Ритуалистика для чайников

      Бомгю не понимает, почему ритуалистику решили добавить именно в этом году — так близко к его выпуску. Они могли бы подождать ещё годик, и тогда ему не пришлось бы учить правила расположения рун на призыв, на изгнание, приворот и отворот, и…       Он кидает камни с письменами на пол, оглядывая тёмные пыльные плиты с рисунком пятиконечной звезды. Профессор назначила ему этот проект ещё в том семестре, утверждая, что за лето он успеет поднять свои навыки и во всём разобраться, но всё лето Бомгю провёл со своими парнями в Италии, и ему было совсем не до того. Ему и сейчас нет дела до треклятой ритуалистики, и лучше бы он лежал в кровати с ещё спящими Каем и Субином, чем пытался разгадать смысл выданного ему ритуала. Профессор Пак считала, что он будет способен извлечь больше пользы, если постарается разобраться в чужой работе, а не сделать собственную, но Бомгю полагал, что это изначально провальная идея.       А может, дело было ещё и в том, что то решение, к которому он уже было пришёл, приводило его в ужас. Заклинание, притягивающее наиболее подходящих ему людей. Зачем? Бомгю отлично знал, что любит Субина и Кая и никогда не променяет их ни на кого иного.       Вот только обязательным условием выполнения задания была не одна лишь расшифровка назначения ритуала, но и его успешное свершение, а значит…       Значит, Бомгю нужно решиться на что-то, чего он предпочёл бы избежать. Это ещё одна из причин, по которым ему приходится проводить ритуал в одиночку, в четыре часа утра субботы, когда он мог бы нежиться в кровати: ведь если что-то пойдёт не так, ему будет гораздо легче выпроводить незнакомца… или незнакомцев (Мерлин, их же не будет тут тысячи?), не разбудив при этом своих парней.       Бомгю подбирает разброшенные камни с пола, расставляя их в нужные углы, и кладёт в середину всё необходимое: свой дневник, клочок волос, оба перстня с помолвки в Италии и фотографию с выпуска из старшей магической школы, где у него всё ещё длинные волосы.       Если верить книге («Ритуалистика для чайников»), купленной им у подозрительного старшекурсника, что проходил практику у того же профессора, то ему остаётся лишь зачитать катрены, и дело будет сделано. Бомгю плохо знает латынь, но всё равно умудряется закончить стих до того, как свечи на стенах подвала их маленького домика задувает ветром.       Бомгю считает, что это… знак. Хороший или плохой, но знак. Он щупает себя за руки, проверяет лицо, грудь, переступает ногами. Кажется, ничего страшного не произошло, и ему сложно сдержать вздох облегчения.       В кромешной тьме тяжело что-либо различить, но он уверен, что услышал бы, если бы кого-нибудь перенесло к нему под ноги.       Бомгю пожимает плечами. Вероятно, это к лучшему.       Не желая более страдать ерундой, он надевает кольца на безымянные пальцы обеих рук, засовывает фото в дневник и осторожно поднимается наверх, забираясь в кровать. Когда Кай обнимает его за талию и перекатывается так, чтобы Бомгю оказался зажатым между ним и Субином, тот наконец позволяет себе расслабиться, и жар чужих тел уносит его в сон.       Всё правильно. (Утром Бомгю проснётся от того, что сразу несколько рук охватывают его тело под одеялом. Кай выглядит подозрительно счастливым для ранних часов, и Субин — привычно озадаченным, но пугающе сосредоточенным на чем-то. Ритуал, кажется, не притягивает подходящих ему людей в том смысле, что переносит их к нему. О, нет, вовсе нет, понимает Бомгю, когда Кай принимается выцеловывать его шею, и Субин сжимает кожу бедра вполне однозначно. Это хороший знак. И это — точно.)