Вайб

… а совсем не то, что ты сказал, Владик. Название у нашего караоке-бара номерное и ничем не примечательное. Таких в Белокаменной — пруд пруди. Внутри тепло, стильно и пахнет цитрусами с корицей — ни намёка на кухню. А она есть… Сегодня — вечер буднего дня в середине недели, да ещё и в довольно скучном районе в пределах ЦАО (респект, Басманный). Поэтому в заведении нам очень даже рады ещё до того, как мы заказали свой алкоголь и борщ. Короли ночной Вероны… Череватый урчит желудком, но с интересом осматривается. Его жизнелюбие, как всегда, поражает. И заряжает. — Что ни рожа, то Серёжа, — говорит он, явно предвосхищая события. Администратор (здравствуйте, меня зовут Сергей, идите за мной, приятного вечера) встречает у входа — и нашу маленькую компанию затягивает в в обитые лиловой тканью недра здания. Спускаемся на нулевой уровень. По закону жанра, караоке-зал — самый дальний. Между тем, Серёжа методично загружает нас информацией, знакомя с локацией: вот выход в курилку (ведёт во внутренний двор, абсолютный вип, только для вас и только сейчас, бла-бла-бла), а здесь — Lady’s room… — Без окон, без дверей полна горница блядей, — бормочет Череватый у меня за спиной. — Каменный мешок какой-то! Ну спасибо, Владик! Теперь мне самой хочется взглянуть на план эвакуации. Или хотя бы запомнить, как идти к выходу, а не в туалет. Олег реагирует быстрее меня: моя ладонь уже привычно в его руке, и он чуть сильнее сжимает пальцы. Это что-то вроде тактильной версии уже сказанного «не бойся, я с тобой». Тревожность откатывает, так толком и не накатив, пока мы кружим в поворотах плавно нисходящего коридора. Раз, два, три, ступенька… Зал достаточно камерный, и он наш, пока мы не решим покинуть этот элизиум. Весь периметр залит мягким светом диодов. Дима почти сразу теряется возле одной из картин едва ли не у входа. Рассматривает, как Пигмалион Галатею, с лёгкой улыбкой. Его тема: на картине изображена полуголая миловидная азиатка, в крайне провокационной позе демонстрирующая художнику все свои прелести. Она молода и явно горит желанием. Он стар и невозмутим. Но Матвеев уже мысленно занял его место — и явно не ради сеанса рисования. И даже не нанесения татуировки для… Об этом весьма красноречиво свидетельствует бледный румянец, проступающий вдоль его скул. Дима усмехается, совершенно безнаказанно касаясь пальцами шершавого, наверняка ещё пахнущего акрилом, холста. Хорни муд от Мило Манары. Где-то под потолком играет прилипчивая песня The Weeknd, расписанная в тройничок по мотивам его же сериала «Идол». Притом, наверняка заповторенная. Конкретно в этой горнице нет никого, кроме нашей странной компании, но Влад и тут оказывается почти провидцем. Флёр этого вечера будоражит меня всё основательнее. Мне хочется (слиться) осмотреться, а Оленю совсем не хочется меня отпускать, но администратор Сергей явно выбрал его контактным лицом. Нашёл, блин, самого взрослого! Я не сомневаюсь в том, что Александра это почти задевает: у него очень органично проявлен сложный микс из комплекса старшего братца и ущемлённого понта бывшего младшего. Мамин любимка. Олегу приходится отдуваться за всех. В конечном счёте, это была его идея. И его заказ. Но двоим из нас на вокзал, в лучшем случае, к началу шестого утра. Значит, пробудем мы здесь долго. А организационные моменты сами себя не выяснят, что уж. Так что… — Заяц, — он пристально смотрит на меня, подмигивая. — Ты далеко не убегай. Это смутно похоже на обещание, но я не хочу думать об этом сейчас. Чтобы продлить предвкушение праздника, не хочется открывать свой подарок сразу. Киваю в ответ. Почти сразу закрываюсь, — в такой-то компании, — скрещивая руки на груди. Но с Олегом это не прокатывает — он только криво усмехается в ответ. Ладно. Отступаю назад, и Сергей тут же начинает свой вкрадчивый бубнёж. Младший Шепс слушает, кивает и даже отвечает что-то, но продолжает смотреть на меня. Так, что почти неприлично. Но я ничего не могу с собой поделать: мне нравится, и я смотрю в ответ. Я помню, кто тут папочка. Мне не хочется, но уже пора бы повернуться к Оленю спиной, но в самый последний момент я чувствую, что прямо за мной кто-то стоит. Слышу шероховатый выдох и шипровый аромат (почти уверена, что это Love Shot, но я не очень хорошо разбираюсь в современных унисексах, ещё и нишевого звучания), играющий только