Сколько раз он оказывался за чертой? Сколько грëбаных рывков сделал оттуда? Зубами вгрызался в непонятное нечто, окружающее со всех сторон. Не обращая внимания на горечь в груди и на губах, упирался, шаг за шагом возвращался назад и, усмехнувшись пересохшими губами, ослабевшими руками в который раз показывал смерти средний палец.
Сколько раз он оказывался за чертой? Видел и заезженный писателями образ чёрного туннеля, и невесомость белых облаков. Утверждать не мог, но, учитывая, что видел Ад, допускал, что и Рай есть. Просто не по его мудаческую душу.
Сколько раз он оказывался за чертой? Но никогда до сих пор не чувствовал. Как это называется? Момент…
Запредельный водоворот, будто в аэротрубу попал, кружил его, кидал из стороны в сторону, давил грудь и ломал кости. Боли не было, хотя он явственно чувствовал, как сдавливает тело в бесконечном падении. Пока всё резко не прекратилось, замерло, шлейфом от головокружения гудя в голове.
Брок открыл глаза и понял, что на этот раз всё… нет, не хуже — иначе. По-настоящему, как бы фантасмагорично это не звучало.
Он стоял посреди маленькой палаты в простой, судя по обстановке, клинике. Не навороченное, но бережно обслуживаемое оборудование, немного грубоватое, но чистое и выглаженное белье, пожелтевшие от времени, но чистые жалюзи.
На кровати полулежала молодая женщина, а около неё на коленях стоял мужчина и смотрел с любовью, как в момент снисхождения благодатного огня. Её тонкие пальчики коснулись его тёмных жёстких волос, губы тронула улыбка, от которой у Брока заныли все его раны и внутри, и снаружи. Дверь палаты открылась, и пожилая сестричка резво, но осторожно, внесла свёрток. Подойдя к кровати, она передала его мужчине, и Броку показалось, что-то блеснуло в его глазах.
— Это был самый счастливый день. День, когда родилась жизнь, — раздалось за спиной.
Брок вздрогнул и обернулся. Те же глаза, тот же блеск, только морщин больше и седина.
— И всё, что было «до» и «после», обрело смысл.
Тонкие руки потянулись к нему, губы тронула улыбка. Подкашивающимися ногами Брок сделал шаг, чтобы тут же рухнуть на колени. Обхватив руками другие, вжаться лицом в пропахший временем хлопок платья и тут же вдохнуть другой запах: тёплый, убаюкивающий, воскрешающий. Дающий жизнь запах молока, запах…
— Мама… — прохрипел Брок, не в силах оторваться от потерянного давно и навсегда.
Он смутно помнил. Ему было пять. Мягкий рокот грома, запах дождя, тёплый багрянец осеннего вечера вдруг сменился грохотом выстрелов, брызгами алого на белоснежных занавесках, дымкой со вкусом железа. И медленно закрывающиеся глаза того, кто продолжал прикрывать улыбку на губах.
Уже потом в приюте Броку передали папку: фотографии, исписанный аккуратным женским почерком дневник, несколько открыток из разных мест. Места разные, а надпись одна:
«Без тебя каждая секунда — Ад». И так было на каждой, просто в какой-то момент в надписи «тебя» сменилось на «вас». Брок тогда посмотрел на дату: на открытке значилось «1964».
Отец был военным полицейским, расследовал инциденты в американской армии как в самих Штатах, так и за их пределами. Много ездил, редко бывал дома, но Брок помнил каждую проведённую вместе минуту. На всю жизнь запомнил, как выбегал к двери встречать, и уставшие, жесткие глаза теплели.
— Бр-р-р-ок… — рокотал отец, обнимая его. Мама подходила и обнимала уже их обоих, запуская тонкие тёплые пальцы то в один ёжик волос — чёрных, то в другой — тронутый сединой. И целовала их.
Как сейчас.
Родные тёплые губы коснулись волос, и Брок вдруг понял, что он помнит: глаза и голос отца, губы и руки мамы. Потеряв их, он одел себя в колючки дикобраза; щетинясь на всё и всех, огрызался — ненавидел мир без самых дорогих людей, винил каждого в том, что те живут, а их, самых любимых, нет… Боль закаменела, накрыв панцирем душу, спрятав того, каким Брок Рамлоу был до того, как стал тем, кем стал.
Так было. Пока не появился СТРАЙК — команда, друзья, семья. И Брок выцарапывал себя: сначала из-под панциря, и не раз — у смерти. Но сейчас…
— Мама… — Брок поднял голову, это всё, на что он был способен сейчас.
Тело не слушалось, сердце заходилось, как перешедший границу допустимого мотор. И неважно, что он сейчас сгорит. Они снова рядом с ним! Они опять вместе! Они пришли…
— Мы здесь повидаться, прежде чем ты, я надеюсь, вернёшься назад, Бр-р-р-ок… — так знакомо пророкотало над головой, оглушив воспоминаниями, что Брок не сразу осознал смысл слов.
