***
Мин утаскивает его в свою (если быть точнее, по вещам, принадлежащим явно не Юнги, Пак понимает, что это — их с Тэхёном) комнату. Сажает на кровать и суетится, заваривая травяной чай, который посоветовал пить омеге престарелый лекарь Вороного удела. Юнги выглядит уставшим, взволнованным, похудевшим, будто постоянно находится в переживаниях. Немудрено, потому что они на войне, потому что каждый прожитый день — подарок, и никто не знает, порадует ли их так же снова судьба в следующем. Бубновый король вручает Паку чашку с чаем, и тот греет о стенки руки, пока друг присаживается рядом. Юнги смотрит внимательно, изучает припухшее от слёз лицо Чимина. Сам себе тот кажется ослабшим, слишком размякшим, как хлеб, брошенный в горячее молоко. — Ты в положении, — выдыхает Юнги, неловко мнётся, словно Пак — хрустальная ваза, способная разбиться от одного неосторожного движения. — Да, — хрипло отвечает он, отпивая глоток обжигающей жидкости. — Наворотили вы дел, — трёт лицо руками Мин, стараясь хоть немного прийти в себя. — Не меньше, чем вы тут, — грустно усмехается омега, попивая медленными глотками отвар. У него горьковатый привкус, но запах эвкалипта и ромашки успокаивает. Юнги тихо, грустно смеётся. Они так давно не виделись, что даже странно смотреть друг на друга, сидя прямо напротив. Мин изменился. Черты его лица будто бы стали немного мягче, линия рта расслаблена, а глаза… живее. Будто с приходом весны и Тэхёна сам Мин Юнги — оторва, мерзавец и вор, стал расцветать большим алым цветком, лелеемый заботливыми руками. Любовь ему к лицу, однозначно. Чимин любуется другом. Переложив чашку в другую руку, убирает тёмные пряди с глаз. Замечает ссадины, оставшиеся светлыми полосами от старых мелких ранений, гладит чуть острую скулу. Он скучал. Подумать не мог, как сильно нуждался в заботе и присутствии Юнги, учитывая, что семь лет ненавидел его. Возможно, то была не ненависть, а просто горе, которое Пак смог прожить и отпустить только с появлением в его жизни Чонгука. Но сейчас, когда сердцу по-прежнему больно, тело расслаблено. Сейчас Юнги повзрослел и даёт ему то, чего многие долгие годы не хватало катастрофически. Поддерживает его. Просто остаётся рядом, хватаясь за небольшие пухлые пальцы Чимина, поглаживая по костяшкам. — Ты изменился, стал круглее, — улыбается Юнги. — Как Чонгук этого мог не заметить? Чимин тихо смеётся, держа друга за руку. — Я поправился ещё в Хатрасе, там кормили, словно на убой, — отвечает тот, пока Мин переплетает их пальцы. Король воров и правда стал мягче. Чимин замечает на его безымянном пальце серебристое кольцо с гравировкой, и подносит ладонь к лицу. — Это семейная реликвия, — смущённо шепчет омега, прикусывая губу. — Он сделал тебе предложение? — изгибает бровь Чимин, рассматривая надпись. «На тысячу лет и даже больше». Красиво звучит. Очень возвышенно и романтично. Юнги никогда романтиком не был, но, наверное, чувства, разгорающиеся в душе, кардинально способны изменить человека. — Он хочет, чтобы мы поженились. Ну, когда война окончится, — смущается Мин и дёргает пальцами, пока Пак рассматривает украшение, второе же находится на пальце самого альфы, сейчас остающегося в Эдериасе, чтобы удерживать город. — Это будет замечательно, — улыбается слабо Чимин. Он правда рад за друга. За то, что несмотря на страдание и непринятие поначалу своих чувств, тот всё же приютил любовь. Боролся за неё, отстаивая большой, скорее всего, ценой. Зная Юнги, тот её зубами мог выдрать. — А… как Хосок воспринял? — аккуратно спрашивает Пак, поднимая взгляд на друга и снова переплетая их руки. Так теплее и спокойнее, так Чимин ощущает поддержку Юнги — молчаливую, скромную, но ценную и тёплую. — Он… — омега запинается. — Болезненно. Мы никогда не говорили на этот счёт, но я знаю, что болезненно. В некоторых письмах, которые Юнги писал лично Чимину, он упоминал о чувствах главнокомандующего и поступках, на которые те его сподвигают. И если Чонгук не до конца знает, по какой именно причине Тэхён предал своего короля, то Чимин — да. Сама причина заключается в Мин Юнги. — Я не знаю, как буду смотреть ему в глаза, — выдыхает едва различимо Пак, вспомнив о Хосоке. Тот может крайне агрессивно отреагировать на новость о смерти Лу. — Всё будет нормально, — вдруг сгребает омега его в объятия, прижимая к груди так, что Чимин едва не проливает чай. — Всё будет хорошо, слышишь? Сейчас в первую очередь ты должен заботиться о своём состоянии. Ты ведь наследника престола вынашиваешь. — Добраться бы ещё до этого престола, — горько усмехается Чимин. Он не сомневается отчего-то, что у них всё получится. Вот только без него уже… Потому что Пак однозначно останется здесь — в Вороньем гнезде — под тщательным присмотром лекаря и охраны. И сам тому не станет противиться. Он не может рисковать ребёнком, своей жизнью, здоровьем и благополучием