***
Тёмное угрюмое утро с усилием пытается разлепить заспанные веки. Туман неспокойный, он петляет между соснами, огибает холмы. В такие моменты обычно кажется, что мир останавливается, но он упрямо движется, наплевав на придуманные бардами наивные клише. Солнце лениво выкатывается из-за Градовы горы, светлячки укладываются спать после полуночных танцев, кривые неказистые деревья шепчутся – их листва, гонимая ветром, сотрясается раздраженно и срывается на волю. Под камнями прячутся сверчки. В слоях сырой почвы копошатся полёвки. Если он закроет уши, он почувствует все это своей кожей. Услышит даже, как в миле отсюда просыпаются моряки и заводят свои бодрые портовые песни. Дар и проклятье высшего хищника. Пытаться из раза в раз невыносимо и глупо, но он делает над собой усилие в очередной раз и прислушивается сильнее, фокусируя все восприятие на одной точке – и вновь не улавливает сердцебиения ведьмака. Его грудь не двигается совсем и этот бешеный контраст с торжеством жизни вокруг сносит крышу. В глубине своей рассудительной души он знал, что когда-то это должно было случиться. Здесь всегда случается. Он никогда не посмеет даже мысленно так выразиться, но он рад, что Геральт спокойно умер в своей постели. Естественной смертью. Слова мерзко скрипят своим формальным официозом. Так выражаются медики, описывая привезённый на экспертизу труп. Он не раз произносил их сам, наблюдая как лица родственников умершего искажаются в странном облегчении, как опускаются их напряжённые плечи. Он никогда этого не поймёт, концепция смерти чужда самому его естеству. Очередная глупая условность мира, который никогда не станет для него родным. Регис принял её как данность, как и, в целом, множество других. Все же, такой отнюдь не героический финал для честного ведьмака слыл в народе большой редкостью. Регис же справедливо считал, что в жизни Геральта было и так полно геройств и сложенных о них после баллад, поэтому направил все свои силы на то, чтобы их количество ни в коем случае не увеличилось пока он был рядом. А он старался быть. Геральт всегда ценил свою свободу и гордое звание одинокого волка, поэтому видимой возможности сопровождать его на заказах не было, но везде есть потайные лазы и Регис ими бессовестно пользовался. В любую погоду над головой ведьмака кружила стайка верных воронов и чуть что – они ни медля летели наперегонки с ветром, чтобы сообщить об очередном ранении, полученном в бою со слишком прытким болотником или эринией. Геральт каждый раз бурчал, что сам бы справился, но быстро успокаивался, принимая помощь и отпивая тёплый ромашковый отвар из бурдюка. После они всегда возвращались в хижину вместе, слушая похрапывание загнанной Плотвы, крики чаек и, в случае Региса, тихий стук родного сердца об изрядно помятые рёбра. Им нравилось на Скеллиге. Ведьмаку из-за обилия местных легенд о смертоносных muire d'yaeblen – заказов на какого-нибудь очередного жирного утопца, пожравшего неудачливого рыбака было в достатке и платили островитяне за них не скупо. Регису были по нраву обдуваемые солёными свежими ветрами бесчисленные запасы трав, растущие на крутых склонах. И конечно удалённость архипелага от шума Большой земли. Прохладный климат располагал к утренним прогулкам, пряный мёд местных корчмарей согревал мерзлыми ночами. Относительно мирная и по-своему счастливая жизнь закончилась в один миг: однажды ночью Региса разбудила пугающая тишина своим леденящим дыханием. А если точнее – его отсутствием. Ведьмак всегда спал чутко и тихо, наученный годами тренировок и условиями разной степени паршивости, в которых приходилось вырывать свой выстраданный кусочек отдыха силой. После неофициального выхода на так называемую им пенсию, привычки остались, даже если под боком поджидала больше не смерть в виде клацающего зубами голодного варга, а тихо сопел тёплый, но не менее голодный до Геральта Регис. Той ночью обоим спалось на редкость плохо. Геральт, будто чувствуя приближающийся конец, допоздна сидел с чаркой меда за столом и, предавшись воспоминаниям, рассказывал Регису о своей жизни. На него редко нападала элоквенция, обычно он предпочитал быть слушателем бесконечного трëпа вампира, поэтому Регис внимал не перебивая, изредка вставляя свои комментарии, полные понимания и поддержки каждого геральтова умозаключения, пока тот смачивал горло пойлом. Не хотелось зубоскалить и мудрить, гасить этот теплый огонёк искренности. Спустя пару-тройку опустошенных бутылок, изрядно наговорившись, они по обыкновению легли вместе на потрëпанную кровать, устеленную мягкой пушниной. Геральт щелчком пальцев погасил единственную горящую свечу на тумбочке, зажженную разве что для уюта. Они то и дело смеялись над этим, припоминая о способностях друг друга видеть в темноте. Им обоим нравились маленькие условности, наполнявшие жизнью их общий дом. Вдох-выдох, вдох-выдох – тоже условность, привычка, которой Регис научился уже в этом мире. Он также научился её ценить и лелеять, поэтому когда сквозь беспокойный, рваный сон не почувствовал ответного вдоха – позабыл о ней и сам. Ведьмак – вернее, то, что от него осталось, – лежит с закрытыми глазами, холодный, неподвижный и тихий, как штиль. Туман совершает свой привычный обход по холмам, трава и ели кланяются под напором штормового ветра, вороны несут на своих чёрных крыльях страшную весть, переданную Регисом всем тем, кому Геральт когда-то был дорог.***