близко у кожи — эта музыка рождается буквально из ниоткуда, на грани рецепторной чувствительности. Как и предчувствие прикосновения. Если я не врублюсь в него, разворачиваясь, он коснётся меня сам. «Скажи «дракон» — вот и он», — вспоминается мне присказка Олега. В тему. Это очень странное ощущение, когда все пять чувств обостряются настолько, что будто бы включают шестое. В моём случае оно называется воображением. В цепочку моих сугубо парфюмерных ассоциаций («Шипр»—«Русский лес»—«Саша») густо замешана логика, потому что я действительно знаю, кто пахнет тёмной замшей и горькими ягодами. Александр. Вместо того, чтобы обернуться, я делаю ещё один шаг назад, — чистое наитие, — и вот уже старший Шепс аккуратно (целомудренно) придерживает меня чуть повыше локтей. — Осторожно, — говорит он мне в самое ухо, и его низкий тембр похож на инфразвук, как никогда прежде. Я оборачиваюсь, чтобы успеть увидеть его ироничную усмешку. — Спасибо, Александр Оле… — Стоп, — произносит Шепс. — Перестань, Марго… Я не люблю эту вариацию моего имени, и он никогда прежде не называл меня так. Что ж, аналогия получилась доходчивой. Больше так не буду, уговорил. Александр всё ещё немного напряжён, и этот неоновый полумрак с неясным бормотанием на фоне — очередной раздражитель. Как цветные линзы в уставших за день глазах. Как перспектива бессонной ночи. Как, очевидно, предстоящее испытание. И как, быть может, моё здесь присутствие? — Саша, — послушно говорю «как надо». — Ты как? Он задумчиво смотрит на меня, склонив голову на бок, и я ловлю себя на мысли, что почти забыла, о чём спрашивала. Его странная, гротескная красота требует жертв: эффектный цвет глаз существенно скрадывает их выражение. Но этот взгляд, определённо, говорит мне: «я вижу, как он на тебя влияет, дурочка». — Сносно, — наконец, говорит он. И тут же вворачивает, не удержавшись: — Маргарита Юрьевна. Я по-прежнему держу руки скрещенными на груди. То, что Шепс зеркалит мою позу, меня не удивляет. Это что-то вроде информационной гигиены для нас обоих. Я почти уверена, что он хочет о чём-то поговорить, иначе не стал бы подкрадываться вот так. Но Саша всё ещё раздумывает о том, может ли мне доверять. Потому что это «что-то» касается не только его самого. Или вообще его самого не касается. Ты не экстрасенс, Заяц. Так что не стоит даже пытаться. Решаю быть собой. Это и самый простой, и самый сложный сценарий. — Маргарита Юрьевна здесь случайно, в отличие от тебя, так что… — Ну нет, — Александр (Саша) перебивает меня, но я не слышу в его голосе привычного уже раздражения от чужой глупости. При этом, он неотрывно смотрит куда-то поверх моего плеча. — И я могу показать тебе, почему. Если позволишь… Киваю. Могу ли я что-то ему не позволить? Он безошибочно считывает моё смятение и только (тонко) усугубляет его. Шепс делает шаг навстречу, всматриваясь в моё лицо своим фирменным тревожным взглядом, от которого мне обычно делается не по себе. Но сейчас я под впечатлением от других глаз — похожих и непохожих на его собственные. И это чертовски непривычно для меня самой. Тот взгляд, который я не могу ни развидеть, ни перестать чувствовать затылком — мой собственный ментальный анестетик. Ни слова не говоря и даже не взламывая моих защит, Саша разворачивает меня спиной к себе. В которой уж раз удивляюсь, откуда в нём, тощем, берётся такая силища. Он обхватывает меня прямо поверх всё ещё скрещенных рук (да плевать он хотел на мои попытки) и упирается в плечо твёрдым подбородком. Давит на меня. Больновато. В самый ответственный момент я зажмуриваюсь. Это не протест, а что-то вроде неконтролируемой реакции. Мне кажется, что я слышу полнокровные гулкие тоны Сашиного сердца даже через свой полупустой рюкзак. Шумный вдох у меня над ухом — и я чувствую, как моя спина леденеет. Это почти цыганский гипноз, но только в адаптированной версии. — Смотри, — говорит Александр так, будто всерьёз пытается вернуть способность видеть незрячему. Я многажды наблюдала его работу (а он работает) со стороны. Каждый раз, когда он делал что-то подобное, я мысленно упрекала его в излишней театральности. Оказавшись внутри действа, я всё воспринимаю иначе: все его слова и жесты становятся точными инструментами. Мне кажется (а может это всего лишь иллюзия), что моё сознание если не сужается, то фокусируется… — Смотри… — на