Помоги мне

Ночью уходить одному в лес — идея паршивая, но Влад Коноплев не из тех людей, кого бы факт этот мог остановить, если уж он чего захотел. Да, Москва его изрядно пообтесала местами, за десять-то лет, но в сути своей, в самой глубине, он так и остался тем самым борзым мальчиком из Ливн, который не так уж часто думал, перед тем, как что-то рискованное сделать. Вот и сейчас он шагает бодро прочь от съемочного лагеря, не взяв с собой ничего, кроме зажигалки и пачки сигарет. В голове у него такая каша, что думать вообще ни о чем не хочется. Обычно тем проектам, в которых приходится работать, Влад до последнего готов давать шанс, даже если ему что-то не нравится. И только когда выходит на суд зрителей итоговая версия, он позволяет себе разгромить в пух и прах и сценарий, и режиссуру, и в первую очередь собственную актёрскую работу. Но в этот раз всё идёт не так как-то сразу: не задается с первых же дней атмосфера на съемочной площадке; нет коннекта ни с коллегами, ни с режиссером; да и сценарий с каждым днём раздражать начинает всё сильнее. Если в первом блоке съемок, когда после смены была возможность уползти домой, Влад как-то ещё терпел все это, то сейчас, когда начался выездной этап, всё вдруг опротивело ему в одно мгновение. И как будто этого было недостаточно, в этом странном месте, с какой-то гнетущей тяжёлой атмосферой, его стали изводить странные сны. Сны приходят к нему в первую же ночь. Словно при тяжелой простуде, они спутанные, попахивающие артхаусным бредом, и очень утомительные, будто и не спал вовсе, а всю ночь мешки с цементом грузил, на полной громкости слушая в наушниках каких-нибудь «Cannibal Corpse». Тело кажется ватным, а голова раскалывается от зудящей боли. Где-то спустя неделю, Влад начинает замечать, что сны эти связаны между собой. В них мелькают уже знакомые лица и имена. Градус абсурда возрастает, когда съёмочной группой они выбираются в ближайший городок, древний и почти вымерший, и эти самые лица Влад видит вдруг на стенде в местном музее. Гид рассказывает им легенду, а точнее сразу несколько баек, связанных со здешними местами. В тот день впервые Влад слышит историю о Князе-колдуне и его спящем мёртвым сном возлюбленном. Гид говорит с гордостью, что именно этой легендой будто-бы вдохновлялся сам Пушкин, а ещё якобы Врубель в дневниках своих писал о встрече с лесным Княжичем, и о том, как побывал в пещере у хрустальной гробницы спящего Царевича, что и повлияло сильно на его дальнейшее творчество. Влад разглядывает лица на Врублевских картинах: огромные тёмные глаза, смоль волос, бледность кожи, острые черты иконописных лиц, искаженных какой-то глубокой внутренней мукой, и узнает их. Влад говорит себе, что наверняка просто всё это слышал и видел уже где-нибудь в школе, или в каком-нибудь очередном выпуске «Самых шокирующих гипотез» на РЕН-ТВ, и по идее это должно успокаивать, но почему-то не успокаивает. На следующий день, проснувшись, Влад лезет в интернет и читает все, хоть как-то с этой историей связанное, что выдает ему гугл: от самой легенды до ее глубокого научного анализа с рассмотрением биографии реальных лиц, ставших прототипами для персонажей. Сны продолжаются, так еще и коллеги, как назло, тоже заинтересовавшись этой историей после поездки, обсуждают ее теперь постоянно. Влада это отчего-то бесит. Раздражение вызывает и сама эта легенда, и сны эти дурацкие, почему-то с ней связанные. И если со снами в целом все понятно, то сама история ему кажется сплошным триггером. У Пушкина вон хоть не так мрачно всё, как в реальности было. Коноплёв вот, положа руку на сердце, не то чтобы очень понимает, что такого в этой истории, чтобы как-то ее романтизировать. Ну взял Князь в жены чужеземца, того невзлюбила знать, и закончилось всё убийством несчастного этого Царевича и ребенка и сумасшествием и смертью Князя. Такое себе! Да и то, что там напридумывали люди, про то, что Князь стал бессмертным колдуном, про ребёнка их, который превратился в нечисть лесную и губит людей, заманивая их в топи, ну и про хрустальной гроб, конечно же, тоже не романтично нихрена, скорее на хоррор какой потянет. На тринадцатый день Владу снится золотая птица. Таких в жизни реальной точно не существует. Их только в сказках и увидишь, но на сказку