Нам ещё жить и жить

Сегодня меня уже не раздражают бедно-жёлтые лепестки, путающиеся в волосах, ровно как и дыхание твоего забитого носа под ухо. Сегодня пятнадцать лет, как тебя нет. Мне через десять минут будет тридцать семь, а тебе так и будет двадцать пять, Арс. Получается, я зря всё это время называл тебя старым. Иронично до ломоты в рёбрах — я никогда не ждал весну, а ты любил её сильнее, чем фисташковые торты с грецкими орехами. Ты был странным. Ты умер весной, ночью девятнадцатого апреля. Я остался в этом апреле навсегда. Так устроен мир – душа остаётся в том времени, где исчезает последняя надежда на счастливое будущее. Моя исчезла вместе с тобой. Как эгоистично, Арсений! Зачем я сижу здесь, если не переношу ни запаха, ни цвета, ни полупрозрачной пыльцы, отлетающей с лепестками от цветков? Зачем я пришёл, если я никогда не любил вишню? Наверное, я любил тебя. — Слышишь, синеглазый, — я опускаю голову на бурую кору тонкого ствола вишнёвого дерева. Волосы лезут в глаза, — я скучаю. Не знаю, шутил ты или нет, когда хихикал, предлагая засыпать твой прах поверх вишневой косточки, когда ты двинешь кони, но я сделал. Если не угодил – прости. Уже насрать как-то. Каждый год извиняюсь перед тобой. Сложно, вообще-то. Ты знаешь, что я сухарь. Мог бы и простить уже. А ты не хочешь извинится, Попов? Я знал всегда, конечно, что ты не умеешь выбирать подарки и вникать, где стёб, а где реально важные слова, но поверь, я не хотел, чтобы ты сдох. Это были слова. Только слова. Ты был нужен мне намного сильнее, чем я позволял себе думать. Ну, ты понимаешь, да? Я не хотел от тебя зависеть. Да, ты слышал это уже четырнадцать раз, я скажу ещё один: сейчас я завишу от тебя намного сильнее. Жить от цветения до цветения – отвратительно. Может, я ненавижу тебя? Пожалуй. Как бы там не было, я здесь. И мне жаль, что ты тоже. Прости. Мы сломали друг другу жизни. Слышишь, блять, розовый цветочек? Ты сломал меня. Доволен? Я даже потрахаться ни с кем не могу. Кажется, что ты наблюдаешь, и мне становится стыдно снимать перед кем-то штаны. А вообще, знаешь, я бы и из вредности мог при тебе с кем-то поебаться! Ты всю мою молодость превратил в попытки вырастить на твоей могиле вишню. Пять лет! Хочешь, чтобы я умер сороколетним девственником, Попов? У тебя получается. Я разговариваю в вишнёвым деревом. Интересно, со стороны я очевидно похож на идиота или нужно додумывать, чтобы понять? Ты бы сейчас засмеялся и ткнулся лбом мне в плечо. Тебе-то свойственно с травой и хомячками разговаривать, ёбаная Белоснежка. Нет, всё-таки я люблю тебя. В конце концов, я отмечаю день рождения с тобой, а не в клубе. Нет, не от того, что у меня ничерта ни с кем не выходит, потому что я похож на депрессивно-агрессивного подростка с биполяркой. Представляешь, я осознанно прихожу попить чай в компании нескольких пыльно-розовых веток. Ты рано облетаешь! Дождался бы хоть раз. Все вишни как вишни, а ты и тут отличился. Заглядываю в экран телефона, всё это время работавшего фонариком. Полночь. — Ну, моё здоровье, — касаюсь краешком пивной банки ещё не облетевших цветков. И не обижайся, за тебя пить уже необязательно. От вишнёвых мух я тебя и так, и так побрызгаю, а остальное как-то сам тяни. Не маленький уже. И нечего трясти мне тут листиками в «Козла». Ещё вишнёвой пыли я не глодал. — Ладно, — глажу гладкие ветки пальцами, — домой пойду, накормлю Шалфея праздничным китикетом с душком лосося. Давай, увидимся. До встречи. И я ухожу, спрятав руки в карманы. Банку я оставил нарочно. Эдакая маленькая месть. Ты же не переносишь запах пива. Утром уберу, не ссы. В конце концов, нам ещё жить и жить, Арс. И тебе, и мне.