себя за знание языка. Возможно, не имея представления о переводе, то у него бы сейчас не разрывало рёбра, не растекалась бы по мозгам вязь от затапливающего голову сожаления. Ему хочется спрятать сердце подальше от Сатору — на таком ничтожном расстоянии оно грозится выпрыгнуть прямо в чужую грудь. Take me back to the night we met Сугуру помнит их первую встречу — та раскалённым железом высечена у него на сетчатке. Как и каждая секунда, проведённая рядом с Сатору. Он никогда не забудет его нахальную улыбку и насмешливые оскорбления в адрес его, Сугуру, чёлки. Он до сих пор задавался вопросом, как тогда Сатору не врезал. Наверное, потому что, несмотря на не дружелюбное знакомство, почувствовал парящие в воздухе искорки зарождающейся дружбы. I don't know what I'm supposed to do Haunted by the ghost of you Сугуру цепляется за взгляд напротив, не скрытый за стёклами очков. Сугуру хочет броситься в эту бездну с головой. Хочет сказать Сатору, как сильно по нему скучал, но понятия не имеет как, оставляет молчание давить тяжёлой бетонной плитой. Хочет признаться, что все эти годы призрак Сатору преследовал его, куда бы он ни пошёл — но стоило Сугуру присмотреться, попытаться выхватить в толпе светлую макушку или ослепительно голубые глаза, как тот исчезал, словно его и не было. Oh, take me back to the night we met И Сугуру оставалось собственное рваное дыхание в ночи после очередного обрывочного сна с участием Сатору. Каждый сон присутствовал в жизни Сугуру в качестве особо изощрённой пытки: он то задыхался от невозможности прикоснуться к коже Сатору губами и руками, забыться в его объятиях; то возвращался на забитый людьми тротуар на Шинджуку, разбивая едва зажившее сердце снова и снова. When the night was full of terrors And your eyes were filled with tears Сугуру не знает, кто из них двигается первым, но выдох Сатору отпечатывается на губах, а лба касается чужой, и у Сугуру на этом моменте немного заканчивается целый мир. Музыка, мерцание огней, тихий смех Сёко совсем рядом, приглушённые голоса Хайбары и Нанами — всё смазывается в одно разноцветное пятно. Оно мелькает где-то на периферии сознания, не представляющее ни малейшей важности. Единственное, что имеет значение — руки Сатору на талии, дыхание Сатору на губах, и глаза Сатору, что ощущаются желанным оазисом посреди испепеляющей всё живое пустыни. От подобного сравнения Сугуру невольно пробегает языком по нижней губе, отчего взгляд Сатору смещается, прикипает ко рту Сугуру. Радужка у него мутнеет, затягивается желанием, и не знай Сугуру, что он не пил, — искупанная в газировке капля виски не считается, — то решил бы, что всему виной алкоголь. Где-то на краю сознания бьётся мысль, что танцевать так близко, почти касаясь друг друга всем телом, как-то неправильно, особенно учитывая факт их расставания. Но почему-то этот факт не волнует совершенно, он теряется в чужом дыхании, пропахшем сладкой газировкой, теряется в тёплых ладонях, и в лазурной бездне напротив, в которую Сугуру вот-вот сорвётся. От непоправимой ошибки его спасает сменившаяся в плеере песня — она бьёт гитарным грифом по вискам, возвращая Сугуру в реальность. В ту самую, в которой он едва не поцеловал Сатору. Сатору отстраняется первым, улыбается почти виновато и скрывается на кухне, успев только пробормотать что-то похожее на «мне нужно воды». Сугуру роняет себя на диван, устало прикрывает глаза ладонью, игнорируя взгляд сидящего рядом Нанами, который, конечно же, всё видел, и радуется, что его едва не случившийся конфуз хотя бы не видела Сёко. Внутри щекочут два противоположных желания: выпросить у Сёко сигарету — или стащить самому — и скрыться на балконе, чтобы проветрить голову, обдумать собственную глупость; и вжаться с силой в диван под собой, сливаясь в одно целое с мягкой обивкой. Но на диване ему вряд ли дадут подумать, а Сугуру сейчас это жизненно необходимо, как и исчезнувший куда-то стакан с алкоголем. Поэтому Сугуру всё же заставляет себя подняться и негнущимися ногами идёт на кухню. Сатору там не оказывается, и его отсутствие мешает по рёбрам разочарование вместе с болезненным облегчением. Сугуру неспешно наполняет стакан, бросает кубики льда, рассматривая их с лёгкой туповатостью во взгляде. Вздрагивает от пробежавшего по коже холода, когда ступает на балкон, и передумывает, возвращаясь обратно в гостиную, где Сёко утащила Хайбару в обещанный танец. Единственная, кого хватает чуть больше, чем на полтора часа непрерывных танцев — это Утахимэ. И только потому, что она, вроде как, профессиональная танцовщица. Сугуру был лишь на одном её выступлении, да и то были традиционные танцы, так что он не уверен. Утахимэ ещё пару минут танцует в одиночестве, а затем всё же сдаётся. Сёко тащит из кухни недостающие стаканы вместе с не начатой бутылкой виски. Безжалостно сбрасывает с дивана и кресел светлые подушки на пол, чтобы им было где сидеть. В голове как-то запоздало скрипит мысль, что она задумала играть в дурацкую бутылочку на поцелуи или желания, и Сугуру оказывается абсолютно не готов к подобному развитию событий. Возможно, Сёко так проще будет сделать первый шаг. Возможно, она считает, что игра в бутылочку — именно то, что нужно для пьянки в обществе старых друзей. Возможно, им даже будет весело. Вот только ни одно из этих «возможно» не добавляет Сугуру желания действительно это делать. Но к его секундному облегчению, Сёко ставит посреди вороха подушек совсем не бутылку, а продолговатую коробку «пьяной дженги» насыщенного розового цвета с красноречивым значком «18+», припрятанным в углу. Один быстрый взгляд на который подсказывает, что идея с бутылочкой была не так уж плоха. — Мне на работе подарили, я даже не успела возразить, — пожимает плечами Сёко, считывая немой вопрос на лице Сугуру. — Тут нет ничего… такого, — она неопределённо ведёт рукой в воздухе, словно это всё объясняет. — Просто вопросы, но должно быть весело. По правилам ты должен ответить на вопрос или выпить шот, — она кивает на ровный ряд рюмок, выстроившийся вокруг бутылки со сладким кофейным ликёром. Сидящий рядом с ней Сатору открывает рот, но Сёко одним взглядом его затыкает. — Ты тоже. — Мне кажется, будет весело, — поддерживает её Хайбара, солнечно улыбаясь. Сугуру с ним не согласен, но его настрою завидует. Помимо Сугуру, особой радости отвечать на слишком личные вопросы не испытывает Нанами, но они этот бой проигрывают — остальные давят их большинством. — Значит так, — начинает Сёко, — каждый по очереди достаёт дощечку с вопросом, отвечает на него или пьёт стопку, — она проходится по каждому глазами: сидящий по левую руку от неё Сатору смотрит на башню с особым интересом — Сугуру видит как у него в голове шевелятся шестерёнки; Хайбара всё так же улыбается и едва удерживает себя на месте от предвкушения; Нанами мешает алкоголь в заготовленных Сёко рюмочках; Иэири сталкивается глазами с Сугуру, смотрит виновато, а затем скользит взглядом к Утахимэ, которая, неожиданно, волнуется. — Если башня завалится, то пьёте три подряд. Кто хочет начать первым? Хайбара ожидаемо тянет руку, хмурит брови, раздумывая какую дощечку выбрать, а затем, наконец, вытаскивает подходящую, не пошатнув башню. Он напрягает