этот раз его шёпот, лёгкий, как пёрышко. Будто Саша боится спугнуть мои мысли, выдыхая мне в ухо. — Смотри, смотри… Он не говорит, куда именно. Но этого и не нужно. Стоит мне открыть глаза, как я вижу перед собой Олега: он по-прежнему занят болтологией, но это не мешает нашим взглядам сцепиться снова. Предсказуемо. Он улыбается, и от его улыбки меня бросает в жар. — Братик мой… — низкий шёпот Александра становится почти нежным. Призрачный голос старшего брата, говорящего о своём младшем. — Как же он на тебя смотрит… Как загорается… И его большое сердце как будто больше не кровоточит… — он берёт вдох, а я чувствую, что вот-вот услышу что-то важное. — …Оленем его зовёшь, а он позволяет… Кому угодно втащил бы за такое, а тебе, снежинке самарской, позволяет, — Саша усмехается, и его едкая ирония впивается в меня, словно вампирский укус. — … Дружище твой… Так какая, нахрен, случайность, Марго? Окажись он сегодня в аду, он утащил бы тебя с собой… Просто потому, что очень этого хочет… Последние полгода, что ты с ним дружишь. Снова это неудобное имя. Слишком королевское, лично для меня. Лучше уж его чуть снисходительное «Ритуль». Тёплое. В самый раз для прелесть, какой дурочки. Хотя мог бы и прямо дурой назвать — это было бы легче принять, чем эту изощрённую подачу правды. Его стиль — высшей пробы. Больновато. Я пытаюсь овладеть собой, но Шепс довёл-таки меня до слёз. Они готовы вот-вот сорваться с ресниц, и я почти не дышу, пытаясь удержать их. Тщетно. Опускаю лицо, чтобы никто не заметил моего дождливого настроения. И успеваю заметить, как две крупные (грозовые) капли расплываются на тыльной стороне ладони Александра. Почти перламутровое на почти белом. Вижу, как дрожат его пальцы. — Ты не веришь в нашу дружбу, — говорю бесцветно, потому что слова будто бы саднят у меня в горле. — Малышка… — он выдыхает это обезличенное обращение почти с той же нежностью, с которой только что говорил о брате, но делает только хуже. Слёзы делят моё лицо на три части снова. — Я охотно верю в то, что ты ему друг. Серьёзно! Ты всегда в рамках и держишь дистанцию… Всегда, но не сегодня. Так подумай ещё и о том, каково ему быть только другом, если… — Шепс захлёбывается эмоциями, и его голос сходит почти в ноль. Но я слышу каждое слово, как если бы это были мои собственные мысли. — … Если он смотрит на тебя вот так. Ты здесь, потому что все его мечты однажды сбываются. Можешь считать это случайностью, если хочешь. Только давай, не реви… — Угу, — шмыгаю носом, в надежде, что Олег не заметит. Но какой там… Даже сквозь призму слёз я вижу, как он неуловимо меняется в лице, отвлекаясь от своего назойливо-монотонного собеседника. Чувствую себя виноватой, и это пока что худший момент вечера. Мне горько и даже немного обидно, но Лёлик точно ничего такого не заслужил. Мой Лёлик. Произношу это впервые, пока что про себя. Пытаюсь осмыслить, и это странно даже на вкус. Странно, но приятно… — Как закончится этот вечер? — неотвеченный ранее, этот вопрос всплывает будто бы сам собой. И я озвучиваю его совершенно бездумно, без единой надежды на то, что Александр даст мне ответ. — Ты серьёзно? — интересуется старший Шепс. — Очевидно же… — Саш! Не смей, слышишь?! Олег, не сходя с места, не просит, а настаивает. И громко. — Я никому ничего не обещал, — огрызается старший брат. Но он больше не давит на меня и в прямом, и в переносном смысле. Ещё момент, и Александр отпускает мои плечи, тут же принимаясь растирать собственные ладони. Ледяные. Как и поэтичный эпитет (снежинка самарская), которым он меня наградил. — Обещал я, — говорит Олег. — И я же прошу тебя… Не лезь, пожалуйста! — Да больно надо, банальщину всякую озвучивать… В этом весь Александр Шепс, разгоняющийся от подкупающей лояльности до ярости белого каления секунд за двадцать. Совершенно неожиданно (для меня) ситуацию спасает Череватый. Он буквально вклинивается между Олегом и его незадачливым собеседником Серёжей. — Что насчёт пожрать? — без обиняков интересуется Влад. — Вы бы нам прислали кого-нибудь с меню, пока кухня работает, милчеловек… — И чтобы без контактного зоопарка, желательно, — тут же включается в диалог старший Шепс. Он действительно не настроен на общение с кем угодно, кроме нашего импровизированного ковена. Череватый только качает головой, бормоча что-то под нос. А потом говорит уже громко