остальных. Чонгук справится с оставшимся в этой войне, она уже почти выиграна. Страна лежит в разрухе, бóльшая часть городов захвачена, и Пикам почти ничего не нужно уже делать, чтобы отнять власть. Остаётся только захватить Рилиум, сменить флаги и официальное название государства. Но и это может оказаться слишком трудным, кровавым и жестоким. Зверь, загнанный в угол, может оказаться опаснее других тварей. Чимин переживает, но старается сдерживать пагубные размышления. Они победят. Чонгук займёт положенное ему по крови и усилиям место, и Этлиния, наконец, поднимется из пепла, расправляя крылья. Чимин верит — боги, несмотря на их, порой жестокое обращение с детьми своими, остаются на стороне справедливости. И молится, прося принять душу Лу с заботой. Они все там окажутся и смогут встретиться, Чимин надеется, что та дождётся их. Подняв глаза в сторону окна с серым светом за мутным стеклом, Чимин выдыхает и кладёт голову Юнги на плечо. Он чувствует себя уставшим и, допив чай, остаётся в комнате друга, чтобы немного передохнуть.***
Погода сегодня на редкость промозглая и отвратительная. Стоя возле одного из домов в Эдериасе, Тэхён наблюдает за пасмурным небом. Тучи кажутся ему свинцовыми, тяжёлыми, словно те готовы рухнуть на голову от любого неосторожного движения. Он хмурится, покручивает кольцо на безымянном, словно так может ощутить тепло чужого сердца рядом с собой. Как там Юнги? Добрался ли Хосок до удела? Что в планах у короля на дальнейшие действия? Тэхён устал, конечно, задаваться этими вопросами, особенно учитывая, что столица с прибытием Ким Намджуна затихла. Нет ни вестей, ни новых следов слежки от шпионов в Рилиуме. Словно там всё замерло. Вот только в душе у Тэ теплится предчувствие, что это — ещё не конец войне. Джин не станет смиренно ждать, пока враги придут к стенам его родного города, чтобы отобрать власть и корону. Джин, каким бы ни был уставшим, не бросит борьбу. Есть что-то, из-за чего он продолжает её, возможно, только так омега чувствует себя живым. Тэ трудно перестать думать о нëм, о том, что сейчас происходит в стенах Солнечного замка, и какие последствия им это принесёт. Он надеется на стратегический разум Юнги, на хитрость Хо и решительность их короля, способные сломить последнее сопротивление. Сам альфа для себя уже решил: он попросит Чон Чонгука. Будет просить, чтобы тот сохранил Сокджину жизнь, чтобы хотя бы прогнал, и Джин смог уйти. Тэхён не сможет позволить ему умереть. Слишком многое выпало на судьбу этого человека, и Тэ ощущает огромный груз вины, что не сумел Кима защитить. Хочется вину эту искупить, исправить то, что уже сотворено. Или хотя бы попытаться. Крутя серебристый металл кольца, Тэхён оборачивается и бредёт в сторону пристани. Ворота подняты на случай, если на них всё же решатся напасть, но Тэ хотя бы на стену взберётся, чтобы поглядеть на Эвону. Вид реки его успокаивает, блеск воды — будто бы придаёт сил, и альфа может немного подумать. Они, в общем-то, ждут только приказов, а пока бойцы восстанавливаются. Многих Крести заперли в темницах, потому что они остаются верными своему королю. Тэ никогда не забудет ненависти в глазах сослуживцев, когда те его увидели рядом с командиром из Хатраса. Для них Тэхён — предатель. Изменник, тварь неблагодарная. Пусть будет так, альфа и сам прекрасно об этом знает. И душу жрёт виной перед ними тоже, потому что солдаты ему верили всегда. Благородному, верному Ким Тэхёну, который вдруг оставил всё и переметнулся на сторону врага. Им нет нужды разбираться в чужих мотивах, да и Тэ не собирается объясняться, оправдывать себя. Выбор он уже давно сделал и будет следовать ему до самого конца. Он не пожалеет, потому что о самой большой в своей жизни любви пожалеть невозможно. До битвы, до отбытия в Эдериас, Тэхён не знал, что служит двигателем, спусковым механизмом для его борьбы. Альфе почему-то казалось, что робкая надежда и мечта не могут быть таким великим поводом для войны. Но теперь без стыда он способен признать: может. Именно фантазия о маленьком тихом домике, находящемся где-то в глуши, о том, чтобы Юнги был с ним там рядом, держал за руку, улыбался, только ему — Тэхёну, движет альфой всё это время. Никакая верность и слава ему не нужны. Тэхён не думал даже, что желание быть с одним лишь человеком станет рычагом к действию. Не предполагал, что любить можно так сильно, до острой тянущей боли в груди, желать каждый сантиметр тела и каждую каплю души. Он нашёл ориентир в темноте. И пусть он не такой возвышенный, как у остальных, пусть справедливость не является его первостепенной целью, Ким Тэхён бережно хранит в сердце нарисованный воображением деревянный дом, яркую зелёную траву и… покой. Он ужасно хочет именно покоя, а тот достижим лишь в моменты, когда рядом его любимый омега. Тэхён, лелея свою скромную, но отчаянную мечту, лишь ждёт, пока