зрение, потому что никто не позаботился об освещении и в комнате всё ещё темно — только гирлянда мелькает разноцветными огнями. — Был ли у тебя роман с коллегой? Если нет, то хотел бы? — Хайбара звучит разочаровано. Сугуру делает вывод, что он рассчитывал на что-нибудь более компрометирующее, и радуется, что этот вопрос не выпал ему. Он ловит в секундном взгляде Сатору вспышку, уж очень похожую на ревность, вот только он никак не мог знать о его романе с Манами, поэтому решает — показалось. — Никогда не думал об этом. Я бы завёл роман с коллегой только зная, что она та самая. Хайбара отвечает с такой искренностью и гордостью, что Сугуру снова ловит себя на зависти. Ему точно не помешали бы его моральные принципы. Он кладёт брусок на самый верх башни, выжидающе смотрит на Кенто и тот, скривившись, нехотя достаёт свой вопрос. — Давал ли ты кому-нибудь не тот номер телефона, постеснявшись отказать человеку открыто? — нарочито медленно читает вслух Нанами, явно желая потянуть время. — Нет, я не даю свой номер телефона незнакомым людям. — Нанами, зануда, — тянет Сатору. Кенто его игнорирует, только показательно поправляет очки и невозмутимо оставляет деревяшку наверху. Сугуру вытаскивает свою с каким-то запредельно иррациональным страхом — с таким успехом он мог сунуть руку в логово ядовитых змей. — Кто был первым человеком, в которого ты влюбился? — Сугуру читает настороженно, словно текст вот-вот раздерёт ему горло. Он поднимает глаза, смотрит ни на кого конкретно, обводит взглядом каждого, не задерживаясь подолгу. — Я правда должен на это отвечать? Разве это не очевидно? — хочет добавить он. Ответ в этой комнате знают все, а ещё, думает Сугуру, ответ знает весь мир. И от него всё равно требуют произнести слова вслух. — Можешь выпить, — бросает Сёко. — Только в этом нет смысла. Разве что, ты хочешь напиться. — Первым был Сатору, — всё же выговаривает Сугуру, заставляет себя посмотреть ему в глаза, и не добавляет, что и единственным был — есть — тоже Сатору. Утахимэ приходится выдрать брусок из его рук и положить на башню самой. Он и не заметил, как в него вцепился — из семи чувств осталось лишь зрение. Сугуру видит одни лишь глаза Сатору, а в них видит самого себя. И плевать, что темно, плевать, что они сидят слишком далеко друг от друга, чтобы замечать подобные мелочи, Сугуру знает. Он знает, что отражается в чужих глазах, знает, что Сатору вспоминает первый раз, когда Сугуру сказал, что любит. — Есть ли у тебя в телефоне что-то, что ты скрываешь ото всех? — Утахимэ везёт — гирлянда загорается красным, разливая цвет по лицу так, что никто не заподозрит, что румянец, расползающийся по её щекам, настоящий. — Разумеется, есть. — Ой-ой, и что же ты такое скрываешь? — Сатору отмирает, задирается чисто из необходимости отвлечься — Сугуру ни за что не поверит, что ему и вправду интересно. Утахимэ отмахивается от него коротким «заткнись, Годжо», отпивая виски из стакана, когда приходит очередь Сёко. — Ты когда-нибудь входил к кому-то во время интимной близости? — она почти выплёвывает последнее слово, мрачнеет грозовым облаком. Сугуру становится её жаль, оттого, что приходится этот момент вспоминать. Сатору же прыскает от смеха, ловко уворачиваясь от чужого кулака. — Я… Да, было дело. Сугуру стыдно. Не так сильно, как когда Сёко застала их в, как оказалось, не запертой раздевалке его подработки. Сугуру ещё долго корил себя за глупость, за то, что поверил Сатору, который пообещал запереть дверь, за то, что повёлся на грязные словечки, обжигающие шёпотом ухо. А ещё впервые радовался, что всегда уходил последним. Сёко — самый безопасный вариант из всех тех, кто мог войти. — Назови самую грязную фантазию, которую тебе удалось воплотить в жизнь, — звучит голосом Сатору и Сугуру вдруг понимает, что упустил момент, когда деревяшка оказалась у него в руках. — Это ведь не вопрос, — тихо бурчит Сатору, но в его голосе отчётливо слышится восторг, и это приводит Сугуру в ужас. — Пей, Сатору, — отрезает Сугуру, отчего Сатору давится не сказанными словами, обиженно дует губы. Он буквально слышит его мысли; то, как Сатору скачет от одной безумной идеи к другой, словно не уверен какая из них звучит наиболее грязно. Все — подсказывает мысленно Сугуру. Он улыбается почти дружелюбно, с закрытыми глазами, но тот, кто знает его достаточно долго, знает и то, что обычно он с таким лицом угрожает. Сатору всё же выпивает, кривит нос от раздирающего горло спиртного, и запивает всё целым стаканом газировки. — Нечестно, Гето, — разочаровано вздыхает Сёко. Для человека, который всего минуту назад едва не плевался от воспоминания об их голых членах, она явно ждала ответа Сатору больше всех. — Поверь, это не та информация, с которой ты хочешь провести остаток своей жизни, — убеждает её Сугуру. И нет, ему не стыдно ни за одну грязную фантазию, просто он предпочитает оставить их интимную жизнь в тайне. Даже если её, как таковой, больше не существует. На втором круге они узнают, что Хайбара пользовался светящимися в темноте презервативами, у Сёко огромный запас игрушек на любой вкус, а Нанами предпочитает выпить, нежели рассказывать о своём самом странном мокром сне. Утахимэ признаётся, что никогда не записывала секс на камеру, но была бы не против попробовать — так и не сошедший румянец и скользнувший влево взгляд невольно выдают с кем именно. Сатору, на удивление, не отпускает ни один комментарий, и только поймав чужой взгляд, Сугуру понимает почему. Их единственный — и весьма неудачный — опыт съёмки Сугуру удалил после первого же просмотра, но это не помешало Сатору перед этим отправить себе копию. От мысли, что Сатору на протяжении стольких лет хранил ту запись, у него вдруг пересыхает в горле. Приходится прокашляться и сделать глоток виски, прежде чем вытаскивать свой вопрос — Утахимэ сбила всю очерёдность, достав деревяшку в самом верху сразу после Нанами. — Ты предпочитаешь язык или пальцы? — вопрос поначалу сбивает Сугуру с толку, да с такой силой, что он теряется с ответом. На язык просится банальное — если они принадлежат Сатору, то мне плевать. Но он эти слова проглатывает вместе с давящим на горло сладким шотом. А затем чувствует жар, плавно расстилающийся по телу от вида аккуратно подцепляющих деревяшку пальцев Сатору. Сугуру его лица не видит, всё его внимание сосредоточено на чёртовых длинных пальцах, но он уверен, что Сатору специально. Осторожно поддевает, тянет на себя издевательски медленно — специально. — Ты когда-нибудь касался себя на работе? — Не смей отвечать, — стальным тоном режет Нанами, — не хочу этого слышать. — Не будь таким скучным, Нанами-и-н, — дразнит Сатору. — Я больше не хочу пить эту гадость, так что тебе придётся меня выслушать, — тянет Сатору, нахально щурит глаза, наслаждаясь оттенками страданий на лице Кенто. — Жаль тебя разочаровывать, но ничем подобным я не занимался. Играть оказывается до неожиданного весело. Хайбара, словно растерял всё смущение, откровенно делится всем, чего требуют вопросы, и за всё время выпивает лишь один шот. Нанами же отвечает только самые безобидные: «нет, я не занимаюсь подобными вещами в общественных местах» или «еда предназначена не для того, чтобы с ней развлекались