и для всех: — Да кто с тобой добровольно контактировать захочет, ирод? Нормально всё будет, не парься! — чернокнижник хлопает младшего Шепса по плечу, уверенно задавая направление движения. — Олежа, шевели плавниками, давай. Дядя Владя сейчас сам всё порешает… Вопреки моим ожиданиям (опасениям) Олег идёт не к брату, а сразу ко мне. Просто подходит и молча обнимает за плечи, позволяя уютно уткнуться лбом в основание его шеи, прямо у расстёгнутого ворота рубашки. — Ну какая я снежинка, Олень? — спрашиваю, обхватывая его за пояс. Вдыхая его запах и не имея ни малейшего желания выдыхать. Мне кажется, что это риторический вопрос. Но Олегу есть, что сказать. — Самая красивая, Заяц, — отвечает он, целуя меня в макушку. — Моя снежинка… Я слышу улыбку в его голосе. Мне тепло. И я таю. Кажется, моё место силы — здесь, в его руках. Моё место… — Ну, ты чего? — раздаётся над ухом, будто бы в ответ на мои мысли. Меня сперва окутывает бархатом слишком уж узнаваемого тембра, а потом обнимают ещё одни руки. — Обиделась на меня? Рита… Улыбающийся как ни в чём не бывало, Александр прихватывает за плечи нас обоих привычным для него широким примиряющим жестом. Смотрит то на меня, то на брата, очевидно, ожидая словесной индульгенции. Олег фыркает, усмехаясь. — Странно, правда? — Странно, что твоя аудитория, — он говорит это слово максимально едко, и Олег фыркает снова, — уже пару недель мусолит твоё заявление насчёт гипотетической несвободы твоего сердца. Мама тоже в интриге. А вот твоя ненаглядная, меж тем, ни сном, ни духом… «Снежинка самарская», — говорю я про себя, возвращая Саше его роскошный эпитет. — Короче, ты поняла? — говорит Олег, намеренно перебивая, да ещё и обращаясь ко мне. — Теперь он за меня взялся. Добро пожаловать в клан, Заяц. Шепсы — они такие. Александр только закатывает глаза. Его запал пассивной агрессии временно исчерпал себя. Судя по улыбке, которая всё ещё кривит его губы, против приглашения меня в клан он не возражает. Это волнительно, и я снова прячу лицо на груди у Олега. — Такие вы дурные, я не могу… — говорит Шепс старший, снова обнимая нас обоих. Мой последний антидот превращается в плацебо без всякой магии. *** Влад действительно решает. Минут через пять Сергей уходит, но почти сразу возвращается с меню и официантом, который остаётся мяться у входа в зал, бездумно пялясь на ту же картину, что не так давно изучал Матвеев. Интереса к сюжету у него — ноль целых, ноль десятых. Простая попытка скрасить томительное ожидание. Мы усаживаемся за стол в дальней части зала, проваливаясь в лиловую мякоть низкого углового дивана. Снимаю, наконец, куртку и забираюсь ближе к стене, рядом тут же падает Олень. Мы держим дистанцию, предписанную приличиями (зачем?), но его рука мгновенно ложится на диванную спинку у меня за плечами. Череватый вдумчиво изучает плотные страницы меню из текстурированного картона. Традиционно в подобных заведениях всё в формате «быстро и просто», оттого поесть можно, разве что, картошки с бургерами. Но чернокнижник явно настроен отыскать чего погорячее. — Что ты там высматриваешь-то? — интересуется Дима, не отрывая взгляда от винной карты. — Томлёного молодого бобра под чесночным соусом, — говорит Саша, усмехаясь. — Практически, — невозмутимо парирует Влад. — Олежа, ты как? Борщ будешь? — Борщ? — переспрашивает Олег. И неожиданно выдаёт: — Сегодня я пас, пожалуй. — Малыш, ты не приболел? — интересуется старший брат, едва сдерживая улыбку. Впрочем, серьёзнее он от этого не выглядит. — Нельзя просто вот так взять и отказаться от борща! — Ммм… Ну уж ты-то прекрасно знаешь, что я люблю домашний, а не столовский. — Кто ж его не любит, дорогой ты мой человек, — поддакивает Череватый. — Но сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет. Так что я, пожалуй, мандану столовского. — Ну, для тебя это суррогат семьи, может, — пожимает плечами Олег. — Да счас, — отмахивается Влад. — Просто очень жрать хочется. А супружница моя уважает на солонине борщец сварить, по бабкиному рецепту. Очень страшное колдунство! — Череватый смотрит на меня поверх меню, улыбаясь. — Ритка, ты как? Борщ любишь? — Обожаю. Постный, с черносливом и фасолью, — говорю я чистейшую правду. — С черносливом?! — в голосе Матвеева, неожиданно (как и всегда) включающегося в беседу, слышится неподдельное удивление. — Во «Вкусвилле» заказываешь? Как там Саша сказал? Зумер-чернокнижник? Оно и видно. — Сама варю, Дим… Когда время и силы на готовку остаются. Олег смотрит на меня с нескрываемым умилением. Я прикусываю язык, но уже поздно — и так проговорилась, хозяюшка. — Всё, ребят… Я женюсь, — сообщает он с придыханием. Олень-стендапер, блин. Александр в который уж раз прикрывает глаза ладонью, смеясь. А я напрягаюсь. — Потёк клиент, — комментирует услышанное Влад. — Я ж говорю, страшное колдунство — эти ваши борщи домашние… То ли дело столовский — просто, блядь, еда. — Череватый, усмехаясь, врубает знакомый всем по десятку Готзалов чуть сварливый тон. — Женится он, я не могу… — Ну, блин, Влад! Это была просто шутка, ладно? И вообще… Лично я варю борщ только по вдохновению, и это так себе задел для брака, — пытаюсь успокоиться сама и урезонить Череватого, но он, как водится, только раззадоривается, посмеиваясь. Он единственный из присутствующих женат, и готов козырять этим. — Женилка-то выросла? Или только шнобель фамильный? Александр выглядывает из-под фейспалма, поигрывая желваками. Он явно может докинуть подколок, а может и осадить дискуссию. Но он не делает ни того, ни другого. Просто смотрит. Может, даёт младшему брату возможность самостоятельно раскидаться. Может, просто анализирует услышанное, подбирая слова для собственного эффектного выхода. Олег улыбается. Я выдыхаю, придвигаясь к нему, чувствуя, как залипаю на ближней орбите, не в силах оторваться. Он почти незаметно (и кого мы хотим обмануть?) роняет ладонь на моё плечо, ласкающим движением проходясь до локтя и обратно. Лицо Череватого взрезает треугольная улыбка чёрта. Как и всегда, когда он сыплет своими крестьянскими прибаутками и сеет раздор. Конкретно сейчас он жаждёт реакции на свою провокацию. — Я не пойму, ты помериться хочешь, Курносик? — интересуется младший Шепс с немалым таким воодушевлением. Вполне в их семейном стиле. — Так это легко устроить! Правда, страшно тебе комплексов навешать. — Ой, уже боюсь, Буратино! Уверен-то, что девка за тебя пойдёт? Матвеев фыркает. Слово «девка» задевает его, но не меня. Я-то знаю, что это у Владика фольклорное. Да даже если бы и было иначе — пусть. Чтобы ситуация разрешилась, не переходя в конфликт, она должна быть доведена до абсурда. Кончик «фамильного шнобеля» чиркает меня по щеке, когда Олег выдыхает мне в ухо своё любимое: «Я это утверждаю». Он прихватывает губами мочку, — всего на пару секунд, — и я чувствую это волшебное (телесное) электричество снова. Люблю заскоки Оленя, но сейчас он намеренно перебарщивает. Не знаю, от чего меня забирает больше: от недвусмысленной эротичности контакта или от безапелляционной уверенности этого его заявления. Но ситуация, изначально бывшая шутейной, окончательно перестаёт быть смешной. По крайней мере, для меня. — Он уверен, ты зря сомневаешься, — я беру паузу, чтобы увернуться от новой порции весьма милых (и почти невинных) приставаний Олега. Мне нужно взять себя в руки, наконец. И я честно пытаюсь это сделать. — Если мне понадобятся услуги свахи, что вряд ли, то я, так и быть, попрошу тебя, Владик. — Ну брешешь же, — так же точно, на усмешечке, отзывается Череватый. Неопределённо, но я прекрасно понимаю, о чём он. Всё. Раунд. Проехали. Выдыхаем. — Дима, что там у нас по напиткам? — спрашиваю, намеренно игнорируя пристальный (проверяющий) взгляд Влада. Не-а, не угадал, эту тему мы дальше развивать не будем. Даже если кто угодно из вас уже почувствовал, что она меня триггерит. Формализация отношений, клятвы и обязательства… Звериная серьёзность бытия, которой я стараюсь избегать. Я слишком хорошо знаю, что в Подлунном мире всё — не навсегда. Оттого всё, что маркировано как «серьёзные отношения», даётся мне нелегко. Да, я боюсь быть счастливой, Олень. Потому что боюсь боли, которая приходит после. Но ты был прав и в другом: ты мне очень нравишься — здесь и сейчас это сильнее меня. Матвеев то ли интуичит, то ли просто рад стараться испортить Череватому обедню. В любом случае, я благодарна ему за более чем естественную реакцию на мой вопрос. Он откладывает изученную вдоль и поперёк винную карту (она, так-то, на порядок меньше, чем меню), после чего выдаёт резюме: — Ну, знаешь… Я бы выбрал водку. Вискарь здесь ни о чём, не колой же его запивать? Коктейли откровенно дамские, пардон. Хотя, о чём я… Все эти