сон этот похож едва ли. У золотой птицы пугающе человеческие глаза, умные и очень уставшие. Птица мерцает золотой пылью и искрами огня. Птица пронзительно кричит и бьётся о прутья клетки, слишком тесной, слишком прочной. Клетка обрастает ледяными острыми шипами, но птица продолжает рваться отчаянно на свободу, будто не замечая боли, пока не падает в бессилии, распластав по полу израненные крылья. На золотых перьях алеет тёмными пятнами кровь. Засыпать следующей ночью Владу не хочется от слова совсем. Чужая боль ощущается слишком резко, будто рикошетом долбит в него, а от отчаяния чужого и бессилия хочется вздернуться. Нет уж спасибо! Лучше он помучается бессонницей, чем снова будет дело иметь со всем этим дерьмом. Ему нужна хотя бы одна ночь без кошмаров. Влад натягивает первое под руку попавшееся худи, берёт пачку сигарет и дешевую зажигалку из «Пятёрочки» и, покинув свой вагончик, идет бездумно, куда его несут ноги. А ведь раньше он только электронки и курил, а теперь от нервов смолит одну за другой сиги, что покрепче. И всё же важно отметить сейчас, что нет, совсем уж отбитым Влад не был, и перспектива заблудится в лесу его не прельщала, поэтому изначально он просто гулял вокруг лагеря на небольшом отдалении, а вот потом уже слишком глубоко ушел в дебри своих мыслей, а параллельно ещё и в дебри лесные. То, что идёт от хрен знает куда, и хрен знает уже сколько времени, Влад понимает далеко не сразу. Если быть совсем уж точными, то происходит это, когда он спотыкается о корень и едва не падает, в последний момент успев ухватиться за ветку. А вот потом уже его накрывает осознанием. Он мечется долго, то в одну сторону, то в другую, в надежде разглядеть в отдалении огонек чьего-нибудь фонаря или окна, но его окружает со всех сторон лишь непроглядная чернота ночного леса. Зимой или летом ночной лес, возможно, выглядит красиво, но поздней осенью, когда деревья стоят уже частично обнажившись, всё вокруг кажется мрачной декорацией к какому-нибудь ужастику на Хэллоуин. Не удивительно совершенно, что заприметив вдруг среди деревьев человеческий силуэт, первой реакцией становится желание подойти к этому человеку скорее, или хотя бы его окликнуть, но потом Влад приглядывается, и… УЗНАЕТ. Трусливым Влада бы не назвал никто, да и сам он, при всей свойственной ему самокритичности, таковым себя не считал, но сейчас по телу у него табуном пробегают мурашки. Да, возможно ему просто мерещится, скорее всего он и вовсе просто спит, потому что в реальности ничего подобного быть точно не может, но волосы на стриженом затылке всё равно встают дыбом. Это как когда в хоррор квесте участвуешь, и хоть и знаешь, что там всего-лишь актеры, всё равно от страха порой хочется наложить в штаны. Вот только сейчас всё кажется таким реальным, и страх на сей раз вполне себе настоящий, пусть и, возможно, необоснованный. Мало ли, может он просто сейчас видит кого-то из местных, а всё сходство ему мерещится. Ну или это может быть какой актер или модель. В конце концов не одни же они пытаются впечатлить зрителя видами не хромакейной природы. Ну а то, что глаза светятся — так каких только линз не придумали в двадцать первом-то веке. И вот вроде всё это звучит очень даже логично, но едва незнакомец его замечает, как на голых инстинктах Влад бросается бежать. Бежит он слепо, едва успевая уворачиваться в темноте от встречных деревьев. Звук собственного заполошно бьющегося сердца оглушает, и тем страшнее сейчас, когда из-за него невозможно услышать звука чужих шагов. Впрочем, Влад уверен, что передвигается это существо наверняка бесшумно, как призрак. Влад бежит, и в голове у него всплывают калейдоскопом обрывки снов, и голос гида гнусаво от простуды вещает о том, что живёт де в лесной чаще не первую сотню лет уже Княжич — прекрасный, как ночь, сын Золотого Царевича и Хозяина леса, могучий колдун, что чарами своими заманивает заблудших путников прямиком в трясину. А жизнь — она ведь какая коварная штука — от чего обычно бежишь, к тому в итоге и приходишь. Влад в этом в очередной раз убеждается, когда земля вдруг уходит у него из-под ног, и он вязнет в ледяной болотной хляби. Паника в квадрате — пожалуй так Влад бы охарактеризовал свои ощущения, если бы был сейчас способен на сарказм, но ему бы