— Назад? — когда до него наконец дошло, он обернулся к отцу, не отпуская маминых коленей.
— Да, Брок, назад… — мама осторожно подняла его, и теперь он стоял между ними.
Он мог касаться их, чувствовать их тепло. Тепло, а не холод, как в тот жуткий вечер, когда он лежал рядом с ними на полу в растекающейся луже чего-то красного, пока его не оторвали от них работники социальных служб. Тогда он плакал, казалось, последний раз. Казалось…
— Брок, мальчик мой… — мама ласково провела по щеке, и Брока прошило насквозь током от этого простого касания.
— Ты никогда не сдавался, вгрызался хоть в камень, хоть в гранит. Истинный Рамлоу, — отец смотрел строго, словно читал его.
— Мне есть, чем не гордиться, — сдержанно хмыкнул Брок, вдруг поняв, что отец «видит» всё.
— Я знаю, — спокойно ответил отец, положив руку на плечо, уверенно сжал его. Как в тот вечер, когда, едва заслышав шум ломящихся в дверь людей, запихнул его в чулан, приказав не высовываться. И, прежде чем выйти навсегда, так же сжал плечо.
— Я с вами, значит…
— Ты умер, — мама обняла его за шею, — почти…
— Почти?
— Каждый человек, прежде чем уйти навсегда, попадает в безвременье, — мама подняла голову.
— Такая временная прослойка, — продолжил отец.
— И здесь у него есть шанс вернуться.
— Все прошлые разы вы возвращали меня? — Брок перевёл взгляд с отца на маму и обратно.
— У каждого человека — живого или мёртвого — есть только одна возможность спасти, вернуть обратно кого-то, — улыбнулся отец.
— Тогда тебя возвращали те, частью кого ты стал там, — объясняла теперь уже мама, — живые. Они тоже могут, и тоже один раз.
— Да, тебе есть чем не гордиться, — кивнул отец, — но и повод высоко держать голову тоже есть. Иначе бы ты давно здесь оказался.
— Мы видели каждый день твоей жизни, — мама губами коснулась предательски вырвавшейся из глаз дорожки, — каждый использованный другими шанс.
— И ждали, — поддержал отец, — не использовали свой, знали, что придёт и наш черёд.
— Дружба и преданность твоей команды настолько сильная, что они не один раз смогли тебя вернуть, — в мамином голосе слышалась гордость.
— Но сейчас и они не могут. Всё слишком… — понял Брок.
— И мы поняли, что наше время пришло, — вновь посерьëзнел отец. — Но ты прав, на этот раз всё слишком, силы одного из нас оказалось мало, только вдвоем мы смогли остановить тебя в падении.
— Сейчас мы держим тебя между жизнью и смертью, — мама говорила так спокойно, словно о чём-то обыденном, — но наши силы истощаются. И если мы ослабеем, не успев вытолкнуть тебя обратно…
— Нет, — прервал Брок.
— Сынок…
— Отец, — прервал теперь уже Брок.
Вот под шквалом пуль было страшно, на ковре у Пирса, чего греха таить, бывало, за парней и девочку своих, будто бессмертных, в кабине падающего самолета. А вот сейчас…
— Твой путь ещё не пройден, Брок, — мама тронула волосы на виске.
— Ты нужен им. Своей команде, Джеку.
— Джеку? — встрепенулся Брок. Отец лишь сдержанно улыбнулся. — Но вы… — он весь затрясся; неожиданно обретя вновь, он не хотел терять
этих двоих.
— Мы всегда будем с тобой, — улыбнулась мама, — как были все эти годы.
— Но ты должен вернуться. Человек приходит за грань, только когда всё сделал там.
— Ты сделал? Вы? — вскинулся Брок.
— Люди, которые убили нас, это была их агония, — отец говорил серьёзно, и сейчас Брок не смел его перебивать. — Огромная, опутывающая полмира сеть была разорвана и быстро рассыпалась. Всё в мире гармонично, Брок. У каждого свой путь, своя судьба. Того, что происходит в мире сейчас, не было бы, если бы я не встретил твою маму, не родился ты; мы бы переехали в новый дом, как собирались, а не застряли из-за неоконченного ремонта. Нас бы не убили, и наша, и твоя жизнь потекли бы иначе. И реальность была бы другой. Да, мы бы были вместе. Но нарушился бы баланс.
— Ты бы не собрал свою команду, не стал бы командиром. Жизнь каждого, кто рядом с тобой, переплетена с твоей, Брок.
— Если ты уйдёшь сейчас, это сломает реальность. Цепочка порвëтся. И для кого-то такой же вот день, — отец кивнул вперёд, где в скромной больничной палате сильный мужчина дрогнул, когда его палец сжала крохотная, высунувшаяся из свертка, ручка, — не наступит никогда.
— Тебе тяжело и будет ещё тяжелее, — в глазах мамы промелькнула боль, Брок вздрогнул.
