сатириазис

суббота. вова скалится своими отвратительно белыми зубами в приветственной улыбке. между ними зажата коричневая самокрутка — пахнет очень явно не табаком. тут всегда накурено, и ничего удивительного в этом нет; иногда казалось, что вова родился, скручивая косяк. бухаров пропускает эла в полупустую холодную квартиру и, чуть покачивая худыми бёдрами, удаляется в кухню, которую видно из крошечного коридора.  гусейнов не удивлён голым ногам и торсу, он, если честно, вову уже и не помнит полностью одетым. чёрные трусы были максимальной его одеждой в последний год, что эл его видел.  сама квартира маленькая, но потолки тут высокие и желтоватые от непривыкших к стерильности соседей сверху, а стены побелённые и с трещинами повсюду. за отвалившейся штукатуркой виднеется зелёная краска подъездного оттенка, со временем въедающаяся в мозг. из мебели в кухне был деревянный крашеный в белый цвет стол да табурет на трёх ногах. из посуды — электрический чайник, купленный на барахолке, две стеклянные кружки, в одну из которых бухаров стряхивал пепел от сигарет и самокруток, одна глубокая тарелка, столовая ложка, вилка и кухонный нож. холодильника тут не предполагалось, морозилки и подавно. он не роняет ни звука до тех пор, пока гусейнов не переступает воображаемый порог кухни.  — можешь руки мыть и идти в спальню, я сейчас докурю и приду, — буднично произносит вова, забравшись с ногами на узкий подоконник.  в спальне письменный облезший стол и кровать, которая на самом деле была матрасом на двух поддонах. по стенам тянулись гирлянды, тёмными вечерами не грея тёплым светом, а основное освещение под потолком давным-давно не работало по неизвестным науке причинам. паркет в спальне скрипел, казалось, ещё больше, чем во всей остальной квартире, а ещё старый покосившийся шкаф не выглядел очень безопасно, — и хранил в себе несколько больших секретов, — но там было уютнее, чем в остальной квартире; быть может потому, что гусейнов и бывал тут гораздо чаще, чем в других комнатах. кстати, тараканов эл здесь нигде ни разу не видел, быть может, потому, что и еды он здесь тоже нигде ни разу не видел.  но эл в спальню не идёт и садится на неуверенную в собственной устойчивости табуретку, опираясь спиной о белый шкафчик под раковиной в столешнице. не самое надёжное положение, так что если табуретка его подведёт, то можно удариться ещё и головой, а не только задницей или спиной. — да я не за этим, — отмахивается гусейнов, и только сейчас понимает, что выглядит в глазах собеседника крайне глупо. он и в своих сейчас сильно умным-то не выглядит, если быть честным. у них был секс без обязательств. по крайней мере, так они вслух решили между собой ещё два года назад. идрак называл это «долбоебизмом» и говорил о том, что общение с наркоманом-нимфоманом ни до чего хорошего не доведёт, а эл постоянно поправлял его, говоря о том, что у мужчин это называется сатириазис, и вообще, трава не так уж и сильно плавит мозги. мирзализаде это никогда не переубеждало, он только добавлял, что "сатириазис" звучит ещё хуже. как будто очевидная болячка, передающаяся половым путём, коих — он был уверен — у бухарова было предостаточно, а гусейнов только и рад ходить их подхватывать. ещё эл думал о том, что то, чем они друг с другом занимались, «сексом» назвать было сложно. вова всегда красиво выгибался, перебирая руками по простыне, и вился виноградной лозой под ним, не сдерживая томные стоны, но это был не секс. в понимании эла «секс» это что-то по любви, после двух лет отношений в брачную ночь, хотя бы из-за обоюдной симпатии или типа того; они же с бухаровым скорее трахались. вова, в целом-то, и не похож был на «секс» или «страсть», скорее на «животное желание», когда обоим хочется то ли просто сношаться, то ли просто сношаться именно друг с другом, но сути это не меняло: без регулярных, как по расписанию, встреч, вскоре