алкогольные миксы изначально заточены под любовь девочек к сладкому, яркому или фруктовому, — улыбается чернокнижник. — Ноблес оближ, Маргарита! Чистого спирта, как завещал нам классик, тут нет. Потому, я бы предложил даме водку. По крайней мере, она классная. — Дама или водка? — всё не унимается Череватый. — Обе две, — Дима изображает учтивый кивок, чтобы это можно было считать чем-то вроде сдержанного комплимента. Как и цитату из бессмертного булгаковского шедевра. И это даже приятно. — Водка так водка, — соглашаюсь, пожимая плечами. В самом деле, я же не королева. — «Пить так пить», сказал котёнок, — скупо комментирует старший Шепс, и в его тоне сквозит снисхождение такого сорта, будто он всерьёз собрался перепить робкую старшеклассницу. Ну-ну, Александр Олегович. Зато всем снова смешно, как будто никто и не цапался каких-то пять минут назад. — Вы готовы сделать заказ? — как нельзя кстати выплывает Здравствуйте-меня-зовут-Виталий-я-ваш-официант. И мы готовы. У нас в заказе всё просто и понятно: много мяса для всех, четыре «Цезаря» (звучит, почти как название книги Стефана Цвейга) для шестьдесят третьего региона, винегрет и одинокий борщ Череватого. И водка, конечно же. — Может быть, сок? — предлагает Виталий, уточнив заказ и посматривая на меня. — Апельсиновый, — говорим мы в один голос со старшим Шепсом. Который вскидывает брови, но всё-таки улыбается. В заказ падает наш цитрусовый дубль, после чего Виталий удаляется, обещая начать с холодных закусок. Но первым на столе появляется запотевший водочный штоф с выводком аккуратных стопок. — Маловато будет, — Влад скептичен, как и всегда. — С учётом мамонта, которого мы им велели на стейки порубить. — Так повторим, — уверяет его Олег. — Лучше скажи, на кой тебе винегрет? Перед борщом… — Всё тебе скажи, Олежа… — Череватый скрещивает руки на груди, откидываясь на спинку дивана со своей ехидной улыбочкой. — Там, где я родился, принято водочку закусывать либо манной кашей, либо винегретом. Первая выходит легко, а второй — красиво, — цитирует он сервированный под народную мудрость бородатый анекдот. И, не удержавшись, добавляет актуальной повесточки: — Как та гадская вышиваночка… Сам же первый начинает ржать с собственной шутки. Его нарочито крестьянский юмор слишком тонкий, чтобы быть подлинным, но надо признать, что вворачивает что-то такое он мастерски. Потому угораем мы все, без исключения. Всё же, у нас не самая плохая компания и для поругаться, и для посмеяться. То ли дело пение, которое заявлено обязательной частью программы. Для меня релакс в обществе Сильнейших в новинку, но я почти уверена, что Душный Костик и Приторная Виктория так точно не развлекаются. И слава всем богам. *** Ближе к середине вечера борщ съеден, а в центре стола греется второй штоф. Джаст эс плэнд. Мы, наконец, достаточно разогреты, чтобы перейти к вокальным увеселениям. В самый разгар обсуждения, что именно и кому нужно спеть, я сливаюсь. Мне нужно в дамскую комнату и, желательно, вспомнить путь туда и обратно без обращения к вездесущему Серёже. У меня есть серьёзные подозрения, что он дежурит в коридоре у двери, во избежание «контактного зоопарка». И я почти не удивляюсь, обнаруживая, что так оно и есть. Выхожу из зала под его пристальным взглядом: надеюсь, он смотрит так, чтобы гарантированно запомнить меня, а то я всерьёз рискую не пройти его придирчивый фейсконтроль. Впрочем, он почти сразу же одаряет меня дежурной улыбкой человека, чья работа — не мешать отдыхать другим. — Налево и прямо, — инструктирует он меня без единого вопроса с моей стороны. — Мерси, — говорю я, закладывая указанный курс. Я искренне благодарна ему за максимально тактичное участие, но понятия не имею, почему именно по-французски. Во мне четыре стопки, но сегодня тот самый (странный) день, когда нервничаешь так, что ни в одном глазу нет — сколько ни выпей. Прохожу через короткий, но слабо освещённый зеркальный холл. Он похож на тупик, но это оптическая иллюзия: в одном конце вход в туалетные комнаты, в противоположном — выход в ту самую вип-курилку. Пожалуй, без подсказки персонала здесь и не разобраться. Правда, в этой части здания как будто нет ни души, хотя такое решительно невозможно в любом из заведений Города, который никогда не спит. Зеркала со всех сторон, и они множат мои отражения, отчего делается немного