просто на плаву удержаться, не то чтобы вообще о чём-то думать. Сейчас не до размышлений и точно не до шуток. Страх и холод любые мыслительные процессы убивают ещё в зародыше. Когда кто-то приходит вдруг ему на помощь, Владу максимально похеру, кто это может быть. Он хватается отчаянно за протянутую руку и едва ли не молится о том, чтобы внезапный спаситель оказался достаточно сильным и ловким, чтобы вытянуть из болота пусть и стройного, но явно не невесомого человека довольно крепкой комплекции и роста повыше среднего. На его счастье, справляется незнакомец со своей задачей и вовсе с поразительной легкостью. Владу кажется, что не проходит и пары минут, как он уже лежит на берегу, в безопасном отдалении от воды, куда спаситель оттащил его волоком. Еще пара минут уходит у него на то, чтобы отдышаться и успокоить немного бешено стучащее сердце, а потом, едва он успевает вздохнуть с облегчением, как приходит время очередного сомнительного сюрприза от жизни-шутницы. Ситуация, конечно, мягко говоря, нештатная, но даже сейчас Влад всё ещё помнит правила элементарной вежливости. Откашлявшись, он открывает рот, готовясь выразить своему спасителю горячую благодарность, но слова так и застревают в горле, как тот самый травяной колосок, когда ты с ним на языке сказал «трактор». Возвышаясь над ним всем своим немалым ростом, рядом стоит тот, от кого он в общем-то и пытался спастись бегством, когда угодил в трясину. Ветер колышет его черные причудливые одежды, местами будто залитые расплавленным золотом, треплет длинные темные волосы, горят ядовитой зеленью глаза, а бледная кожа словно светится мягкой фарфоровой белизной в окружающем мраке. Дьявольская красота, но именно что дьявольская. Совсем не та, что якобы должна спасти мир. Такая красота обычно присуща самым опасным существам. Она, как ядовитые ягоды, которые можно съесть один раз в жизни. Кажется, что смерть — соразмерная плата за возможность увидеть собственными глазами это дивное создание. Смерть, или же безумие… Вот только проходит минута, вторая, третья, пять минут, а ничего ужасного делать с ним дьявольский незнакомец будто и не собирается. Он вообще не делает ничего, просто стоит поодаль и глядит на него пытливо, словно чего-то выжидая. — Неужели за последние полтора столетия люди настолько изменились, что разучились говорить слова благодарности за спасение их жизни? — внезапно спрашивает незнакомец чуть хрипловатым бархатным голосом, заставляя Влада вздрогнуть. — Мы говорим, просто ну-у… — мямлит Влад сконфуженно, — вы, вроде как, напугали меня, и это из-за вас я чуть не утонул. Об этих своих словах он сожалеет в тот же миг, опасаясь, что таинственный незнакомец их, мягко говоря, не оценит. Но, к счастью, тот только усмехается криво и отвечает: — Чуть не утонул ты, потому что ты — глупец! Только глупец может отправиться в лес ночью без огня. Здесь повсюду топи, ты бы угодил в них рано или поздно в любом случае. — Справедливо! — отзывается Влад, кивая китайским болванчиком, а незнакомец меж тем продолжает: — Я ведь кричал тебе вслед, чтобы ты был осторожен, почему ты не послушал? А вот теперь Коноплёв уже не может удержаться от истерического смешка. — Ну как вам сказать…? — бормочет он, нервно улыбаясь. — Вы себя в зеркало видели?! Вы же отражаетесь в зеркалах?! — продолжает он еще более нервно, чем прежде. На лице незнакомца проступает на миг смятение. — А почему я не должен? — спрашивает он, а потом кивает сам же себе. — Ах, ты, должно быть, путаешь меня с упырями, ну или как вы люди стали называть их в эпоху слащавых французских романов, вампирами. Они, к слову, тоже в зеркалах вполне себе отражаются, иначе бы не выряжались, как петухи. Владу вдруг становится смешно. В самом деле, довольно иронично, будучи скептиком и не веря в существование всякой мистической хрени, вдруг эту самую мистическую хрень встретить, чуть не погибнуть из-за нее, ей же быть спасенным, а теперь ещё и выслушивать от нее критику людских заблуждений по поводу тварей, в существование которых он никогда не верил. — Почему ты смеешься? — недоумевает незнакомец. — Потому что я чувствую себя так, словно очутился в очередном бредовом сне, при этом я почему-то даже не могу убедить себя в том, что сплю, хотя это было бы самым логичным