закончится война. И для исполнения желания ту нужно двигать, протискивать, побеждать. Значит, Тэ так и будет поступать — он поможет Пикам победить, лишь бы после ему просто дали покой. Он уговорит Юнги сбежать на край света — подальше от замков, от тронов и интриг. Душа Тэхёну собственная кажется до одури уставшей, словно прожила порядком дольше самого альфы, множество мучительных столетий. Оттого и хочется простой человеческой тишины. Глядя на пасмурное небо, Ким вздыхает. Им осталось немного. Всего несколько решительных ходов, и альфа верит, что Чон завоюет трон. У него есть преданные солдаты, подчинённые, друзья, готовые идти за ним следом, как бы трудно ни было. Тэ знает отчего-то, что он будет хорошим королём. Он рождён для такого — быть лидером, поднимающим страну с колен. И способен поставить государство на ноги, но надеется, что уже без них. Проходя мимо переулка, Тэхён замечает копошение. Он вглядывается в темноту маленького грязного тупика и вдруг решает подойти поближе. Среди отходов, свернувшись в клубочек, сидит испуганный темноглазый омега, глядит настороженно на Тэ, его метку на щеке, а потом судорожно выдыхает, когда в руках слышится кряхтение. Закутанный в грязную ткань, в объятиях омеги просыпается младенец, и юное создание прячет его от глаз Тэ, словно боится, будто тот способен причинить ребёнку вред. Тэхён оглядывает чумазое лицо омеги, испуганно округляющего глаза от каждого выдоха альфы, а потом хмурится. — У тебя нет дома? — тихо спрашивает Ким, не приближаясь, чтобы не пугать. — Нет, милорд, — сипит тот. — Как звать? — Тэсс, милорд. — А дитя? — Нет у него имени, — ребёнок ворочается в руках Тэсс, кряхтит и хочет было заплакать, когда слышится едва различимое бурчание детского живота. Тэ понимает — они оба жутко голодны. Младенец вытаскивает пухлые ручки, машет ими, то разгибая, то снова стискивая. Совсем ещё мал. — Вставай, — старается звучать помягче Ким, подаёт Тэсс руку, и омега неуверенно за неё хватается. Словно всё ещё сомневается, можно ли доверять. Тэхён кивком просит Тэсс шагать за ним. Омега, сжимая младенца опасливо в руках, торопится и семенит следом, кутает маленькое тельце в бесполезный, тонкий кусок ткани. И как же они пережили бой и осаду… Всё прячась в мусоре среди отходов? Тэхён не способен помочь всем на свете, но пару жизней спасти — в его власти. Семенящий следом Тэсс старается успокоить плачущего малыша, покачивает, но мальчишка, а это именно он, разрывается криком от голода и волнения. Альфа с сожалением смотрит на попытки юного парня успокоить ребёнка, а после, когда тот окончательно впадает в истерику, то останавливается. Стягивает с плеч плотный коричневый плащ и просит у Тэсс передать ему младенца. Омега смотрит с сомнением, но видно, что крик малыша его угнетает — бедняга выглядит и без того вымученным, уставшим и голодным. Исхудавший, грязный, он трясущимися руками передаёт мальчика Тэхёну, и тот кутает крохотное продрогшее тело в плащ, прикрывает пухлые ручки и касается кончиками пальцев щёк. Тут же застывает, не в силах сперва понять, что же с дитя не так. А после, приглядевшись, видит, что на лице ребёнка нет метки принадлежности. Это, конечно, неудивительно — в нынешней ситуации на территориях, принадлежащих Пикам, запрещено клеймить новорождённых. Но глядя на заплаканное личико, Тэхёна вдруг пронзает уколом боли. Становится труднее дышать, стоит только взглянуть в большие мокрые глаза, тёплые. Они с интересом разглядывают альфу, малыш прекращает плакать, постепенно согреваясь в его хватке. Тэ гладит чистую кожу на его лице и вдруг сам себе скромно улыбается, когда мальчик, выудив юркую беспокойную ладошку, хватается за прохладные пальцы альфы. Взгляд у него любопытный, но не фокусирующийся на чём-то одном слишком долго. Пухлые губы, даже слишком, потрескались от холода и недостатка воды, простуженный красный нос сопливит, и Тэ утирает его рукавом, убирая лишнюю влагу. Несчастный малыш — проносится в голове. Одинокий. Именно таким он кажется Тэхёну, и альфа вздыхает. Он ощущает нечто в груди, что-то знакомое до скребущей боли, но охарактеризовать никак не может. Словно… он его знает. Или это так действует на него война? Отсутствие Юнги рядом? Он просто тоскует, а ребёнок и его родитель кажутся альфе такими одинокими и разбитыми, что Ким невольно подпитывается их состоянием в этот ужасно серый, холодный весенний день. Позволяя малышу сжимать, успокоившись, пальцы на его руке, альфа ведёт Тэсс за собой к небольшой таверне у перекрёстка. Входит в тёплое здание и оглядывается тут же, словно кого-то выискивает взглядом, а, заметив за стойкой пожилого омегу, направляется к нему. Хозяин заведения смотрит серьёзно, испуганно даже на Тэхёна, а альфа не дрейфит под его взглядом. Заходит за стойку и встречается с внимательными, умными глазами седовласого мужчины. — Кухарка