кто-то начинал мысленно на стену лезть от нехватки внимания. очень часто этим кем-то становился эл, и только изредка первым писал вова, как ни странно. всё потому, что никто никого точно не любил, и вместо трёх заветных и ожидаемых всеми слов между ними были три грязных и обществом порицаемых: секс без обязательств. а то, что гусейнов сейчас сюда притащился лишь потому, что дома стало пусто и что-то ударило в голову — это совсем другое. ему вова не был нужен, он вове тоже. может быть, просто вове был нужен не он, но об этом подумать было время, которое эл успешно проебал, когда ехал сюда сорок минут и засомневался лишь на минуту, стоя в пробке. — а за чем? — бухаров свешивает с подоконника длинную ногу и оборачивается на гусейнова, вскинув одну бровь. выдыхает дым, смакуя на языке приятное вкусовое ощущение, и стряхивает в кружку пепел. — просто, — всё так же глупо отвечает эл, поджимая губы.  — просто даже вороны не каркают, — хмыкает вова, улыбаясь и отворачиваясь к окну. гусейнов с ужасом ловит себя на том, что подтверждает собственные мысли о том, что бухаров красивый. он на столько непозволительно худой, на сколько притягателен в глазах эла, а худой он в достаточной мере, чтобы с расстояния одного метра можно было пересчитать его рёбра.  его бледному телу идут оранжево-красные оттенки нынешнего раннего заката, но ещё больше идёт быть раздетым и утреннее бело-жёлтое солнце. в моменты, когда эл оставался у него до утра, — их было не так и много, поэтому все были в отдельной папке в памяти, как фотографии в бумажном альбоме, — он точно также сидел на этом самом подоконнике, свесив одну ногу и поджав к себе другую. тогда вова казался нимфой, белизной кожи отражающей свет и только им освещающей комнату. в его волосах вороньего цвета путались и навсегда терялись солнечные лучи, смешиваясь с теми местами, где вчера в них были пальцы эла. ресницы же скрывали карие глаза, которые при поднятии взгляда вмиг становились чёрным чаем с молоком, а не тёмным шоколадом. это было время, когда элу необъяснимо сильно хотелось невесомо и почти незначимо целовать вовины плечи. или не его плечи, а чьи угодно. или его руки и запястья. или вообще кого или что угодно. или всё-таки целовать вову? они друг друга не любили, а потому и целовать друг друга им было не положено. такие рамки вслух обговорены не были, — хотя надо бы, а эл забыл спросить в самом начале, потом же стало не к месту и поздно, — но гусейнов их остро чувствовал всегда, когда переступал порог квартиры бухарова. для вовы касаться его тела руками было не запрещено, даже приветствовалось более, чем обычное рукопожатие, но он никогда и никак не целовался. поцелуи являлись чем-то настолько откровенным и интимным, что были им обоим друг с другом недоступны, это ясно, как дважды два. в воздухе над кроватью, вместе с облаком накуренного дыма, висело невидимое, но ощутимое правило: водить носом по шее, тянуть за волосы и цепляться пальцами за бёдра, но никогда не касаться губами. эл не знал, специально ли это было, и если да, то только ли с ним, но и не спрашивал. понимал, что ему так нужно, а потому как не лез, ведь, будучи друг другу никем, не принято спрашивать что-то очень личное. гусейнов всю его красоту и непонятное поведение замечал каждый раз, но никогда ничего не говорил. и замечал только потому, что очень много раз видел вову обнажённым, — это красивое слово бухарова не касалось, ему больше подходило «без одежды» или «голым», но, мечась между «нагим» и «обнажённым», эл в своей голове почему-то в этот раз выбрал именно последнее, — и, кстати, это только какое-то эстетическое наслаждение, конкретно на вове ведь мир не заканчивается. не один же он на всей планете с таким телосложением, просто так случайно совпало, что именно такое гусейнову и нравится, и совершенно случайно это обнаружилось именно с бухаровым. ведь