— Пообещай, — отец сжал его плечи, — что не сожжëшь себя, не оборвëшь цепочку. Обещай, что, как бы тяжело ни было, как бы беспросветно ни было впереди, ты не сдашься.
— Ты должен жить, Брок. Цепочка.
Он впервые не знал, что делать. Он устал. Он хотел бы остаться с ними, он так соскучился! Но не эгоизм ли это? Не страх ли? Не выбор ли самого простого для себя? Умереть ведь на самом деле так просто. А вот вгрызаться в себя… Да и родители пожертвовали своим шансом воскресить его, зная, что больше не смогут. Значит, уверены, что так надо, так правильно. Если он останется, ему станет наконец не больно. Совсем. Но может ли он обмануть их ожидания, только потому что устал, и там на этот раз всё будет совсем непросто?
— Ты ведь знаешь, что там меня ждёт? — Брок посмотрел на отца.
— Да, — кивнул тот, — но сказать тебе не могу. Кроме одного — тебя будет ломать как никогда раньше. И каждый раз, когда будут опускаться руки, помни, что обещал.
— Я же ещё не решил.
— Решил.
— Мы любим тебя, Брок, — мама чуть отпрянула, и у Брока сразу потянуло в груди. Захотелось обратно вжаться в неё, срастись с ней, не расставаться!
Ласковые руки мягко коснулись висков, другие уверенно легли на плечи. Брок мог поклясться, что физически чувствует, как они держат его. Но даже в безвременье время не бесконечно.
— Я буду скучать, — спустя время Брок снова стек к маминым ногам. Отец остался стоять за его спиной.
— Помни — ты обещал.
Голос окутал коконом; постепенно густея, тот стал вязким, словно смола. И в нём было так же тяжело дышать. Он давил, казалось, на каждую клетку тела Брока; словно через поры проникал внутрь, сдавливая рёбра; поднимался вверх — голова вот-вот была готова взорваться от боли. Броку хотелось завыть, но горло сжало спазмом. Под грудиной горело, рвало, придавливало к земле. Но ему не давали упасть, держали. И Брок знал — кто. Он так рвался на прощание сказать самое главное, чем жил все эти годы, что втайне ото всех мычал в подушку, когда становилось особенно тошно, чьи имена горели на губах, как сейчас горела сдавливающая его смола.
И вдруг его стремительно, объединëнным усилием толкнули вверх, выдавливая из вязкого болота. Броку было больно. Нет, не так. БОЛЬНО. Больно настолько, что он не мог даже хотя бы стонать.
***
Когда он пришёл в себя, понял сразу — ещё до того, как услышал тихий незнакомый голос. Сначала слов было не разобрать, приглушëнное бормотание, которое постепенно обретало содержание и смысл, проникая в сознание.
—
… парни ваши такие молодцы…
Он выжил. СТРАЙК тут же примчались. Джек? Что с Джеком? Почему отец упомянул его?
—
… терпения бы хватило.
Терпения? На что? Брок пока не мог не то что оценить своё состояние, вообще определить, где конкретно у него болит. Болело везде, начиная от затылка и заканчивая…
—
… не одного дня и даже не месяца проблема.
Брок очень хотел бы ошибаться, но он вполне мог представить, во что превратился после крушения. Он бы пережил очередные шрамы на теле и лице, пережил бы контузию, переломы хоть всех костей разом. Но остаться… Нет, никогда. Никогда! Брок Рамлоу не был и не будет обузой. Нет. Этого не будет. Он любит, знает, что любят его и всё будут делать именно по этой чёртовой любви, а не из жалости, но он не хочет, чтобы жизнь замерла. Поскорбят, может даже, поплачут. Но однажды начнут жить заново. Без него.
Приняв решение, Брок слегка приоткрыл глаза. Посмотрев вокруг, понял, что находится в больнице — и даже очень высокого уровня, судя по оборудованию. В углу кто-то копошился, медбрат, наверное. Голос на периферии был мужским.
Брок тяжело, совсем немного повернул голову. Тело, как и сознание, ещё плыло и плохо слушалось, но мозг нашел выход, едва рука смогла откинуть боковой поручень кровати.
***
— Я сегодня же позвоню хозяину, — выходя из лифта, Дуглас обернулся на Джоша и Никиту, — и завтра можно будет внести залог.
— Поможешь с этим? — попросил Таузиг. — Мы пока плохо ориентируемся здесь, считай, из госпиталя ещё и не вылезали. Олав, скорее всего, займётся, Орсо от Брока не оттащить сейчас.
Внезапно сбоку послышался такой грохот, что опытные бойцы мгновенно привычно подобрались, напрягаясь.
— Просто сорвалось крепление с кровати, — успокаивал их Дуглас, пока они втроём наблюдали, как в конце коридора медсестра ставит на место боковой ограничитель на пустой кровати.
— С такой навернëшься и… — Таузиг покачал головой.
И тут звук повторился. С другой стороны.
