What Fools These Mortals Be

— Физиология гитиянок занимает меня, Лаэзель. Как вы эволюционировали до экстракорпорального вынашивания? Поразительно. — Экстра… чего? Ты про яйца, которые мы выращиваем в яслях? Из которых получаем новых воинов? Это удобство. Простота. Беременный воин — слабость. Для сражений с гхейками важен каждый. Каждый воин должен быть готов к схватке, всегда, в любой момент. Гхейк не будет щадить детей, даже если они не рождены. — Это меня и восхищает. Невероятная практичность. Лаэзель усмехнулась. Покровительственно, но, как и всегда, когда ей льстил интерес волшебника к ее расе, — с симпатией. — Разумеется, Гейл. Но у нашей, как ты сказал, физиологии, есть и другие преимущества. Я содрогаюсь от мысли, когда представляю, что ваши женщины лишены радости физических наслаждений. Из страха перед деторождением. Волшебник вскинул бровь, удивившись неожиданному повороту разговора. — Лаэзель… для этого маги придумали специальные заклинания — для контрацепции. Но даже без магии есть жрецы, аптекари… Впрочем, конечно, я понял твою мысль, — он усмехнулся. — Практично, когда риск исключен совсем. — Думаю, поэтому Астарион настолько искусен. Пара веков практики без риска оставить потомство. Преимущества жизни вампиром. Сначала Гейл подумал, что ослышался или неверно ее понял. Затем осторожно заметил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более буднично: — Астарион? А разве он не… с Доан? Лаэзель улыбнулась, сверкнув зубами. — Я думала то же и задала ему тот же вопрос. Получила отрицательный ответ. Я подумала: странно. Я видела их вместе пару раз. Но не стала допытываться дальше. Это не мое дело. — Значит, я был прав… — задумчиво произнес Гейл, совсем не потрудившись спрятать свое воодушевление. Лаэзель с подозрением уставилась на волшебника. — Ты желаешь Доан? Почему тогда ты не подойдешь и не потребуешь, что тебе нужно? В самом деле, почему. Не рассказывать же ей, что он в самом начале чародейку и отверг. У Лаэзель всегда было все просто. Она же и ему почти в самом начале сделала великодушное и щедрое по меркам гитиянки предложение. Гейл понимал, что в основе лежала все та же практичность: была потребность, как и возможность ее удовлетворить. К чему от нее отказываться? — А, люди. Вы любите все усложнять, — сочувственно и снисходительно вздохнула Лаэзель, увидев его замешательство. — Все просто. Доан любит убивать. Расскажи ей о том, как она прекрасна в бою, как она сосредоточена в момент, когда совершает убийство. Как блестит ее кожа в момент наивысшего напряжения. Скажи, что ты хочешь увидеть ее такой же. Но под собой, — она усмехнулась, совсем обнажив острые зубы. Гейл думал о том, как ему не представлять все то, что она ему услужливо обрисовала. А самое главное — как не сказать это самой Доан. Из желания в этот раз избежать недомолвок, двусмысленностей и лжи… и из гораздо более простого и приземленного — того, что, скрываясь за кружевом слов и изящностей, рисовало такого благородного, жертвенного и интеллигентного архимага далеко не в самом лучшем свете. Обиженная на меня любовница желает моей смерти, которая, вероятно, в самом деле скоро случится — ее стараниями. Не хочешь переспать со мной напоследок? Гейл мог бы придумать тысячу и одну причину, почему это на самом деле было не так, рассказать десятки почти правдивых историй о своих чувствах и намерениях. Беда только, что скрывать правду от самого себя сложнее, хотя иногда у него получалось и это. Но не в этот раз. — Ты права, Лаэзель, — кивнул Гейл ей в ответ, с какой-то решимостью осознавая, что именно этого небольшого стимула ему и не хватало. — Мне в самом деле стоит воспользоваться твоим советом. Гейл постарался найти самый подходящий момент. Уничтожение теней и теневых монстров не доставляло Доан того же… удовольствия, что и убийство людей, но адреналин подогревал ей кровь — в такие моменты ее реже мучила головная боль и, соответственно, реже одолевало скверное настроение. — Ты действительно яркий рассвет, чей алый огонь рассеивает тени вокруг. Греза, рассекающая тьму и отчаяние — они