так, эл? и янтарные глаза под опущенными ресницами это тоже просто типаж эла, а поиск партнёрш только высоких брюнеток с ровной белой улыбкой это прикол подсознания. не мог ведь эл влюбиться в куклу-вову? гусейнов про бухарова максимум, что знал, это где и как ему больше нравится, когда его трогают, а также какой сорт он чаще курит; а как о человеке не знал о нём почти ничего. всё же, что знал, наталкивало только на большее количество вопросов. плохого, вроде бы, ничего, он тусуется-то, вроде бы, только у себя дома. с другой стороны, а вдруг он новорождённых котят топит по выходным или девушек в подворотнях караулит в свободное время? тогда к гиперсексуальности с наркоманией прилагается ещё и живодёрство с изнасилованиями. — чем ты занимаешься целыми днями? — отстранённо спрашивает эл, и бухаров вновь усмехается. охуеть смешно, ничего не скажешь, просто оборжаться, вов. меньше кури, пожалуйста, а то хихикать будешь до конца жизни. — когда как, — он качает головой, потом высматривает что-то в окне своего четвёртого этажа. — чаще всего курю, иногда пишу стихи, я вообще-то творческая натура, — вова второй раз за день обнажает кафельные зубы в сторону эла, а он теряется, но, наверное, только в их удивительной белизне. ни капли чего-то большего. — недавно онлифанс завёл, хоть на квартплату хватает, и слава богу. — онлифанс? — переспрашивает гусейнов, на мгновение хмурясь и размышляя о том, показалось ему или нет. между вопросами «ты верующий?» и «ты завёл онлифанс?», очевидно, выигрывает второй. ну да, теперь вовин образ, как пазл, полностью складывается у эла в голове. у него почти нет денег, мебели в квартире, еды и одежды, зато есть синяки под глазами, одна книжка мандельштама, подпирающая письменный стол в спальне, запасы табачной бумаги и травы на стандартный подмосковный наркопритон, аккаунт на онлифансе и несколько резиновых членов в шкафу. хороший ли вова человек исходя только из этой информации? неизвестно, но, опять же, вроде ничего критичного. — ну да. ты же помнишь – я в этой жизни люблю только три вещи: деньги, секс и себя. онлик это всё отлично совмещает, — хихикает бухаров и хитро прищуривается, наклоняя голову. нет, вов, дохихикаешься же, правда. — скинуть?  — не, не надо, — отказывается эл, мотая головой. мало ему вовиного лица и тела в жизни, ещё в интернете на него посмотри, пожалуйста, эл, и денег ему дай, а то он, бедный, тоньше чем ломтик засохшего чёрного хлеба. не то, что бы гусейнов в его теле чего-то не видел, но и лишний раз внимание обращать не хотелось. он отказался, но тут же почему-то пожалел. — как знаешь, — пожимает плечами вова, почти расстроенно отворачиваясь и поджимая губы. у гусейнова внутри появляется неприятное собственническое чувство, которое он спешит утопить где-нибудь в желудочном соке, а потом решает доехать к себе домой и утопить его ещё и там в какой-нибудь высокоградусной жидкости. у них же с вовой ничего нет, никто же никому ничем не обязан. ему же должно быть по барабану, пусть бухаров хоть по семь раз на дню трахается с кем-нибудь, это же не его дело, так? нет, в конце концов, мало ли в интернете извращенцев — и на вову посмотреть найдутся желающие помимо эла. в самом деле, человек вот нашёл любимое дело, нравится ему себя (полу)голого незнакомцам показывать, да ещё и деньги получать за это, ну можно было и порадоваться, эл, что же ты так. можно порадоваться, а можно, например, почувствовать себя чуть лучше, потому что кто-то на бухарова из-за экрана компьютера дрочит, а он вот — прямо перед гусейновым сидит весь открытый к любым действиям; хочешь — прямо сейчас иди и делай с ним всё, что душе угодно, он недоброволен-то лишь в бреду. а не хочешь — так поднимайся и уматывай, мало, что ли, в мире дел у людей? у самого проблем по горло, только и успевай, что воздуха чуть-чуть глотнуть, ещё и приехал незваным гостем