Pink Floyd – The Happiest Days Of Our Lives Fleetwood Mac – The Chain Iron Maiden – Where Eagles Dare Siouxsie And The Banshees – This Town Ain't Big Enough For Both Of Us Alphaville – Big In Japan Blondie – Dragonfly
– И вот таким образом юной искательнице приключений удалось убежать от злого мага, управляющего временем. – с этими словами она закрыла книгу с самодельными иллюстрациями. – Спокойной ночи, мой мальчик. – она поцеловала сына в лоб, поправляя одеяло. – Мамуль, прочитаешь ещё сказку? – мальчик смотрел на неё с такой мольбой, что отказать было почти невозможно. – У тебя они са-а-амые интересные! – Давай завтра, хорошо? Я очень устала. А пока я просто посижу рядом с тобой, пока не уснёшь. – женщина вымученно улыбнулась. С каждым годом всё сложнее было вспоминать события, произошедшие в молодости. События, ставшие основой и главным источником вдохновения для данной книги. Сын каждый раз с неподдельным восторгом слушал истории, раз за разом, рассматривал нарисованные ей самой картинки. Вот на одной – тот самый злой маг с сияющими глазами. Он протянул руку, чтобы настигнуть главную героиню, но она, её образ и сила, таящаяся в ней, уносились всё дальше, лишая его последней надежды на спасение. – Мам, ты – самая лучшая. – сонно пролепетал мальчик, крепко обнимая любимую игрушку, медвежонка с глазами-пуговками. Он редко расставался с ним, ведь это был подарок от мамы, самого близкого и драгоценного человека в жизни. Именно это приснилось Эдди в ту ночь. Он с громким вздохом распахнул глаза, судорожно принялся осматривать всё вокруг. Неужели она здесь? Снова. В полутьме спальни он смог разглядеть только мутные очертания парня рядом. Стив спал, подложив одну руку под подушку и перекинув вторую через торс самого Мансона. И как такой переполох не разбудил Харрингтона? Должно быть, всё это было только в голове Эдди. Навязчивые мысли, от которых мурашки пробегали по коже. Вспомнились слова мамы про ангела, казавшегося таким недостижимым. Несуществующим. Может, Мансон плохо искал? Или, скорее всего, не там? Искать нужно было не в собственном отражении, которое он видел изо дня в день, а в противоречиях, противоположности. И это было так странно, что ангелом оказался человек, которому он довериться смог только под давлением обстоятельств. Человек, в которого он влюбился, и чувства к которому отрицал так, будто от этого зависит всё его существование. Казалось, что сон всё ещё продолжается. Где-то вдалеке послышалось эхо голоса Зельды Мансон, его мамы. Эдди очень нравилось её имя, ну прямо как у героини сериала, который они постоянно пересматривали вместе. Он даже шутил, что мама тоже ведьма, самая добрая и могущественная из всех, только ей приходится утаивать секрет от всех-всех на свете. В ответ она лишь улыбалась, и мальчик никогда не понимал, что скрывалось за этими ямочками на щеках и лучиками-морщинками в уголках тёмно-карих глаз. И когда она вот так улыбалась, горбинка на носу становилась только выразительнее. Эдди нередко говорили, что он – копия матери. Во всём, начиная от тёмно-каштановых кудрей и больших глаз, всегда таких ярких и любопытных, и заканчивая безумной, безграничной любовью к музыке. Зельда Мансон рассказывала ему о своих приключениях в середине-конце восьмидесятых, о концертах и городах, которые ей выдалась возможность посетить, о мимолётном знакомстве с парочкой местных музыкантов. И так продолжалось до середины 1994 года, когда она, будучи ещё Зельдой Ривман, встретила отца Эдди, Алана Мансона. Всё закрутилось в бешенном темпе: в один из первых дней общения он отвёз её в Понтиак, штат Мичиган, на один из последних концертов группы Pink Floyd. Американская часть тура подходила к концу, и это был прекрасный, хоть и довольно душный (что нехарактерно для штата) день, 14 июля. Это послужило поворотным моментом в их отношениях: никто ранее не делал ей подобных грандиозных подарков. Воспоминания о концерте она в мельчайших деталях пересказывала Эдди, раз за разом, а