не могут затмить твоей красоты, только заставляют еще больше тебя желать. Это было искренне. Как и его желание обладать ею, скрытое за ворохом слов. Гейл думал, не слишком ли это было прямолинейно… с другой стороны, он сам упустил множество возможностей сблизиться и сводить Доан на пару свиданий — словом, сделать все то, что делают нормальные люди в нормальной ситуации. Но, когда тебе со дня на день может грозить неминуемая смерть, простые истины от Лаэзель оказываются ближе. Во всяком случае, попытаться стоило — этим Гейл себя успокаивал. Чародейка в абсолютной растерянности уставилась на волшебника. Неуверенно оглянулась на других своих спутников, стоящих в отдалении, потом снова взглянула на Гейла. Он с минуты на минуту ожидал, что она посмеется над ним, но спустя несколько тревожно долгих мгновений ожидания Доан только нахмурилась. Ненадолго, потому что почти сразу она чуть просияла, очевидно, какой-то порыв овладел ей, и сделала шаг вперед. Запоздало Гейл подумал о том, что лишь бы в следующее мгновение его горло не рассек хорошо знакомый ему кинжал. Даже старый шрам на шее зачесался. Но Доан почти сразу же резко остановилась. Вздохнула. — Скажи сразу, что тебе нужно, Гейл. Довольно пустых слов. Он вопросительно поднял бровь и тут же хитро улыбнулся. Приблизился к ней сам, чтобы медленно поднести руки к ее лицу, наблюдая за реакцией. Она не сопротивлялась, только когда взял ее лицо в свои ладони, чуть выдохнула. Тогда Гейл наклонился и едва коснулся ее губ своими. Доан предсказуемо пахла кровью — металлом: медью и железом. Этот запах словно въелся в ее кожу и волосы, опьяняя почти до тошноты, заставляя лишний раз вспомнить, кто она. Но кроме него он ощутил что-то еще. Сандал. И совсем легкий травянистый цитрус. Гейл отстранился, взглянув в зеленые глаза. В них отразились будто все ее чувства: от радости до глубокого возмущения. Доан сразу же потянулась к нему и поцеловала сама — повторяя свое желание, которая показала в Плетении много недель назад. Чародейка не разменивалась на целомудренные нежности. Ее тонкие прохладные пальцы коснулись его шеи, задумчиво провели по характерному шраму на ней и затем дошли до позвонков, требовательно забираясь под мантию, разгоняя мурашки по всему телу. Ее губы плотно накрыли его, когда она запустила свой язык — так, словно бы это было ее прирожденное право — и его движения вызвали у волшебника яркие фантазии о том, что еще бы она могла им сделать. Гейл же в начале позволил себе дотронуться до ее волос, как давно мечтал. Действительно шелковые. Второе не прикосновение — объятие с его стороны уже не было столь целомудренным, но скорее отвечало действиям самой Доан — он положил ладонь ей на поясницу, поглаживая ее сквозь одежду, с каждым движением спускаясь пальцами чуть ниже. Доан не сдавалась: на случай, если ему было еще недостаточно тесно в одежде, второй рукой она медленно повела пальцами по его поясу, словно стараясь найти, где он расстегивается. У него не оставалось сомнений, что в этой напускной неторопливости была настойчивость, с которой она доберется до желаемого. Она с трудом заставила себя оторваться от его губ — но лишь потому, что Гейл позволил ей. В ее глазах плясал абсолютно безумный, но радостный огонь. — Я даже не представляла, насколько хочу тебя, — разгоряченным шепотом выдохнула Доан ему в лицо. Гейл перевел взгляд за чародейку, когда вспомнил, что они были не одни. Лаэзель с Астарионом стояли рядом в отдалении и наблюдали, абсолютно не смущаясь. Гитиянка — молча, с довольной острой усмешкой. Вампир же радостно помахал ему рукой, встретившись с волшебником взглядом. — Да-да, мы все еще здесь, птички певчие. — Не отвлекайся на них, — произнесла Доан, положив ладонь ему на лицо и возвращая его внимание к себе. — Меня не заботит ничего больше. Если ты хочешь меня, я хочу тебя — к чему откладывать неизбежное. Гейл мечтательно улыбнулся, убирая красную прядь волос с ее лица. Нет, как бы ему ни хотелось согласиться с ее невероятно убедительным сейчас доводом, еще больше ему хотелось поразить ее, показать ей совершенно