нужна? — тихо спрашивает он, а омега бросает взгляд на измученного Тесс и младенца у Тэхёна на руках. — Им некуда идти, — словно стараясь так убедить владельца, произносит Ким. — Котлы может мыть, — хрипло отвечает старик, бросив взгляд на худые руки Тэсс. — Я… лечить ещё могу, — выдыхает тот неожиданно, подняв несмелый взгляд на владельца. Тот кивает, и Тэхён разворачивается к Тэсс. Он осторожно передаёт малыша обратно родителю и отказывается, когда тот хочет вернуть одолженный плащ. — Оставь. Вам нужнее, — отвечает Ким, бросая последний взгляд на младенца. Выуживает небогатый запас серебряных монет, оставшихся в брюках, насыпает в карман плаща, чтобы у них было хоть что-то на первое время. — Милорд, — выдыхает Тэсс, хватая его пальцами за рукав. — Как вас зовут? Я… пора бы и имя ему дать. Тэ задумывается. Он бы не хотел отдавать вместе с именем свою судьбу, уж слишком непростой та выдаётся, если честно. — Назови его Ян, — бросает Тэхён, погладив маленькую голову, спрятанную под тканью плаща. — Ян, — кивает Тэсс, прижимая мальчишку к груди. — Славное имя. Спасибо вам, — дрожаще выдыхает тот на прощание, а Тэ, кивнув, покидает таверну. Он останавливается, когда первые холодные капли всё же срываются с неба. Ян. Имя случайного ребёнка, которого он, надеется, смог спасти. Пусть и отдал дальнейшую судьбу в руки его родителя, но всё же сделал то, что мог для них. Ян. Имя навсегда почему-то, кажется, застревает в груди, в разуме, будто бы он совершенно точно встречал этого малыша. Или кого-то, кто так сильно на него похож, да только вспомнить не выходит. Слишком много младенцев успел повидать с тех пор, как ушёл из родного дома, со слишком многими людьми повстречался. И карие глаза не оставляют Тэхёна, вынуждая досадливо потереть грудь. Он вдруг вспоминает, что метка на щеке Тэсс была ярко-красной, в форме сердца. Оборачивается в последний раз, глядя на косую вывеску со стёртым почти названием «Дикий вереск».***
Чимин сидит в их с Чонгуком покоях, когда Юнги входит к нему. Уже переодевшийся и поевший омега ждёт с содроганием момента, когда в замок прибудет Хосок, и судя по лицу Мина, тот уже на подъезде. Молчаливо поднявшись с места у стола, Чимин накидывает на плечи плотный плащ, кутается в него, потому что знает, что сейчас им всем предстоит. Они с Юнги в гнетущем молчании движутся по коридорам ночного замка, спускаются по крепким каменным лестницам к залу, где должен находиться Чонгук вместе с Крисом. Двое альф уже ждут их, потому что тем тоже сообщили о прибытии Хо в город. Чонгук выглядит посеревшим, ведь, скорее всего, именно ему уготована участь сообщить брату о случившемся, ведь не стал делать этого в письме, да и не по-человечески такое делать. Чимин вздрагивает, подходит ближе к супругу, а тот приобнимает его за плечи. Столы снова усеяны картами, планами и бумагами — Крис и Чон даже сейчас не могут позволить себе отдохнуть от стратегии и планов, даже когда оба объяты горем. А может, они так забываются, проживая горе на пару, окунаются в войну, лишь бы не было так катастрофически больно. Чимин поджимает губы. Его нутро сводит от ожидания момента, когда Чон Хосок войдёт сюда. Будет больно смотреть снова, как огонь гаснет в чужих глазах, как живого человека накрывает ужасающей болью потери. Омега вздрагивает, не понимая, как они все это должны пережить. Снаружи — за пределами дверей — доносится торопливый перестук шагов. Хосок влетает в зал, грубо толкнув двери, его лицо взволнованно, но сразу же проясняется, как только альфа замечает Чонгука. Живого, здорового брата, стоящего рядом с его мужем. Не обращая ни на что иное внимания, Хо летит к Чонгуку, и тут же тот выступает вперёд. Главнокомандующий армией сразу же обхватывает брата руками, хотя должен был сначала преклонить колено. Но здесь — все свои, и никто не станет упрекать Хосока в том, что тот рад возвращению Чонгука домой. Альфы стискивают друг друга крепкой хваткой, Хо часто дышит — видимо, бежал, однако ни на чьём более лице в зале нет радости от встречи. — Я так рад, что вы уже добрались, — выдыхает очень тихо альфа, но его слышат все присутствующие, которые молчат, и только потрескивание дров в камине разрушает тягучую тишину. — Всё в порядке? Ты просил прибыть как можно скорее? — спрашивает он, и лицо Чонгука искривляется болью. — Где Лу? — Хо, — хрипит Чон, не в силах, кажется, сообщить брату о трагедии. — Она ранена? — вдруг бледнеет Хосок, становясь сам на себя непохожим. Сердце Чимина сжимается от боли, он стискивает ладони на животе, стараясь хоть как-то успокоиться. — Хосок, — подаёт вдруг голос Юнги, шагая к Чонгуку ближе. Тот болезненно кривится. Он не может. Должен, но альфе слишком больно. Он, пусть уже и король, но всё ещё остаётся человеком, который вчера потерял младшую сестру. Крис опускает глаза, когда Мин приближается к Хо и кладёт