он внимал ей, представляя, каково там было. Алан и сам не мог поверить, что такая девушка обратила на него внимание. Свободолюбивая, творческая, мечтательная. Она грезила о приключениях, стремилась воплотить в жизнь даже самые сумасшедшие идеи. За это Алан её и полюбил: за быструю речь с активной жестикуляцией, за живую красочную фантазию, за жажду жизни. Такой предстала перед ним Зельда Ривман. И он не удержался: зимой 1995 года сделал ей предложение руки и сердца, а весной, получив разрешение на брак в местной мэрии, они поженились. Сейчас было весьма забавно сопоставлять эти факты. Эта дата будто преследовала Эдди по жизни. Когда-то значимая дата для его родителей дата, а сейчас – день, когда он застрял в этом непонятном мире с непонятной целью. И в то же время было печально думать о последних месяцах её жизни. Она угасала на глазах, словно из неё высасывали все эмоции, все позитивные мысли. Эдди не знал, что делать: ему было больно от непонимания, от неведения. После школы он первым делом бежал к ней в комнату, крепко-крепко обнимал, делился впечатлениями и успехами. Разыгрывал кусочек из пьесы, в которой участвовал (ему впервые дали главную роль!); в другой раз прочитал стих, написанный для неё. Стих, который он постоянно цитировал позднее, сидя у её холодной могилы. И Зельда Мансон никогда не отворачивалась от сына. Она радовалась всему, что происходило в его жизни. Подбадривала, проводила вечера в его компании, когда мальчику никуда не хотелось идти. Она играла с его непослушными кудрями, тихо напевая что-то из репертуара Fleetwood Mac. Эдди любил такие вечера, их уют и тепло, мягкий убаюкивающий голос мамы, хоть и усталый. Сквозь боль она сохраняла жизнерадостность, так или иначе находила подход к отцу Эдди, такому раздражительному и ворчливому последние пару лет уж точно. Всему виной были алкогольная зависимость и игромания, пожирающие заживо всё человеческое, что в нём оставалось. Алан Мансон пристрастился к наркотикам, но всеми силами скрывал это от Зельды, давно догадавшейся о поганом секретике. Никакие уговоры, никакие обманные ходы не действовали: она прятала купленные им порошки и таблетки, сливала в унитаз. Всё это заканчивалось скандалами, глубоко засевшими в память их сына, ставшего свидетелем слишком многого для столь юного возраста. Эдди и сам не заметил, как по щекам неумолимо потекли слёзы. Он и не пытался их остановить, лишь смотрел сквозь пелену на Стива, столь безмятежного и не обременённого муками прошлого. Хотелось прикоснуться к его лицу, попросить поделиться капелькой умиротворения, но это было бы эгоистично. Подло и низменно. Удалось уснуть ещё нескоро: с каждым разом, как воспоминания всплывали в подсознании, головная боль усиливалась, ударяя в виски, подобно барабанам в интро одной из его любимых композиций группы Iron Maiden “Where Eagles Dare”. Это был, пожалуй, единственный случай, когда он по-настоящему ненавидел эту песню.***
– Доброе утро. – первое, что слышит Мансон с утра. Голос бархатистый, хоть и немного хриплый, щекочет кожу шеи; губы прижимаются к линии скулы. – И тебе доброе. – Эдди, вымученно улыбнувшись, приоткрывает глаза. На соседней подушке, опираясь о локоть, развалился Харрингтон с невинно-хитрым выражением лица. – Ты чего задумал? – Почему сразу задумал? – Стив деланно надул губы, изображая обиду. – Я, вообще-то, заказал нам завтрак в номер. Всего-навсего. Это от тебя стоит ждать чего-то из ряда вон выходящего. – Ну, допустим. Я иногда бываю непредсказуемым. В этом ничего такого нет! – Эдди сначала изо всех сил старался сохранить серьёзное лицо, но, в конце концов, не удержавшись, заливается смехом. – Например, когда первым полез с поцелуями? – Харрингтон перехватывает его руку, проводит большим пальцем по ладони, медленно спускаясь к запястью. – Кто-то же должен был взять инициативу в свои руки. – И это говорит человек, который пять лет не мог признаться мне в чувствах! – парирует Стив, ухмыляясь. – Ну всё, доигрался! – Мансон