не по себе. Классический зеркальный коридор, в силу недостаточного освещения, напоминает мистический портал. Прикольно… Концентрация необъяснимого в моей жизни повышается. Ну, или снижается моё критическое мышление. Третьего не дано. Оказавшись в туалете, я слышу неясный фоновый гул, свидетельствующий о присутствии в здании и других посетителей. Никакой мистики, мы здесь по-прежнему не одни. И от этого как будто спокойнее, но и это не более чем иллюзия. Покончив с тем, зачем я здесь, склоняюсь над раковиной. Мои ладони пахнут влажными салфетками, а лицо в отражении кажется мне почти незнакомым. Неоновый демон. Как будто Рита превратилась в Марго. Серо-голубые глаза почти всегда хамелеоны: мои становятся однозначно серыми в этом полумёртвом освещении, которое здесь везде. Это красивый мерцающий серый, подсвеченный полукруглыми бликами, и я залипаю, почти что любуясь. Поправляю волосы, убирая непослушный угол каре за ухо. Прохожусь мокрыми ладонями вдоль бледных щёк с россыпью веснушек. Мои уши по-прежнему ощущаются пылающими. Я где-то слышала, что это — признак того, что кто-то думает или говорит о тебе. Кто бы это мог быть, а, Рит? Самарская снежинка. Теперь колючие слова заходят, как комплимент. Я повторяю их вслух, но память воскрешает отнюдь не то, что сказал мне Саша. Самая красивая. Моя снежинка. Мой Лёлик. Мне так хочется улыбаться, что я на мгновение закусываю губы. Впрочем, почему нет? И я улыбаюсь. Позволяю себе. Нужно возвращаться, чтобы не пропустить первую песню. Мысль о том, чтобы снова нырнуть в зеркальный коридор, бодрит. Запускает воображение. Что там обычно высматривают? В голову лезут только разные глупости, вроде… Суженого. Но сейчас ведь не Сочельник. Ближайший праздник так и вообще Самайн — быстрее увидишь чёрта. Или Толика. Окей. Может, четыре шота делают своё дело, но я думаю о том, что первая мысль — всегда самая верная. И она почти кажется мне забавной. «Ну что же… Суженый, приди», — бормочу себе под нос, толкая дверь, ведущую в иллюзорный портал. Мне смешно и нервно, и я сама нагоняю на себя жути, но отважно впериваюсь в противоположный конец коридора, теряющийся в полумраке, вибрирующем от мерцания множащихся отражений. Я готова повторить свой самопальный призыв, когда моё взбодрённое зрение выхватывает из общего фона тёмный силуэт. Он движется ко мне, — и к свету в центре холла, — а я судорожно пытаюсь сообразить, что же мне следует делать дальше. Может, именно поэтому и не сразу понимаю, что это Олег. Он в куртке, а значит, возвращается из курилки. Но мне не так уж легко отделаться от эффекта отражений и… совпадений? — Эй… — меня потряхивает от смеси адреналина с неразрешившимся напряжением. — Напугал меня! — Детка… — глухо говорит он, завладевая моими ладонями. — Так себе место для ритуала ты выбрала… Раз уж на то пошло, — он укладывает их к себе на грудь под распахнутой курткой с явным намерением хоть немного согреть. — Тебе стоило бы сказать что-то вроде: «чур меня». Только я всё равно никуда не исчезну. Он такой серьёзный, что вся моя «игра в магию» выглядит нелепым ребячеством. От него пахнет сигаретами и уличной свежестью, помноженной на мятный выхлоп, в котором отчётливо слышится и алкоголь. В нём те же четыре шота, может, пять. Но его так же, как и меня, слишком сильно колбасит от собственных эмоций. — В следующий раз, когда тебе захочется по-серьёзке поиграть с зеркалами, спроси меня, как. Договорились? И нифига это не просьба. Больше похоже на выволочку. — Девчачьи гадания считаются за «по-серьёзке», папочка? Мои импровизированные извинения заходят, как надо. Олег усмехается: мои руки остаются лежать у него на груди, а его ладони медленно, но уверенно перекочёвывают в задние карманы моих джинсов. Снова. — Пиковую даму вызывала или Жвачного гномика? И как, Заяц? Увидела, кого хотела? Это всё такая глупость, что мне уже стыдно. — Только тебя, Олень, — вздыхаю, признавая очевидное. Какой запрос, такой ответ, блин. — Что, не гожусь? — интересуется он, и я понимаю, что он и так обо всём догадался. В его голосе звенит какая-то грустная ирония, и я реагирую на это даже быстрее, чем успеваю осознать суть, стискивая его плечи. — Лёлик… — выдыхаю, чтобы вдохнуть побольше его удивительного запаха, касаясь лицом его волос. — Мой Лёлик… Сказать то, о чём уже нет никаких сил молчать, легче, чем