ему руку на плечо. — Лу погибла, — шепчет Юнги, глядя Чону в глаза и встречая его боль и отчаяние первым. Чимин не может на него смотреть, опускает глаза, снова норовящие заслезиться, в пол, сжимает плащ, пока Хосок осознаёт, что именно случилось, о чём ему сообщают. — Как, — выдыхает обессиленно альфа, вцепляется в запястье Юнги ладонью в плотной перчатке, так, что даже омега морщится. — Что… Что произошло? — голос его срывается, Хосок бросает ошалелый взгляд на брата, но тот только стискивает челюсть, позволяя зрительному контакту длиться, несмотря на горе. — На подъезде к уделу их подсторожили повстанцы, — выдыхает Юнги, его ладонь перемещается на шею Хосока, но тот словно не замечает её. — Напали на всю колонну неожиданно, их было много, я видел тела. Пока наши смогли начать отбиваться… Юнги замолкает, не решаясь сказать вслух причину гибели Луисы, словно чувствуя страх и вину самого Чимина. — Она защитила от гибели меня, — выдыхает он, не поднимая глаз от собственных сапог. Продолжая стискивать руки на животе, омега бледнеет, чувствует, как щёки его холодеют. Глаза Хосока мрачнеют, а Чонгук вдруг становится ближе к мужу, словно на всякий случай оберегая его от гнева брата, но тот лишь хватается за Юнги. Его взгляд кажется безумным, там нет слёз, только океаны боли. Он не кричит, но оттого становится хуже, в его зрачках видно, как боль пронзает внутренности, как слабеют руки, и Юнги осторожно позволяет ему держаться за себя. — Где она? — хрипит отчаянно Хосок, вынуждая Чонгука зажмуриться от боли. — Крис, побудь с Чимином, — бросает на ирте Чон и, подхватив брата под руку, пытается вести в сторону выхода. Тот отталкивает ладонь короля, хватается за Мина, и все трое покидают помещение. Чимин же ощущает себя вновь разбитым, как хрустальная ваза. Он слабо садится на стул, когда Кристофер подводит его к столу, и закрывает лицо ладонями. Больно. Оглушающе больно. Кажется, будто вместе им всем удастся горе преодолеть, но видеть его снова оказывается той ещё мукой. Чимин помнит, как по рассказам мужа, Хосок воспитывал Лу, заменяя ей родителей. Он крал, убивал ради неё, делал всё, чтобы жизнь младшей сестры была в безопасности, он старался. И потерял её. Чимин сдерживает слёзы и выдыхает, благодарно шепча что-то неразборчивое, когда Кристофер подаёт ему кубок с водой. Им предстоит безумно тяжёлая ночь. Просто до одури, даже голова кружится. Чимин медленно пьёт воду, стараясь не думать, что сейчас происходит в той комнате, где остался наедине со своим страданием Хосок.***
Юнги самому плохо. Смотреть на это — ужаснее, чем чувствовать, потому что он даже помочь неспособен Хосоку справиться с его эмоциями. И пусть он не плачет, как Чимин, не молчаливо вытирает рукавом слёзы, как Чонгук и не старается скрыть горе, как король Хатраса, его чувства разрушительны. Хосок просто смотрит на бездыханное тело сестры пустым взглядом, словно там не осталось ни света, ни жизни. Тёмные радужки застыли, а альфа проваливается в себя, не издавая ни звука. И это — хлеще всего. Он давит. Давит эмоции, давит боль, хотя наоборот нужно дать им выход, только Хо не привык. Юнги по себе знает, как тяжело показывать эмоции, как трудно их проживать и отпускать, а потеря самого близкого для Чона человека болезненно сжигает его изнутри. Присев на самый край, альфа даже не притрагивается к Лу. Она выглядит страшно, смерть всегда страшна и нет в ней ни капли чего-то светлого. Она всегда несёт за собой боль и горечь, всегда иссушает тех, кто остаётся здесь и вынужден преодолевать горе. Чонгук успокаивается. Юнги понимает, что он не может слишком сильно проявлять эмоции наедине с винящим себя во всём омегой, который и без того страдает, беспокоясь за ребёнка, не может плакать при солдатах и союзниках, а здесь — в тёмной, глухой комнате, где есть только их боль и потеря, король отпускает себя. Нет, не рыдает. Слёзы молчаливо и скупо стекают по его красивому, мужественному лицу, а Чонгук их утирает и старается взять себя в руки. Хосок же не делает ничего. Лу приняли решение сжечь по старым традициям богов Этлинии, её душу отправят к Шестёрке с огнём, прямо к Хархат — верховной богине, обязанной девушку принять в Чертогах небес, сопроводить в следующую жизнь. Во время пустоты в Гнезде, пока альфы отбивали Эдериас, Юнги немного изучил веру Этлинии. Информации, которую ему дал Чон, мало, но Юнги узнал о Шестёрке, о Чертогах и перерождении. Боги проведут Луису в новую жизнь, туда, где ей должно быть хорошо. Юнги отчего-то сейчас остро хочется в это верить. Он медленно приближается к королю и слегка склоняет голову, едва слышно к нему обращаясь. — Ваше Величество, — Чонгук резко вздёргивает голову на омегу. — Нужно распорядиться о подготовке. И ваш муж… он сейчас нуждается в вас. — Мой брат тоже, — выдыхает Чонгук. Но Юнги понимает — Хосок не откроется ему. Ежели