всем весом наваливается на него, безжалостно нападая с бесчисленными поцелуями. – Никакой пощады, Харрингтон! Идиллию нарушает громкий настойчивый стук в дверь. Эдди, как ошпаренный, отскакивает от Стива, сползает к краю кровати, впопыхах натягивает джинсы. Харрингтон только успевает стыдливо прикрыть одеялом багровый укус на шее. – Вы до сих пор спите? – Билли входит в комнату как к себе домой. Нагло осматривается, почти принюхивается в поисках улик совершённого против него преступления. – Доброе утро, голубки. Он так цедит последнее слово, что Стива окатывает холодной волной позора. Неужели всё понял? Сколько времени потребуется Харгроуву, чтобы растерзать сначала Мансона, а потом расправиться и с ним самим? – О, Билли. Я думал, ты бросил нас тут. Как агнцев на заклание. – Эдди подходит вплотную к Билли, всматривается в полные неконтролируемой злобы глаза. – Ты бы так не поступил с нами, верно? Мы ведь доверяем тебе. – Конечно же, я ваш друг. И ваш менеджер, если вы не забыли. – сжав кулаки и медленно выдохнув, отвечает Харгроув. – Собирайтесь и спускайтесь в студию. Нужно записать первую песню как можно быстрее. – А к чему такая спешка? – подключается к разговору Харрингтон. – Просьба мистера Крила. Либо он вложится в вашу деятельность, либо найдёт кого-то более достойного. – Билли убирает растрепавшиеся локоны назад, проводит по ним пальцами раз за разом. – Стив, ты какой-то не такой. – Просто не выспался. Харгроув, подняв бровь, неотрывно смотрит на парня. Внимание привлекает оголившийся низ живота; воображение тут же дорисовало картинку в виде отсутствующего в комнате Мансона и откинутого в сторону одеяла. – Билли, иди-ка ты, пожалуй, в студию. Мы позавтракаем и придём. – отвлекает от размышлений раздражающий голос Эдди. – Хорошо. – хмыкает он, покидая комнату и громко хлопая дверью.***
Через двадцать минут Стив и Эдди приходят в студию. Оба сразу смотрят на диван, ставший свидетелем и местом преступления. Благо, они хорошенько вытерли его, не оставив ни следа. В крутящемся кресле около компьютеров, спиной к вошедшим, сидел Харгроув. Закинув ноги на стол и откинувшись на спинку кресла, он напевал смутно знакомую песню. Стив хотел было что-то сказать, но Эдди жестом попросил продлить момент тишины. – Feel my, my, my serpentine; I, I wanna hear you scream. – в отражении стекла, отделяющего приборы для звукозаписи и непосредственно кабинку с микрофоном и другим необходимым оборудованием, Мансон чётко разглядел расслабленную улыбку. Кажется, он не видел Харгроува в таком расположении духа с самой первой встречи. Это было сродни затишью перед бурей. «Guns N’ Roses. “Welcome to the Jungle” с дебютного альбома. Сука, с альбома 1987 года», – делает выводы Эдди, нервно сглатывая. – «Иногда лучше не зацикливаться на всяких идиотских фактах и не вдаваться в ненужные подробности в биографии какой-то там группы». Ему так и хотелось выкрикнуть: «Вот мы и раскрыли тебя, ублюдок!», но что-то подсказывало, что Билли был лишь винтиком в этой системе. Не пешкой, а кем-то вроде слона или ладьи, сметающих всё на своём пути. И, если есть этот недо-слон-недо-ладья, то, определённо, есть и ферзь с королём, стоящие за всеми интригами. – Неплохо поёшь, Харгроув. Не хочешь стать третьим? – язвит Мансон, облокотившись на спинку кресла. – И рубашка классная. Дашь погонять? – Блять, да когда ты уже перестанешь трепать языком? Лучше покажи, что умеешь. – Много чего. И языком, и руками умею. Тебя что больше интересует? – без лишних сомнений парирует Эдди с несменной косой ухмылкой. Билли разворачивается к ним лицом, едва ли не сбивая с ног стоящего позади Мансона; тот успевает отскочить в последнюю секунду. И первое, что притягивает всё внимание Харгроува, – это, конечно же, несколько сконфуженная гримаса Харрингтона и неловкая попытка закрыть шею рукой. Нет, куда важнее та спонтанная, ничем не контролируемая привлекательность, заключённая в Стиве, в его образе: идеальные струящиеся локоны, ниспадающие