штаны протирать и тишину слушать. — хочешь, будем вместе контент делать, — вдруг оборачивается вова и обворожительно улыбается. гусейнова просто от запаха марихуаны по всей квартире разморило или это с бухаровым снова что-то не так? — типа, порнуху снимать? — хмурится недопонимающе эл. он тут о каких-то проблемах думает, чуть ли не в личностный кризис впал, а этому снова лишь бы хуй и жопу кому-нибудь показать. безобразие, а не человек, выразился бы идрак, но ему знать о том, что гусейнов вновь пропадает у вовы совсем не обязательно. — типа того, — пожимает плечами бухаров, и в его взгляде не читается мысль о том, что, скорее всего, это не совсем то, что элу хотелось бы услышать. — не, если у тебя остро стоит вопрос конфиденциальности, то можно твоё-то лицо не снимать. — не, я откажусь, пожалуй, — качает головой гусейнов, уже не удивляясь раскрепощённости вовы. — зря, — несколько осуждающе поджимает губы бухаров, протягивая руку к коробочке с надписью «ocb», чтобы скрутить себе ещё один, но потом разочарованно цокает, ничего не нащупывая: — блядство. больше нет ничего, прикинь? целый день теперь по пизде. гусейнов усмехается, но только ради какого-никакого поддержания диалога. кажется, с подмосковным притоном и запасом листов для самокруток эл переборщил, получается, уж больно лучшего мнения он был о вове. появляется стойкое ощущение, что он точно здесь задержался, пора домой, страдать и думать там свои уёбищные самокопательные мысли. но у бухарова на него возникают другие планы, которые он намерен воплотить в жизнь. — странный ты сегодня, — наклоняет голову вбок вова и спрыгивает с подоконника, улыбаясь и подходя ближе тихой поступью. — слушай, не знаю, что там у тебя случилось, но душевные раны я лечить не умею, а вот физические ещё как, — бухаров прикусывает нижнюю губу, смотря на эла исподлобья. о, эл знает и эту интонацию, и этот взгляд. и значило это всё то, что вова опять ведёт, а эл опять поведётся. — ты какой-то напряжённый, а я только что скрутил последний. так что тебе бы расслабиться, а мне бы рот чем-нибудь занять, — бухаров приподнимает подбородок и опускает нижнюю челюсть, не размыкая губ и дважды касаясь кончиком языка щеки изнутри; затем демонстрирует два ряда белоснежных зубов и дёсны. гусейнов подхватывает эту улыбку, принимая условия игры, потому что больше ему ничего не оставалось. а на что он рассчитывал, когда ехал сюда? на душевный разговор на кухне, плед, чай, варенье и разбор своих ментальных проблем, прямо как полагается людям в нормальных романтических отношениях? ага, конечно, вова так и бежит ему помогать, аж трусы слетают, руками придерживает. у него из всего вышеперечисленного только и есть, что кухня, кружка для чая и ментальные проблемы, так что эл в любом случае совершенно точно обратился бы не по адресу. вова в лице эла улавливает это мгновение размышлений, которые принимает за сомнения, поэтому добавляет: — не ломайся, чё ты? влюбился, что ли? — и ухмыляется, не прерывая зрительного контакта. ах, ну конечно! ну кто, кто может влюбиться в человека, которого два года знаешь только как нимфоманку и наркомана? с которым у вас только секс и абсолютно точно ничего больше? разве можно себе позволить такую глупость? любой, кто носит голову на плечах, скажет одно: — нет, — отвечает гусейнов, не меняясь в эмоциях и копируя движения вовиной головы, и точно будет прав, потому что не найдётся в мире здравомыслящего и уверенного в себе человека, способного на такую авантюру. бухаров самодовольно хмыкает, оставшись удовлетворённым ответом эла. ему плевать с высокой колокольни, но гусейнову почему-то кажется, что он его видит насквозь и видит, что он врёт, как скотина. пару минут назад эла бы мысленно стошнило от таких размышлений, но сейчас он о своём поведении решает попозже подумать. вова наспех собирает волосы в пучок и опускается на колени.