Прекрасное далеко

К середине осени все еще было довольно жарко, что было довольно приятным дополнением к журналу огонек. Помимо этого относительная редкость дождей также складывалась на времяпрепровождении тех, кто осел в загородных домах и коттеджах. Впрочем, ночные морозы случались все чаще и чаще, а зелень начинала желтеть и облетать на землю. Посему, медленно, но верно начинался отток местного населения в города. Дело было в том, что во многом даже такие дорогие и буржуазные дома использовались всеми этими «сливками общества» в качестве дач, на которых просто можно было задержаться подольше.       Те же, кто оставался в этих местах и в осеннюю непогоду, и даже в зиму были в большинстве своем обслугой, которая жила в далеко не самых лучших условиях, но жила, справедливости ради, лучше своих коллег проживающих в городах. Эти разнорабочие, садовники, электрики и дворники были народом довольно странным, среди них имелись и те, кто с трудом говорили на местном языке, и бегущие от перипетий судьбы, и просто люди совершившие когда-то роковые ошибки, стоившие им не только сколько-то лет жизни, но и дальнейшей судьбы. Однако, среди всех этих круглогодичных жителей этого оплота богатства и роскоши была и одна крайне выделяющаяся из большинства подобных себе особа.       Сильвия Викторовна Энгельхарт, эта самая дама, жила в своем «имении» круглый год, и причина тому была довольно нетривиальная. Банальное отсутствие альтернативы привело ее к влечению довольно меланхоличной жизни, не имеющей в себе особых прикрас, но и отличающейся нарочитым спокойствием. Особенно в таком времени ее радовало то, что можно было отдаться своей работе без лишнего шума и гама исходящего из жилищ более безрассудных соседей, что прожигали свое существование за пьянками.       Впрочем, жизнь фрау Энгельхарт не всегда была такой. В своей юности, будучи наследницей довольно богатой фамилии ведущей свои корни толи к австрийским герцогам, толи к обрусевшим немецким князьям, а то и ко всем сразу, юная Сильвия могла податься в любое дело, которое захотела бы, и таким пристрастием для нее стала журналистика. По какой-то мистической причине известной наверняка только одному богу, Сильвию до безумия интересовали темы так называемых локальных войн. Все те гражданские войны, о которых мы лишь изредка слышим по телевизору, лишь тогда когда они случаются совсем уж у порога нашей двери или когда каким-то чудом они решаются при помощи нашей помощи поглотили юную девушку. Бесконечные поездки в Африку и на ближний восток стали ее рутиной, апофеозом которых в студенческие годы стала дипломная работа о трудностях журналистики в условиях африканских войн.       После вуза, она занималась этим странным делом всего лишь четыре года, пока ее карьера не закончилась трагической точкой. Похоронив где-то на окраинах Балканов своего любимого человека, и едва не сгорев заживо из-за коробки сигарет в багажнике их авто, Сильвия оставила свои амбиции освещать войны и вернулась в родную Москву, где на заработанное состояние и заимела коттедж, да пристроилась преподавать журналистику в ВУЗе, который сама заканчивала.       Единственным напоминанием о прошлой профессии, от которого она не смогла отказаться, стала ее выработанная за годы привычка смотреть сводку новостей о локальных конфликтах по утрам, и поэтому все новости о напряженности в Норвинске, были известны фрау Энгельхарт, хоть уже и не имели какого-то особого значения, а были привычным утренним фоном для одинокого завтрака.