на лоб; большие любознательно-испуганные глаза; приподнятые брови; приоткрытые губы, застывшие в безмолвном непонимании. И рука, на которой поблёскивает тёмный круглый камень, скорее похожий на какую-то дешёвую бижутерию, купленную на барахолке. – Стив, я всё забываю спросить, откуда перстенёк? – спрашивает Харгроув, заранее предугадывая ответ. – Эдди подарил. – Харрингтон нервно потирает место укуса. – Помогает… да неважно вообще. – опускает взгляд, концентрируясь на стоящем рядом Мансоне. Почему всё это выглядит как допрос с пристрастием, а Стив выставлен главным подозреваемым или, как минимум, одним из соучастников? – Можно поближе посмотреть? – Билли поджал губы; на скулах тут же заиграли желваки. – Обещаю не кусаться. – Без проблем, Билли. – Эдди, приобняв Стива за плечи, ловко прикрывает улику кудрями. – Пусть полюбуется, Стив. Харрингтон, слегка кивнув, протягивает руку менеджеру. Стив почти не моргает. Почему этот момент длится вечность? – Мальчики, а давайте поиграем в крохотную игру. – голос Билли разрезает тишину подобно тонкому, донельзя наточенному лезвию. Лезвию, проходящему сначала неглубоко, по самой поверхности. Лезвию, бесцеремонно пронзающему насквозь, сметающему всё на своём пути. – Вы наконец покончите с этим пиздежом, а я, так уж и быть, закрою на всё глаза. – Пиздежом… а-ха… Это хорошо сказано, мистер Пиздабол. – Эдди, увлёкшись, заливается глухим заразительным смехом. – Стив, ты это слышал? Малыш Билли хочет, чтобы мы перестали врать. Мы. – Зря ты это. – вмиг Харгроув вскакивает с места, припечатывая Мансона спиной в стену. – Что-то я теряю сноровку. Становлюсь мягкотелым, что ли. – О, тогда почему злишься? Вот-вот взорвёшься. Тик-так. Бу-у-ум! – Эдди издаёт смешок, прежде чем Билли с силой сжимает его челюсть. – Больно? Бедный малыш Эдди. Только не плачь, хорошо? – Билли! – голос Харрингтона за спиной вынуждает вздрогнуть. – Хочешь избавиться от пиздежа? Ну, сам напросился. В таком случае, с недосказанностью тоже покончим. Эдди, знаешь, почему я не хотел всё это время даже упоминать имя Харгроува? Потому что он, во-первых, настойчиво пытался склонить меня к сексу, причём не раз. Во-вторых, он одевал меня как личную куклу Барби в самые нелепые развратные костюмы… Затем… – тяжело дыша, продолжает Стив. – Мы с ним поцеловались один раз. В день грёбаного концерта. Нет, это был не поцелуй, это был внутренний взрыв, вышедший из-под контроля... Я не смог… – Слышал, Мансон? – самодовольство тотчас же отразилось на лице Харгроува в виде оскала. Он только усиливает хватку, слыша тихий всхлип Эдди, напоминающий скорее скуление зверька, загнанного в ловушку. Мансон пытается убрать цепкую ладонь, вырваться, но всё тщетно: второй рукой Билли накрывает горло парня, медленно сдавливает. Коленом прижимает Эдди ещё ближе к стене, не позволяя использовать грязный трюк. – Ну же, Стив! Что же ты стоишь, когда твоему замечательному Мансону угрожает опасность? Эдди застывает; страх овладевает им, ведёт его по пути бездействия, по самому лёгкому и беспечному. «Она погибла из-за тебя. Эта непослушная девчонка. – слышит Эдди на периферии сознания. – Неужели ты не хочешь исправить свою ошибку?» Всё вокруг тускнеет, оставляя пространство только ему, незваному голосу, будто адресованному вовсе не Мансону. «Я работаю над этим, сколько раз мне нужно это сказать?» – звучит второй голос, жутко напоминающий Билли. «Я буду это повторять, пока ты не решишь проблему.» Несколько долгих секунд спустя Эдди обмякает, скатываясь по стене. Ощупывает шею, стараясь восстановить дыхание. Мансон осознаёт происходящее в реальности не сразу, а только в момент, когда Билли оказывается сидящим на Стиве и обрушивает один за другим удары, кажется, в область носа. – Видишь, Стив, что происходит, когда всё идёт не по моим правилам? Ты мог сделать правильный выбор! А теперь что? – Харгроув тянет Харрингтона за волосы, заставляя взглянуть глаза в глаза с полусидящим в углу Мансоном. – Он за тебя не