другой мир. Вести тоже должен он, не она. Выбрать подходящее место и время. — Доан, если ты наберешься терпения… Глаза чародейки тут же полыхнули зеленым яростным пламенем. Она ощутимо вцепилась ему в плечо пальцами, словно когтями. — Нет, Гейл, не заставляй меня думать о твоих истинных мотивах. Если ты и в этот раз оставишь меня ни с чем, то ты даже не представляешь, что я… — Не оставлю, моя алая мечта, — он только усмехнулся, прерывая ее речь, в которой уже начинали проскальзывать легкие нотки безумия. Мои мотивы невероятно низменны и просты в этот раз, Доан. Но простота и прямолинейность — не про Гейла из Уотердипа. Даже сейчас у него в голове рождался очередной великолепный план — пусть даже это был план о том, как провести один из ближайших вечеров. — Я всего лишь прошу подождать. Моя цель… хорошо, Доан, буду с тобой откровенен, — он выдержал небольшую и выверенную драматичную паузу, — я хочу разделить с тобой, свои, возможно, последние дни. Доан моргнула, ее лицо вытянулось, а во взгляде смешались удивление напополам с печалью. Гейл выждал некоторое время, ожидая, что она все же скажет что-нибудь, но наградой ему было только смущенное молчание — поэтому он чуть сильнее прижал ее к себе и сказал тише, наклонившись к ее лицу: — Хочу сделать для тебя нечто особенное. Что-то, что ты точно никогда не забудешь, поверь мне. — Я думала, он так и не решится. — Подталкивала его к этому решению, как старшая сестра? А, — вампир взмахнул рукой. — Я просто шучу. То, что они перестанут заниматься ерундой и наконец переспят, несомненно греет мне душу. — Я хотела избежать этого, но недостойное любопытство съедает меня. Почему ты сам перестал спать с Доан? Астарион рассмеялся. — Ах, Лаэзель. Милая моя Лаэзель, твои слова так же прямолинейны и бьют в голову, как удары твоего двуручного меча. Причину ты как раз наблюдаешь перед собой. Худшие любовницы из тех женщин, которые представляют на твоем месте кого-то другого. Когда Доан второй раз назвала меня Гейлом, я сдался. На лице гитиянки смешалось выражение крайнего удивления и негодования. — Ты даже не попытался убить ее за это? — Зачем? — Небрежно пожал плечами Астарион. — Я же сам пытался ее соблазнить, чтобы привязать к себе. Но, как видишь, опоздал, наш взрывной архимаг сыграл раньше, и тоньше. К тому же, я ошибался. — Он чуть подумал и с нехарактерной для него серьезностью добавил: — Другом она оказалась куда более бесценным. Но Лаэзель обратила внимание вовсе не на последние слова и словно ощетинилась от негодования. — Соблазнить, чтобы привязать? Твои откровения сбивают меня с толку. Что насчет меня, Астарион? Вампир усмехнулся, поняв, что немного увлекся с объяснениями. — Скажи мне сама, какое объяснение устроит тебя лучше, Лаэзель. И что тебе нравится больше: я сам или секс со мной. — Он вздохнул. — Впрочем, оставим тяжелые разговоры до другого раза. Кажется, наши птички передумали предаваться любви прямо здесь и возвращаются. Подошедшая к ним Доан закатила глаза, по-своему расценив хмурость Лаэзель. — Всего лишь на пару минут отошли, ничего не произошло. Последнюю пару слов она будто бы произнесла с досадой. Гейл вопросительно поднял бровь, взглянув на гитиянку — в отличие от Доан, эмпатии в нем было больше, он заметил резкий перепад настроения у Лаэзель. Но та лишь раздраженно тряхнула головой. — Вы оба довольно потратили наше время. Выдвигаемся. Астарион пожал плечами и проводил ушедшую гитиянку долгим взглядом. Наконец, вернув лицу прежнюю самодовольную усмешку, обернулся к Доан, покачав головой. — Не-а, даже не говори, что я проспорил. Не считается. — Проспорил?.. — Гейл недоуменно переводил взгляд с вампира на чародейку. — Кто-то дурак и не боится, что я прямо сейчас воткну ему кинжал в глаз, — сладко пропела Доан. Впрочем, в тоне ее голоса не было ни безумия, ни настоящей угрозы. Она махнула рукой, невинно улыбнувшись Гейлу. — Ничего серьезного. Он подозрительно посмотрел на нее в ответ. Но чуть улыбнулся. Волшебник почему-то был уверен: что бы это ни был за спор, он явно в нем выиграл, даже не подозревая о нем.