Долго стою у дома, осматриваю фасад. Мысленно прощаюсь со всем, что здесь было.
Ещё пару дней назад в нашей спальне горит тусклый свет. В окне комнаты Эммы странно — темно, не включен оранжевый ночник в форме полумесяца. Набираю полную грудь воздуха, захожу в дом. Микеланджело сидит в кромешной темноте в гостиной, совмещенной с коридором. От его неожиданного присутствия вздрагиваю. Надеюсь на какие-то слова. Кругом оглушающая тишина. — Так и продолжишь молчать? Будешь играть эту тошнотворную понимающую роль? На глаза выступают слёзы, хотя больно здесь сделали не мне. Безмолвие продолжается. — Даже не наорешь на меня, не скажешь, что думаешь? Тебе настолько на меня плевать? — Закрой свой рот, — хрипит не своим голосом - жестким, колким, отчаянным, — как ты можешь мне это говорить? По телу пробегают неприятные мурашки. Становится холодно. Микеланджело тяжело дышит. Закрывает лицо ладонями, медленно качает головой и облокачивает локти на колени. Я стою у двери, не рискуя сделать шаг. Не могу зайти в этот дом без разрешения. Чувствую, что теперь и навсегда мы — чужие люди. Осторожно кладу ключи на плитку. Все кончилось. — Эмма у мамы, — говорит тихо, почти безэмоционально, — привезут завтра. — Она останется с тобой, — случайно срывается с мох губ. Микеланджело поднимает голову и я вижу его лицо: болезненное, разочарованное. Никогда не видела на нём подобных эмоций. Он быстро качает головой, словно пытается избавиться от морока, не может поверить услышанному. — Ты хоть когда-нибудь любила?Его голос дрожит.
— Хоть кого-нибудь?Дыхание сбивается.
— Кроме себя. Он резко встает, поворачивается и с размаху бьет по бетонной стене. Ещё раз. И ещё. Молча избивает, несмотря на боль и осыпающуюся штукатурку. Белая краска багровеет пятнами, на изящных костяшках выступает кровь. Он продолжает, но мне не страшно. Я знаю, что он бы никогда не сделал мне больно. Вторник. Сейчас. Воспоминание вызвало болезненную улыбку. Чувство вины перемешалось с глубоким стыдом. Завариваю крепкий черный чай в обе чашки: не думаю, что Солсбери откажется посидеть со мной некоторое время. Не хочется, чтобы отказывался. Страшно находиться одной. «Что ты ему сказал? Почему Брайан уехал?» Дверь в коридоре небрежно хлопнула - доктор неосторожно вышел из ванной комнаты. Непроизвольно вздрогнула и тихо хихикнула - он тоже не идеален. Выверенные в кабинете движения не работают в новых условиях. Достаю молоко и подливаю нам двоим в чай. «Попробую, что ты пьешь». Солсбери стоит в дверях и удивлённо улыбается, ловя меня на этом занятии — превращении чая в напиток на его лад. — Вы перелили молока, — бросает тихий смешок, — это уже не британская классика, а азиатский сутэй-цай. — Доктор, — вдруг смеюсь вместе с ним, — сколько странной информации хранится в Вашей голове? Он пожимает плечами и садится за островок кухонной стойки, ожидая своей чашки — даже не пришлось предлагать или уговаривать. В его присутствии становится спокойнее. — Микеланджело не был монстром, — я не поняла, почему и зачем продолжила законченную на терапии тему, — помню день, когда вернулась домой и увидела его отчаяние. Он не пытался сделать мне больно, не скандалил и потом не дал никому меня оскорблять. Единственное, что выбило его из колеи — мой добровольный отказ от дочери. Я сразу сказала, что Эмма останется с ним. Мне казалось, что это должно его немного обрадовать или успокоить, но… — Он любил Вас, — делает осторожный глоток и широко улыбается, заглядывая в чашку. — По-своему, не так, как Вам хотелось, но любил. И его не могло утешить такое решение: тогда мистер Моретти понял, что Вы никогда не нуждались ни в нём, ни в вашем ребенке и совместной семье. — Тогда почему… — замялась, опустив голову вниз - ответ уже был в голове, просто его не хотелось принимать. — Признайтесь себе, — говорит мягко, почти шепотом, — Вам станет легче. Это — огромный шаг для дальнейшего морального восстановления. — Я вышла за него замуж, потому что испытывала чувство вины за свое спасение? — умолкаю, испытывая болезненное жжение в груди: терпимое, необходимое. — Родила ребёнка, — слова летят под грузом