в постели». Утахимэ пьянеет стремительно, несмотря на то, что пропускает всего пару вопросов — виски, который она отпивает время от времени, подсказывает, что он тому виной. Румянец у неё с щёк не сползает весь вечер, а когда Сёко сообщает, что совсем недавно пользовалась своей внушительной коллекцией игрушек, то она едва не пускает пар из ушей. Сатору, не желая больше пить горькую гадость, выкладывает всё, чем доводит Сугуру до помутнения рассудка. Он признаётся, что любит заниматься сексом у зеркала, потому что можно наблюдать за процессом; ограничивается коротким «да» на вопрос «жаловались ли твои соседи на шум во время секса?»; и без капли смущения утверждает, что хорош в постели — Сугуру на это кивает, слишком поздно спохватившись, и получает от Сатору довольную усмешку. Сугуру не решается думать, от чего ведёт сильнее: от бесстыдства Сатору, с которым он легко раскрывает подробности своей — их — интимной жизни, или от его глаз, которые не покидают лица Сугуру на протяжении всей игры, или от голоса Сатору, звук которого оседает на коже толпой мурашек. Сугуру теряется в пространстве, теряется в собственных ощущениях, теряется в ворохе мыслей, что одна за другой затягиваются в голове плотным туманом. У него в груди мешанина из чувств: пьяное веселье на кончике языка, густое возбуждение, покалывающее тысячами мелких иголок, и раздирающее внутренности отчаяние от того, что всё это больше не вернуть. И Сугуру хочется верить глупым отговоркам, — Сатору всего лишь дразнится, — но он знает Сатору, как никто другой, поэтому затея с треском проваливается. Сатору, на самом деле, весь состоит из надежды, нерешительно прощупывает почву — однажды обжёгся и теперь боится сделать первый шаг. Всё, что ему остаётся — бросаться долгими взглядами, от которых внутри разверзается ноющая пустота; неловко касаться, выдавая всё за выжигающую кожу случайность; и говорить, позволяя наслаждаться звуком своего голоса, отмечая, что по отношению к тебе тот однажды звучал мягче. Всё, что ему остаётся — дать Сугуру понять — у них желание одно на двоих, что плещется у самой кромки. Ещё немного и выплеснется. Найдёт выход наружу. Заденет волной всё живое. И Сугуру понимает. Сатору выслушает его, даже если не хочет, даже если Сугуру придётся силой вытаскивать слова из собственной глотки. А потом они смогут решить, что делать дальше. Ведь по-отдельности для них — невозможно. Ни тогда, ни сейчас. Как бы Сугуру ни убеждал себя в обратном все эти пять лет. А Сатору, оказывается, и не пытался — старался сохранить иллюзию присутствия Сугуру в его жизни, гнался за призраком и — догнал. Башня рассыпается под разочарованные выдохи, в голове Сугуру наоборот — всё собирается по кусочкам в единую картину с громким звоном. Он исправит свои ошибки, не станет закрываться в себе, не отпустит Сатору. Но сначала нужно избавиться от алкогольной дымки, что тяжестью оседает в голове и лёгких. Сёко опрокидывает в себя три шота подряд за проигрыш, но ей будто нипочём. Она опирается о кресло позади, стягивает с себя праздничную ленту вместе с колпаком. И тогда Утахимэ подрывается с места, словно о чём-то вспомнив, скрывается на кухне, а возвращается уже с тортом. Сёко улыбается широко, задувает свечи и крепко стискивает Утахимэ в объятьях, а затем и остальных — до кого ей удаётся дотянуться. И пока Утахимэ загоняет всех обратно за стол, чтобы накормить тортом, в который она вложила всю душу и кулинарные способности, Сёко выволакивает Сугуру на балкон. Где он, наконец, позволяет себе выдохнуть все до единого осколки чувств в прохладный осенний воздух.