заступится. Бесполезный во всём. Эдди навсегда запомнит мутный окровавленный образ Стива. Этот образ мигом заполз под кожу, пробуждая агонию и изгоняя мысли о всяческом безучастии. Он не может ждать вот так. Ничего не делать. Эдди, хрипя, набрасывается на Билли сзади, спихивая того с Харрингтона. Получается лишь со второй попытки. – Блядский выродок. Когда же ты поймёшь, что ты тут лишний? – сплёвывая кровь, цедит Харгроув. – Тоже хочешь такой славный узор на смазливом личике? Хотя… у меня есть идея получше. – отползая, он достаёт из пиджака складной ножичек. – Ты же любишь такое, да, Мансон? Будь мил, хоть раз заверши начатое! – с этими словами швыряет нож к ногам Эдди, защищающего Стива самим собой. – Что? – Эдди не может выдавить из себя что-то большее; горло саднит, пелена перед глазами только-только стала сходить на нет. – Ты же, сука, любишь себя ранить. Так резани поглубже. Тебя же учить не надо, как это делается! – Харгроув поднимается на колени, потирает ушибленную в драке скулу, на которой уже нарисовался ярко-красный след от кулака. – Билли, ты готов на всякое ради того, чтобы завоевать… что именно… любовь, доверие Стива? Я не понимаю. – Эдди, всхлипывая, склоняется к лежащему в полу-беспамятстве Стиву, отрывает кусок собственной футболки, бережно пропитывает кровь под носом и на нижней губе. Аккуратно приподнимает парня, помогая тому устроиться в сидячем положении. – Тебя в лесу воспитывали, бля? Как ты понять не можешь, что не всё в этой жизни идёт согласно твоему сценарию? Стив… он может чувствовать то, чего пожелает его сердце. Ни твоё. Ни моё. Ни чьё-либо ещё. С-стив… – Почему ты? – крик Билли заполняет тесное пространство студии. – Что? – на автомате выдаёт Мансон; сейчас его больше заботит самочувствие Харрингтона. – Почему он выбрал тебя? Что в тебе особенного? – Блять, ты серьёзно? А ты взгляни, что ты с ним сотворил. И, кстати, ножик этот засунь себе куда поглубже и прокрути разок-другой. Гляди и полегчает… Стив? Ты меня слышишь? – Оклемается быстро. Это просто сломанный нос. Я осторожно бил. – Да пошёл ты. Как будто в школу вернулся. Что там, что тут конченные утырки, решающие всё физической силой. Стив бормочет что-то неразборчивое, старается сфокусироваться хоть на чём-то. Нос жутко болит, как и голова. – Вот и ты… спаситель. – только и удаётся разобрать Мансону в несвязной речи Харрингтона. – Вот и я. – Эдди ласково проводит кончиками пальцев по щеке парня. Едва ли касается кожи, боится сделать больно. – А что ты остановился вообще, Билли? Я думал, добьёшь с улыбкой на лице. Как истинный психопат. Билли молча поднимается, как ни в чём не бывало отряхивает костюм, тут же поправляя ворот рубашки. Белоснежной рубашки, усыпанной каплями крови. Так и не проронив не слова, он окидывает всё ещё сидящих на полу Стива и Эдди взглядом, так и брызжущим презрением на грани с разочарованием. Он вновь совершил ошибку, исправить которую ему не под силу. Папаша бы гордился. Билли чуть не придушил ублюдка, портящего все планы? Билли избил человека, в которого не взаимно и безнадёжно влюблён? Билли не может выражать чувства нормальным, социально приемлемым образом? Папаше бы понравилось. Но вот что папаше бы не понравилось, так это видеть новоиспечённую жёнушку, горько оплакивающей пропажу родной дочери. Да чтобы провалилась Макс вместе со своей извечно молчаливой боязливой маменькой! Маменькой, на которую Харгроув не мог не проецировать собственный страх перед отцовским всесокрушающим гневом. На глаза так и стремились навернуться слёзы. Слёзы какой-то полузабытой обиды, всё ещё свежей озлобленности. Харгроув с трудом сумел подавить в себе эту жалкую, ничтожную сторону. Снова. – А теперь приступим к записи трека. У нас не так уж много времени. – с прежним спокойствием произносит Билли. – На завтра слишком много запланировано.***