тяжелых осознаний, которые невыносимо держать в себе, — чтобы отплатить за всё, что он для меня сделал. Не хотела ранить его чувства: заставлять жалеть о том, что он был добр ко мне, влюбился и вытащил из лап смерти. Хотела показать, что это всё было не зря. «В горле пересохло.» Делаю глоток и встречаюсь с одобрительным, теплым взглядом доктора. Он едва улыбается и медленно кивает. — Как Вам чай с молоком? Я разбавляю его в других пропорциях, — переводит тему, словно ничего не произошло, — но так тоже интересно. — Не так плохо, — улыбаюсь в ответ и чувствую, как с души падает огромный камень, что мешал полноценно дышать многие годы, — я должна поговорить с Миком? — Вы никому ничего не должны, Мисс Магуайр, — он ставит чашку на стол и осторожно поглаживает себя по скуле, — Вам нужен этот разговор? — Да, — срывается с губ прежде, чем я успеваю проанализировать возможные риски. — Тогда поговорите, — на лице пробегает удовольствие от проделанной работы. — Сегодня я хотела отказаться от терапии, — вдруг меняю тему, невольно пожимая плечами, — Вы серьезно меня задели в кабинете. Было очень обидно и больно. — Знаю, — он коротко кивает и снова делает глоток, не сводя с меня темных глаз, — прошу прощения за неприятные эмоции, я бы ни за что их не вызвал без особой необходимости. — Теперь знаю, — без смущения смотрю на него в ответ, — спасибо. «Впервые мне не хочется спрятаться от проницательного и глубокого взгляда». Искренняя сдержанная улыбка. Хочет сказать что-то ещё, но его прерывает тихая вибрация звонка. Он достаёт телефон, и я случайно замечаю контакт — Джессика. «Наверное, ей неприятно, что он здесь. Со мной. Ещё и полу-избитый из-за меня. Откуда он взял мой адрес? И зачем поехал следом?» — Вы не против? — Солсбери смотрит на меня и указывает головой на экран мобильного. — Это же Ваша девушка, — стараюсь изобразить безразличие и неловко пожимаю плечами, — ответьте, она наверняка переживает. «Почему мне вообще грустно из-за наличия у него отношений? Он — мой психотерапевт. Интересный, умный, привлекательный мужчина. Нет ничего удивительного в том, что у него роман с юной прехорошенькой блондинкой». С благодарностью кивает, встаёт изо стола и отходит в коридор. Мне хочется подслушать их диалог, узнать, что он ей скажет, но это — слишком личное. Я не должна лезть в его жизнь. Тем более, что уже в клинике увидела достаточно - и мне это совершенно не понравилось. Допиваю чай и начинаю мыть чашку, не замечая, как Солсбери возвращается. Испуганно вздрагиваю, когда краем глаза улавливаю мужской силуэт. — Это всего лишь я, здесь Вам ничего не угрожает. Мисс Магуайр, — делает короткую паузу, небрежно кивает в сторону стула напротив, — есть два вопроса, которые мне бы хотелось обсудить. Присядьте, пожалуйста. — Касательно чего? — с опасением смотрю на мужчину, неосознанно сжимая чашку в руках. — Джессики и Брайана, — он ставит локти на стол и складывает пальцы в мягкий кулак, облокачиваясь щекой на костяшки правой ладони. — О первой, — отвожу взгляд и качаю головой, — я знаю, что это не моё дело. — С чего Вы взяли, что я в отношениях? Тем более, — голос врача меняется на удивлённо-возмущенный, — с Джесс. Уверен, она неплохая девочка для своих лет, но я не люблю детей — меня не интересуют эмоциональные качели, юношеский максимализм и весенние гормональные слёзы. Девушкам её возраста нужно пережить рассвет серьезных отношений не с мужчиной, старше её на десяток лет — я не хочу заменять ей отца. Его слова звучат долгожданным ливнем в засыхающей пустыне. Облегчают мою голову и невольно вызывают улыбку. В руках приятно покалывает. «Остановись, он - твой лечащий врач. Что ты себе навыдумывала? Вам ничего не светит».Хотя вопросы остаются.
— Вы успокаивали её после выхода на работу из-за меня: обнимали, целовали в затылок. Вчера в коридоре, когда Вы уже ушли домой, у нас был неприятный диалог: Джессика ревнует Вас ко мне. Очень настойчиво посоветовала найти другого терапевта, посчитала, что я на Вас запала. И ещё подчеркнула, что я всегда буду Вашим пациентом. — Присядьте, — он говорит твердо, — я звал Вас у клиники не просто так.