до сих пор не показал своей боли — не покажет. Ему нужно выплакаться, но при брате тот делать подобного не станет. Юнги многозначительно смотрит на Чона, и король, сглотнув, кивает. Он торопливо разворачивается на каблуках, покидая комнату. Как только они с Хо остаются здесь одни, омега выжидает, не поворачиваясь. Прекрасно слышит шёпот Хосока, но не вникает в слова — слишком личные для альфы. Он уважает его волю, и оборачивается только когда тот приближается и касается локтя Мина. Они торопятся к комнате Чона, а тот всё так же выглядит потерянным, молчаливым, будто душа ушла вслед за сестрой. Юнги больно видеть его таким. Он стойкий, сильный, все это знают. Жестокий, властный и грубый Чон Хосок, на долю которого и без того выпала непростая (слабо даже сказано) судьба. И человек, у которого есть живое, бьющееся сердце. Чону больно, он едва сдерживается от этого ощущения. Падает на стул, как только они с Юнги оказываются в его спальне, даже внимания не обращает на то, как омега зажигает единственную маленькую свечу. Мин медлит. Он не знает, как позволить альфе выпустить пар, а тот просто разбито глядит в темноту. Подойдя ближе к Хосоку, Юнги присаживается перед ним на корточки и кладёт ладони на чужие колени. Тот же продолжает глядеть в пустоту, его взгляд выглядит потерянным, и омега знает, что просто сдерживает эмоции и пытается подавить горе. — Хо, — зовёт его Бубновый король, и альфа слабо переводит взгляд на его лицо. — Не держи это в себе. — А что я должен делать? — горько усмехается тот, отводя снова взгляд в сторону тёмного, закрытого ставнями окна. Юнги даже ощутимо больно видеть его таким. — Я растил её, — выдыхает Чон. — Растил, жертвовал, спасал. Раз за разом молился проклятым богам, чтобы хотя бы она была цела. Я был мальчишкой, но старался её сберечь. И всё равно придётся хоронить единственного человека, которого я действительно беззаветно любил. Юнги и сам ощущает этот прогорклый комок в горле. Ужасающе мучительно слышать острокислое откровение альфы. Болезненное и вынужденное. Омега поднимается и протягивает руку Хосоку, тот не сопротивляется, но и не шагает навстречу. Взяв прохладные пальцы в свою ладонь, Мин вынуждает его подняться и встать напротив. Одним ловким движением гасит недавно только зажжённую свечку, и комната погружается в плотный, тягучий мрак. Юнги почти такой же, как Хосок — им обоим безумно трудно переживать сильные эмоции, и тем более показывать их окружающим, даже самым близким. Потому Мин знает — Хо не по своему желанию чувства и горечь давит, а просто потому, что привык. Глядя на альфу в темноте и видя его черты только из-за света тлеющих в камине углей, Юнги протягивает руки. Обхватывает Хосока за шею и прижимается к нему, ощущая шероховатость ткани, гул биения сердца за рёбрами — уязвлённого, страдающего. Хо не сопротивляется, но и не обнимает в ответ. — В темноте так плохо видно, что можно чего-то не заметить, — шепчет омега Чону, вынуждая вздрогнуть. Продолжает крепко обвивать руками плечи, прижиматься к его груди. Это сейчас необходимо. Даже таким, как они, нужно оплакивать родных. Проходит ещё по меньшей мере несколько минут, прежде чем широкие ладони альфы его касаются. Может быть, со стороны Юнги будет ошибкой оказываться к нему так близко, но вряд ли Хосок сейчас думает вообще о чувствах к нему. Ему больно, и это — единственное ныне волнующее Юнги. Пальцы Хо неуверенно проходятся под плащом Мина, а после одним судорожным движением альфа стискивает его медвежьей хваткой так, что почти скрипят под силой рёбра. Юнги и это позволяет. Слышит задушенный выдох, а после чувствует, как Чон вжимается в его шею лицом. Позволяет и это, потому что так будет правильно. Чон Хосок не заслуживает всего, что выпало ему на долю, и поддержка, плечо, подставленное ему сейчас омегой, самое большее, что может дать Юнги. Снова судорожное дыхание. Оно касается незащищённой кожи на изгибе шеи Мина, но тот не шевелится, только прислушивается к тому, как Чон дышит: сбито, едва хватая воздух носом и ртом, словно теряется в пространстве. Юнги не сдерживается и запускает ладонь в его жёсткие тёмные волосы, гладит, ближе притягивая голову, и Хо поддаётся этому движению. Юнги едва ли не вздрагивает, когда ощущает влагу на своей шее, но сдерживается, чтобы не сбить это. Не спугнуть доверенное ему проявление эмоций. Не комментирует, даже дышит тихонько, пока Хосок, стискивая его руками, тайно выливает своё горе в чужой воротник серой рубашки. Юнги тоже становится больно. Он плохо знал его сестру, но понимает, что им пришлось пережить в детстве. Хо мало чем с ним делился, но его характера и взгляда достаточно, чтобы понять — приходилось им очень непросто. Потеря близкого родственника сказывается на главнокомандующем, и Мин возводит глаза к потолку — тёмному, ничего не разглядишь, и правда, в темноте — и