Закончили они поздним вечером. Приглашённая команда, состоящая из музыкального продюсера, инженера звукозаписи, его ассистента, а также сессионного барабанщика (какая метал-композиция будет охренительно звучать без ударных?), здорово справилась с неподъёмной работой, которая, казалось бы, должна занять несколько дней. Во многом помогло неисчерпаемое количество идей Мансона. В его репертуаре уже было несколько (почти) идеальных песен, ранее не достигших стен звукозаписывающей студии. Тексты тоже были готовы, продюсер лишь внёс пару незначительных исправлений, похвалив Эдди за столь творческий подход. Продюсер также оценил историю, рассказываемую в выбранной песне: о великой героине, столкнувшейся с ужасающим монстром, и чудом избежавшей его ловких и таких цепких лап. Вся композиция представляла собой борьбу с собственными страхами, преследования и бегство, сменившимися под конец чудесным спасением. Билли вслушивался с еле скрываемым ехидством. Всё это так напоминало ситуацию, в которой оказались влюблённые голубки. Мистер Крил определённо одобрит. Вот только… как Мансон так быстро сумел написать подобный текст? Стив, напротив, был тихим, в обсуждение почти не включался, только кивал, соглашаясь с неуёмным азартом и восторгом Эдди. Но и этого было достаточно: Харрингтон быстро освоил текст, хоть и было заметно, что даётся ему с великим трудом. В висках пульсировало даже после выпитого обезболивающего и холодных компрессов, но было куда терпимее. Команде свою травму он объяснил неудачным столкновением с косяком двери, при этом поглядывая на безразличного Харгроува. На Харгроува, не удосужившегося сказать самое банальное «прости». Голос Стива, слишком мягкий и ангельский для такого жанра, как хэви-метал, с лёгкостью должен был потеряться среди тяжёлых, резких звуков, среди быстрого ритма электрогитар и барабанов. Но он выделялся, оставался на поверхности, а не тонул в пучине гитарных риффов, виртуозно исполняемых Мансоном. Тот словно знал, как подстроить мелодию под манеру исполнения Стива, такую несвойственную для самого Эдди. Мансон был на бэк-вокале; его голос, более хриплый, добавлял необходимый контраст, служил той самой связью между вокалом Харрингтона и музыкальной составляющей. Ещё одной идеей Эдди был бридж после третьего припева, целью которого был переход к новой сюжетной линии: к освобождению от угнетающих страхов, представленных в виде монстра с пронзительно-голубыми глазами. В бридже композиция замедлилась, стала спокойнее, что и было отражением внутреннего мира лирической героини, обретающей столь долгожданную уверенность. После данного гитарного проигрыша вновь вступал Харрингтон, теперь без Мансона на подпевке: эта часть песни не нуждалась в «многослойности», был необходим чистый, полный умиротворения голос, лучшим образом передающий смысл. И, когда в глубокую полночь они наконец смогли впервые послушать получившуюся композицию, Эдди позволил одинокой слезе скатиться по щеке. Это был тот самый момент, в который мама бы без сомнений возгордилась им. Он взглянул на Стива: тот сидел на диване справа, смотря перед собой. В наушниках играла только-только записанная песня, а на лице Стива – довольная улыбка, тут же передавшаяся и Мансону. Харрингтон предложил незамысловатое название для песни: “Ode To Salvation”, которое пришлось по душе не только привереде Эдди, но и Харгроуву, сказавшему за время записи не больше трёх-четырёх фраз. Казалось, он витал в облаках своих далёких, никому не известных кроме него самого мыслей. И, наверное, так было даже лучше, ведь означало это отсутствие изнуряющих стычек. – Пожалуй, это всё на сегодня. Всем спасибо за работу. – подводит итоги Билли, вставая с места. – К утру будет получено подтверждение от мистера Крила, и, если всё его устроит, без лишних корректировок вы сможете выступить на местном телевидении. – Выступить? Уже так скоро? – Эдди, поравнявшись с Харгроувом, становится в паре шагов от него. Если менеджер позволит себе вольности в присутствии посторонних людей… – Да, Мансон. Завтра вечером. Время уже забронировано. – развернувшись на пятках, он толкает дверь, даже не думая попрощаться напоследок.***
