Writober 2023 (31 история про Эли и Джерома)

То ли отравишь, то ли приманишь, то ли цветок самый яркий и желанный, то ли пустоцвет. То ли убьешь — то ли помилуешь. Какая разница? Если все немножко понарошку, почти не по настоящему, будто с закрытыми глазами? Только шею больно. Джером злится, хватается неумело и грубо, встряхивает, жмет к стенке фургона, пытается принудить скалиться в ответ. Он взбешен, его серо-голубые, будто у мертвеца, глаза пылают, а уголки рта перекошены. У него всклочены волосы и дрожат руки. Это все только потому, что приближается Канзас. О Канзасе говорить нельзя. И думать — тоже. Он доводит парня до предела. — …у тебя плечо вывихнуто, — щебечет Эли, почти вздернутая, но живая, привставшая на цыпочки. На ней старое платье, от нее пахнет яблочным соком, у нее грязные волосы, уже совсем не кудряшки, а скорее жирнящиеся сосульки — все никак не помыть, не получается, времени нет за работой. Побыть вдвоем удается только изредка, когда Лайла спит, а Пол Сисеро не «дежурит» на улице, слепым взглядом «провожая» ребят. И как только он умудряется их чувствовать?.. — больно же. Тебе. — И что? Ты… опять делаешь это, — хрипит Джером в ответ, встряхивая получше, затем разжимая хватку, неловко опираясь о стенку фургона рукой — и вдруг с силой прикладываясь лбом к собственной ладони, выбрасывая из головы накатившую дурь. Ему тошно, страшно, больно. У него кружится голова. — Прости. Прости меня. — Бывает. «Это» — очередная невинная для обычного человека мелочь. Одна из тысячи. Иногда хватает всего лишь вопроса о том, что рыжий испытывает, когда приближается его праздник. Ведь в прошлом году все вышло неплохо. Но сейчас парень раздражен, издерган, и хоть все не так уж и плохо, и он возится с ней, украл ей пару яблок с кухни, заглаживает вину после того, как в очередной ссоре едва не потерял подругу совсем — она ведь скользнула с крыши, будто птица, забывшая, что не умеет летать. Его эмоции чувствуются, их можно резать ножом, будто масло, но вместо этого хочется тушить водой. Веселые штаны с подтяжками не спасают, не спасает и чай в термосе вкупе с очередным следом от удара тарелкой на боку. — Джеремайя будет завидовать тебе. — Эли не умеет шутить, кажется, у нее никогда это не получается, она и не пытается, опускаясь на траву Джерому в ноги, склоняя голову и потирая свое горло. Оно тонкое, белое раньше, теперь же красноватое от следов его пальцев. — Он придушил меня всего раз, а у тебя счет идет на десятки. — …пусть завидует, — рыжий, севший напротив, наоборот смотрит на нее в упор, будто пытаясь прожечь дыру в макушке девочки взглядом. Он отравляет ее. По капле, незаметно, быть может и до одури любя, хотя для них обоих пресловутое слово «люблю» ценно лишь в самые сакральные моменты тишины, но когда-нибудь доза дойдет до грани и станет смертельной. Она позволяет себя отравлять. И когда-нибудь, наверное, станет в глазах остальных циркачей таким же уродом, если уже не стала, но есть в ее хрупком равновесии на лезвии ножа и кончиках пальцев что-то до одури романтичное, совсем как россыпь маленьких поцелуев солнца на щеках Джерома. — Переночуем сегодня в подсолнухах? — сипят синхронно — и смотрят друг на друга кутятами, моргая в такт.