объяснением всему, что происходит! — отвечает Влад, наконец поднимаясь на ноги. Только сейчас он начинает осознавать, насколько сильно замёрз в своей насквозь мокрой одежде. Незнакомец задумчиво кивает и вскидывает удивленно выразительные брови, когда Влад вдруг говорит ему: — К слову о снах… Вы снитесь мне последние две недели. Не подскажете, почему? Тот пожимает плечами и внезапно будто бы выключает эти свои неоновые фары в глазах, резко становясь куда как менее напрягающим. — Возможно, так влияют на тебя мои или отцовские чары, — предполагает он не слишком уверенно и уточняет: — Но раньше такого не было. Хотя, я уже давно не общался с людьми. Вы могли стать более восприимчивы к магии за последнее столетие. Влад поначалу думает было спросить, а сколько вообще его спасителю лет, но потом вспоминает то, что говорил им гид, подсчитывает в уме и порядочно охеревает от таких цифр. — Вы ведь — тот самый Княжич из легенды? — спрашивает он вместо этого. Незнакомец кивает, ничуть не удивляясь тому, что Влад что-то о нём знает. Но потом Коноплёв прикидывает, что раз легенда дожила до наших времён, и даже кто-то в неё всё ещё верит, то наверняка и сам Княжич должен знать о ее существовании. — А тот мрачный альфа со светящимися синими глазами — ваш отец, должно быть? — предполагает Коноплёв неуверенно. Сходства между этими двумя, как не крути, мало, можно даже сказать, что его вовсе нет, но и вариантов других у него нет тоже. Увы, портрета самого Князя история не сохранила. Ничего, кроме упоминания о том, что был он голубоглаз и светловолос. И вновь его спаситель кивает, но уже не так равнодушно. — Отец не выходил к людям уже очень очень давно даже по нашим меркам, — говорит он тихо. — Кроме тебя, нет ни единого живого человека в этом мире, кто бы видел его лицо. — Ну на его месте я бы тоже людей не особо любил, — отзывается Влад, пожимая неловко плечами. — Учитывая ну… — он так и не решается продолжить. Пусть перед ним и не человек, но создание человекоподобное, которое наверняка имеет чувства. Вряд ли ему будет приятно напоминание об их семейной трагедии. Сам незнакомец явно разговор в этом русле продолжать не хочет тоже. Это читается отчетливо в том, как напряжено сейчас его тело. — Ты совсем замерз, — говорит его спаситель неожиданно, — тебе нужно вернуться к людям, иначе ты сляжешь с горячкой и умрёшь! Влад решает промолчать о том, что за последние десятилетия медицина ощутимо шагнула вперёд. Все-таки медицина медициной, а люди до сих пор от воспаления легких умирают порой, да и в целом болеть — занятие не из приятных. Так что с тем, что ему стоит вернуться скорее в лагерь, Влад более чем согласен. Вот только еще бы хорошо было знать, а куда ему собственно идти… И вновь его спаситель оправдывает этот свой титул, неожиданно предложив проводить его. На вопрос о том, откуда ему известно, куда им нужно идти, тот только усмехается и отвечает, что ему рассказал об этом лес. Больше они не разговаривают. Разве что на прощание Влад таки выдавливает куцее «спасибо» и, поймав чужой недоуменный взгляд, исправляется на какое-то совсем уж неловкое в его исполнении «спаси Господи». Ну хоть не «здрав будь, боярин» — и то хорошо. Иначе бы только и оставалось для полной красоты приправить свое косноязычие «иже херувимами», чтобы уже окончательно себя закопать. Какая-то часть его даже жалеет о том, что все-таки он этого не сказал. Было бы смешно вспоминать. Хотя вот спасителю его и так уже смешно. От его тихого странного смеха по телу бегут неуютные мурашки, так ещё и обнажившиеся в широкой улыбке угрожающе острые клыки малость напрягают. А потом он просто растворяется во мраке ночи, и сколько бы Влад не вглядывался в темноту, пытаясь уловить меж очертаний деревьев знакомый силуэт, попытки его успеха не имеют. В эту ночь Владу снится какая-то белиберда, совершенно не связанная ни с легендой, ни даже просто с лесом, ровно как и следующей ночью. Влад даже почти убеждает себя в том, что все те странные события на самом деле произошли с ним во сне. А потом, отойдя в один из перерывов подальше от лагеря, чтобы покурить в одиночестве, он вдруг замечает на земле что-то золотое, в чем без труда опознает причудливую ажурную пуговицу, точно такую же, какие видел на платье своего спасителя