Короткостриженая девушка лет семнадцати сидела на кромке берега Озера Влюблённых, печально рассматривая собственное отражение в воде. Тёмные глаза вглядывались куда-то вглубь, в самую суть. Ей вспоминались все приключения, которые ей довелось пережить за не такое уж долгое время: побег от охотников на ведьм, после которого она очутилась в деревушке Хокинс; затем – экономический кризис, который люди преувеличенно назвали депрессией, снова же в Хокинсе, ныне приобретшем статус города. И вот она вновь тут. Эпоха сменяет одна другую; они скачут друг за другом так стремительно, что, стоит тебе моргнуть, как ты оказываешься в совершенно новом мире. Тебя окружают технологии, новая мода. Не меняются две вещи: место пребывания, подобное темнице, и люди. Они другие, да, но их характеры, цели, мысли… они точно такие же, что в 1692-ом, что в 1935-ом, что в 1985-ом. Все ищут благополучия, стабильности, безопасности. – Вот я и нашла тебя. В общем… я купила поесть… не знаю, что тебе нравится больше всего, но эти вафли... – её спутница протягивает ей пачку вафель Eggo. – они очень вкусные. Обещаю. – Спасибо, Макс. – девушка выдавила слабую улыбку, тут же принимаясь за лакомство. – Да не за что. – Макс устроилась рядом с ней, положив скейтборд по другую сторону. – Оди, я купила колу, а ещё Doritos. Это чипсы такие, совсем недавно в Хокинс завезли. Это не город, а дыра какая-то. – Я обещала рассказать о произошедшем, да? – вдруг прервала её Оди. Макс, кивнув, чуть придвинулась к ней. – Так вот… Я уже говорила о том, как оказалась в нескольких временных отрезках. И тот, от кого я бегу, очень коварен. Носит он несколько имён, и знаю я только о двух: Векна и Крил. Он намеренно ищет талантливых молодых людей, готовых пойти на всё ради своего творчества. Поддавшихся ему было немало, я точно знаю… – И что он делает с этими людьми? – Он выкачивает из них талант. Сначала подчиняет их себе, а затем забирает всё до последней капли. Это для него своего рода источник энергии, которую он использует для поиска всё новых «жертв» в разных эпохах. – Он может перемещаться во времени? – Да… у него есть талисман, сломав который можно будет запереть его в том или ином времени. Крил будет заточён во временной ловушке, из которой его вызволит лишь безумец, обладающий безграничным талантом. Но, к великому счастью, пока такого не нашлось. – Тогда почему он гоняется за тобой? Или всё наоборот? – Мы гоняемся друг за другом. Я нашла способ оказываться там же, где он. В том же городе, в том же году. Иногда система даёт сбои, и я появляюсь на день раньше или позже, но в целом мне удаётся его найти. Так вот… Крил однажды поведал мне историю о художнике, без ума влюблённом в него. Тот художник почти завершил портрет Крила, но в последний момент связь ослабла, унося художника в его эпоху. Художник понял, что его лишь используют, когда искусство, ранее воодушевляющее, оставляло после себя чувство… опустошённости? Можно ведь так сказать? Но… не все понимают, что с ними делает Крил. Он умеет убеждать. – Понимаю. – нахмурившись, кивает Макс. – Что следует делать при встрече с ним? – Избегать его взгляда. Так он «считывает», подходишь ты ему или нет. Если да, то сбежать сложнее. – Он умеет читать мысли? Стоп, это всё не выдумки кинематографа? – Кинематограф? Это сменяющиеся изображения на большом экране, да? Я пока мало знаю о твоей эпохе. Так далеко меня не заносило, хотя в тридцатых были фильмы. Короткие, чёрно-белые. – Это так круто! Я бы тоже хотела путешествовать во времени! Увидеть все чудеса мира своими глазами! – воскликнула Макс. – Это может быть опасно… – А если рядом будешь ты? – Я… я столько времени была одна, что теперь мне трудно привыкнуть к тому, что я не одинока. – грустно улыбнулась Оди, пододвинув руку так, что их мизинцы соприкоснулись. – У меня никогда не было настоящего друга. – Теперь у тебя есть я. Никуда не отвертишься! И, знаешь, что? Я помогу тебе остановить Крила!