кажется. Я не могу этого видеть, но уверена в том, что он улыбается. — Рита… — Олег берёт меня за талию, скользит ладонями вниз до бёдер, а потом притягивает ближе, и я только крепче вцепляюсь в него в ответ. — Вот вечно ты норовишь спетлять от меня… Пойдём, покурим? Ну или просто посидишь со мной, пока я покурю… Я так же точно не готова отлепиться от него прямо сейчас, поэтому молча киваю. Перебить убийственную сладость момента сигаретной горечью, хотя бы и в формате пассивного курения, не такая уж плохая идея. Что-то вроде ещё одной практики, позволяющей вернуть рассудок в растревоженное эндорфинами тело. Но это не точно… Все зеркала в периметре отражают нас, умножая весь этот незамутнённый восторг почти на бесконечность. Это очень похоже на счастье. Тем страшнее… Но я позволяю себе и это. На улице свежо, и Олег снова хочет снять куртку, чтобы отдать её мне, но я протестую. В углу стопкой навалены прокуренные пледы, и я беру один из них, чтобы постелить на не слишком высокий парапет и устроиться сверху. Младший Шепс прикуривает, меланхолично наблюдая за моими приготовлениями. Пригласительно хлопаю рукой по свободному месту подле меня (запрыгивай), но он хитро улыбается, отрицательно качая головой. Не так. Его сигарета зажата в углу рта, а длинная чёлка спадает на глаза — моё сознание будто замыливается от этого зрелища. Он подходит (вплотную), и кладёт ладонь на моё колено, тут же соскальзывая вверх по бедру. Затягивается, а потом вместе с дымом выдыхает: «Впусти меня». Послушно впускаю его между коленок — и Олег притягивает меня к своей груди, прикрывая от ветра полой куртки. Целует в макушку (опять), и я почти растекаюсь от нежности, вцепляясь в ремень его джинсов. Сжимая его бёдра своими на чистом рефлексе (и совсем немного от холода), слыша, как Олег судорожно втягивает воздух через нос. — Есть вопрос про зеркала, — начинаю разговор, чтобы хоть как-то начать думать, а не только лишь чувствовать. — Валяй, я весь твой, — глухо доносится сверху, и я, кажется, вообще забываю дышать. — Расскажу, что смогу. — Он глупый, как и мои девчачьи гадания, — предупреждаю заранее, но совершенно напрасно. Шепс только посмеивается. — Просто подумай о том, что случайности неслучайны, — советует он. — И давай уже, спрашивай… — Я ни черта не смыслю в зеркальных коридорах, порталах и прочих таких вещах. Но блин, Лёлик! Скажи мне, почему собственное отражение можно поцеловать всегда только в губы? Он смеётся, но я же предупреждала. — Детка… Я так понимаю, ну её, ту физику-оптику? Корпускулярно-волновую теорию света тоже на хер? Хочешь простого объяснения необъяснимому? Узнать, в чём тут магия? Я киваю, упираясь лбом в его грудь. — Прямо сейчас я готова отречься, как тот Галилей, даже от закона всемирного тяготения… Да и от всей физики, кроме той, что между нами, Олень. — Разве мы с тобой прямо сейчас не прямое его доказательство, Заяц? Мне нечего сказать, потому что он прав. Но мне крайне интересно, как он ответит на мой дурацкий вопрос, родившийся в моей голове там, в дамской комнате, когда я с восторгом пялилась на себя. Для нас обоих это всего лишь игра. Очередной повод подышать дымом вместе ещё пять минут. Если для этого вообще нужны какие-то поводы. — Так что не так с зеркалами, Шепс? — я настаиваю, и он сдаётся, не особенно сопротивляясь. Олег чуть отстраняется, но только для того, чтобы лучше меня видеть. Смотрю на него снизу вверх — и это немного странно, наблюдать его улыбку с этого ракурса. Он улыбается, как крадущийся тигр. — Заставляешь меня чувствовать себя наёбщиком, не стыдно тебе? — спрашивает, мягко прихватывая меня за подбородок и будто бы невзначай касаясь моих губ большим пальцем. — Скажем так… Зеркала просто придумали мужчины, и они отражают наши сугубо мужские желания. Как тебе такой ответ? — Слушай, ну это почти логично… — Встречный вопрос, Заяц, — говорит Олег. — Так какую же часть своего отражения ты поцеловала бы, дай тебе бессердечное зеркало такую возможность? — Так ты экстрасенс или наёбщик? — привычно спрашиваю я. Он закатывает глаза, одними губами выдыхая вполне отчётливое: «сучка». Впрочем, не переставая улыбаться. Ему нравится. — Я? Папочка. Закрой глаза… Он не просит, нет. Прямо таки велит. Через мгновение его горячие от сигареты губы по очереди накрывают мои сомкнутые веки. И это десять из десяти.