слышит всхлип. Задушенный, отчаянный — он звучит болезненнее, чем крик. Долго Хосок не разрывается, уже через несколько мгновений отстраняется от Юнги и принимается поспешно вытирать лицо рукавом, а Мин, уважая его, не смотрит. Альфа отпускает его и только благодарно кивает, когда тот не зажигает свечу снова. Передвигаясь в потёмках, наливает в кубок воды и подаёт Хосоку. Тот молчаливо отпивает. В темноте не заметить дрожи в кончиках пальцев, но омега её чувствует, когда Хо проводит теми по его щеке. Мимолётно, почти неощутимо, но значимо. Он благодарен Мину. Этого хватает, чтобы душа Юнги хоть немного перестала трястись от переживаний за него. Юнги не думал, что так привязался к главнокомандующему. Это не похоже на то, что омега испытывает к Тэхёну, скорее, сродни тому, что горит в душе по отношению к Чимину. Друг. Ёмко, громко, но скромно. Юнги хочет считать Хосока другом. — Пойдём, — шепчет омега, хватая его за руку. — Нужно попрощаться.***
Они все стоят за пределами замка Вороньего Гнезда. Собравшись маленьким кругом, собирались сделать церемонию тихой, но даже солдаты Хатраса быстро и молчаливо оказались стоящими рядом. Они провели с Лу много времени во время её пребывания в северной стране, а после — в пути к Этлинии. Они тоже захотели проститься. Никто не против, каждый думает о своём горе, о том, как двигаться дальше после потери. Чимин просто смотрит вперёд, ожидая, пока из замка покажутся альфы. Юнги, находящийся рядом, держит его за руку. Тяжело терять родных, и омега молится всем шестерым богам, чтобы больше им не пришлось никого терять. Война на пути к финальной точке, Чимин надеется, что закончится она как можно скорее. Не то чтобы он знает, что будет делать дальше, после её окончания, однако совершенно точно выдохнет с облегчением. Положив ладонь на живот, Пак вздрагивает, когда слышит шум открывающейся створки позади. Он не может обернуться, только прислушивается к гулким шагам за спиной. Альфы проходят мимо, удерживая специально сбитые из дерева носилки. Кристофер, Чонгук, Хосок и один из командиров армии — они с великой осторожностью подходят к большому высокому помосту, сложенному из досок и веток во дворе. Мужчины умещают носилки поверх помоста и отходят. Это — прощальная традиция Этлинии и Хатраса. В их вере людей предают огню, позволяя исчезнуть окончательно из мира живых и отправиться в Чертоги, где их примут боги, позволяя переродиться. Чимин вздрагивает, как только трое альф приходят в движение, прочитав короткую молитву на древнем, написанном тысячелетия назад наречии. Чимин ни слова не понимает, но душа его непроизвольно сжимается, ощущая смысл сказанных слов. Словно прощание и просьба сберечь. Юнги крепче стискивает ладонь Пака, подбадривает, показывая — он рядом. Поможет, подхватит. И Чимин ему искренне благодарен за это. Крис подносит большой графин к помосту с одной стороны, Хо и Чонугк — с двух других. Глядя на спокойное, умиротворённое лицо Лу, все трое выглядят бледными. Масло льётся по дереву, мочит тёмную одежду девушки, пропитывает волосы. Всё проходит в такой тишине, что даже чужое дыхание слышно, кажется, будто вот-вот донесётся чьё-то сердцебиение. Когда сосуды с маслом пустеют, трое солдат Криса подходят ближе. Они держат небольшие факелы в руках, а после передают их правителям и главнокомандующему. Те молчаливо обхватывают держатели, переводя взгляд на будущий погребальный костёр. Чимин заставляет себя смотреть, ему вдруг становится страшно и тревожно оттого, что сейчас тело Лу сожгут. Но омега старается успокоить себя мыслями о том, что так родные люди провожают её в Чертоги, ближе к богам и новой, другой жизни. Чимин надеется, что та окажется лучше этой, привлекательнее, спокойной. Что Луиса переродится в прекрасного человека, каким и была при жизни, проживёт следующую до самой старости. Альфы одновременно кладут факелы на помост, зажмуриваясь, когда огонь в мгновение ока вспыхивает, пожирает вязкое масло и начинает сыпать искрами, когда принимается поглощать дерево. Чимин смотрит, как альфы отходят, но не сильно далеко. Наблюдают за пламенем. Искры снопом возносятся к небу, и Пак судорожно выдыхает. Прощается — мысленно, слова кажутся сбивчивыми и неразборчивыми, глупыми и плаксивыми, но их не остановить. Зажмуривается ненадолго, когда огонь охватывает помост целиком, он не в силах наблюдать за тем, как его обжигающие языки начинают пожирать всё, что в доступной зоне. И вдруг ощущает, как что-то ветром проносится рядом. Хочет обернуться, но не может, словно кто-то не позволяет, удерживая голову. Чувствует призрачное прикосновение, будто его некто обнимает крепкими изящными руками сзади, уложив темноволосую голову на плечо. Чимин улыбается слабо, поднимает ладонь, желая прикоснуться к фантому, но ничего не чувствует. Ветерок, кажущийся объятиями, исчезает. Остаётся только… покой. Ощущение кажется инородным, не принадлежащим ему, но Чимин принимает этот дар. Переводит взгляд на Кристофера, не стирающего с лица влаги. Тот стоит, широко распахнув глаза, и глядит в небо, словно даёт ему обещание. Хосок отходит от костра первым, становясь по другую сторону от Юнги, и Чимин замечает, как осторожно Мин протягивает ладонь, а альфа позволяет ему сцепиться с ним мизинцем. Чимин оглядывает альфу, не решаясь с ним заговорить. Он не видит в его лице ненависти, только много глубокой, густой печали. Хо смотрит на огонь не отрываясь, и Чимин следует его примеру. Пламя бушует, и никто не двигается с места, пока оно не пожирает помост целиком. Только когда огонь начинает затихать, Чонгук двигается с места и, подойдя к омеге, забирает его, чтобы отвести в замок. Сегодня больше никаких планов, никаких карт и войны, только остаток ночи после прощания. Завтра же всё начнётся заново, они продолжат тяжёлый путь, предназначенный им судьбой, двинут махину войны вперёд. Чон молчаливо уводит мужа в их покои, не говорит, успокаиваясь, только раздевается, видимо, намереваясь улечься спать. Они очень устали. На лице альфы это отражается, будто в зеркале, и Чимин приближается к супругу, обнимает со спины, крепко стискивая руками. Чонгук вздыхает, поглаживает ладони омеги, сцепленные у него на животе. — Как ты себя чувствуешь? — тихо спрашивает он, обернувшись через плечо. — Уже лучше, — шепчет в ответ Пак. Альфа выворачивается в его руках и крепко обнимает. Помогает стянуть плащ, ослабляет пояс брюк и вовсе потом те стягивает с Чимина. Сажает на постель, чтобы снять с него сапоги, и слегка гладит икры, не скрытые тканью. Чимин осторожно наблюдает за всеми его движениями. Чонгук поднимается ладонями по ногам к бёдрам, оглаживает их, а после, словно спрашивая разрешения, останавливается. Чимин кивает, молчаливо позволяя мужу прикоснуться к животу. Теперь альфе удаётся ощутить то, как тот немного вырос. Незаметно, если не прикасаться. Для срока, высчитанного Чимином, он ещё совсем маленький, но лекарь сказал, что всё с ним и ребёнком хорошо, потому омега не волнуется. Чон же приподнимает край рубашки и забирается под неё прохладными ладонями. Гладит кожу, словно старается что-то ощутить, а после вдруг прижимается губами. Чимин смущённо морщит нос — он не привык. Не привык ещё к тому, что в нём растёт новый человек, ведь это странно осознать, пока ты не чувствуешь его присутствие. Не привык к такому Чонгуку. Он видел своего альфу разным: притворяющимся шутом, серьёзным, настойчивым, влюблённым, горячим, переполненным желанием или решимостью. В бою. В постели. Мстящим. Злым. Такого только ещё не замечал. Чонгук выглядит… трогательно. Смущающе прикасается губами к животу омеги, вынашивающего его ребёнка, скромно и ласково гладит его, будто общается. Альфа прижимается ухом, словно надеется что-то услышать, а Чимин усмехается. И вдруг вздрагивает, ощущая нечто странное внутри. Глаза Пака округляются — он не ждал этого. Знал, что будет, но как-то не представлял себе, как это будет ощущаться. Чонгук замечает его дрожь, вскидывает голову, а Чимин прислушивается к себе внутри — может, показалось? Но почему-то уверен, что нет. Только на середине беременности его дитя решило дать о себе знать. После слёз, пережитого стресса и горя плод внутри зашевелился. Толкнув родителя изнутри — совсем неощутимо, Чимин может сравнить это с трепетом крыльев бабочки, но так волнительно. — Что? — тихо спрашивает Чонгук. — Шевельнулся впервые, — отвечает Чимин, прикусывая и без того истрёпанную зубами от нервов губу. Альфа выглядит обиженным — ему почувствовать это не удастся, пока ребёнок не вырастет достаточно, чтобы показать второму родителю своё внимание. Чимин тихо и слабо посмеивается с того, как Чон снова прижимается ухом к животу в надежде заметить хоть что-то, но у него пока всё равно не выйдет. — Как думаешь, — хрипло снова обращается к нему муж, — кто там? Чимин задумывается. Откуда ему знать?.. Но внутри что-то ворочается, крутится, словно хвост догадки, который никак не удаётся поймать. Чимин не знает, не может ощутить. Быть может, чуть позже получится почувствовать. Должно же быть у омег какое-то чутьё, верно? Тогда он подумает об этом. А пока отрицательно качает головой и жмёт плечами. — Кто будет — тот будет. Хотя я знаю, что для тебя предпочтительнее альфа, — тихо отвечает Чонгуку, поднимающемуся с колен. — Для меня главное, чтобы здоровый, — выдыхает Чон, раздеваясь окончательно и подталкивая супруга, чтобы подвинулся. Горе не оставило их так быстро, но оба стараются отвлечься на ещё нерождённого малыша. Чонгук обхватывает мужа сзади, позволяя прижаться лопатками к груди, оставляет ладонь на солнечном сплетении, поглаживая через ткань. Чимин же смущённо прислушивается к себе снова — вдруг ещё раз повезёт ощутить трепетное шевеление.