Ах, если бы Ева сейчас была змея,
То любимого не ела бы земля.
RetroElektro
— Давай, Тони! Поднимайся! Чего как девка, ей-богу?! Ты ненавидел эти тренировки. Каждый день Хэппи заставлял тренироваться в ирландском зале на пересечении Мотт и Малберри, за исключением, разве что, тех дней, что ты предпочитал проводить в беспробудном запое. — Человек, впервые попавший в драку и получивший первый сильный удар, уходит в глухую защиту, не осмеливаясь перейти в нападение. Сбитый ударом, он не в силах заставить себя подняться. Самое главное — перестать испытывать страх перед своим противником, Тони, — учил Хэппи. — Не позволяй сбить тебя. Вставай и продолжай бой, до конца. Вставай! — Почему из всех, кому я плачу, только ты ведешь себя со мной так, как будто ты тут босс? — бурчишь ты. — Хватит на сегодня. Отвоевался. — Ты давно мне не платишь, — зычно смеется в ответ Хэппи. — И пока еще не отвоевался. Шевелись же, тебе пора. — Куда? — Обратно в бой. — Нет уж, Хэп, — падаешь обратно на мат, раскинув руки по обе стороны от себя. — С меня хватит. — Разве я учил тебя сдаваться? — Я не сдаюсь. Я вовремя останавливаюсь. — Ты? Вовремя? Не смеши меня, Старк! — хохотал Хоган. — Ты Железный человек. Прочней металла, чем ты, мир не знал, друг мой! В бой, Тони. В бой. И ты шел. Раз за разом вставал и возвращался обратно в бой, обратно в строй. Вставал после Афганистана. Вставал после читаури. Вставал после разрушенной тобой Заковии. Вставал после того, как грудину пробил щит ебучего Роджерса. Вставал и закалял металл костюма болью собственных грехов, создавая неуязвимого Железного человека. «Вставай и продолжай бой, до конца. Вставай!» — звучал в голове голос Хэппи, когда на твоих руках умирал шестнадцатилетний пацан, которого ты сам втянул в свою войну. Его глаза в тот миг — ты до сих пор не можешь забыть этот взгляд. Ты видишь его и сейчас, каждый чертов раз, даже после того, как вернул его. Такой верности ты хотел, Тони? Безоговорочной, нерушимой, непоколебимой — чтобы до последней частицы. Питер Паркер был предан вере в Железного человека и до, и после смерти; и предан он был этой же верой. Когда он сказал свое первое «люблю», в тебе проснулся интерес ученого, ставящего безумный эксперимент: а ну вдруг получится, по-человечески-то? А давай, Тони, давай! Паучкам-дурачкам в девятнадцать не объясняют, что у «всегда» срок годности короче, а чувства острее. В девятнадцать «всегда» — это целая жизнь и чуточку дольше. В сорок семь «всегда» — это плюс-минус год. Питеру еще предстоит научиться быть осторожнее со словами — он им цены не знает, в отличие от тебя. Как бы банально ни звучало, это умение приходит с возрастом; оно кратно полученным в спину ножам и потерянным друзьям. Ему так нужен был ты, Старк, ты видел это в каждом его поступке, в каждом взгляде, в каждом гребаном вздохе. Ему до усрачки нужно было простое человеческое тепло и уверенность в человеке, с которым он хотел провести свою жизнь. Он доверял тебе и ждал хоть толику доверия от тебя взамен. Оберегая мальчишку от демонов собственного разума, ты так и не дал ему искренности. Ты любил его своей странной любовью искалеченного человека. Такой любовью не награждают, о ней не мечтают и не ждут — такой любовью проклинают. Ты уже проклял однажды Пеппер, от которой больной мозг не мог отказаться, несмотря ни на что, пока железная мисс Поттс не сломалась. Под конец у нее не осталось даже слез — ты выжал ее до мерзкой пустоты и ледяного безразличия. Ты сделал из нее идеал — несгибаемую, нерушимую машину. Точно марионеточная кукла Питер старался угодить тебе во всем. Ты смотрел на него и видел мальчишку, которого из одной подростковой клетки ты нагло заграбастал в другую, побогаче да побольше, но все равно клетку. Ты стал его личным кукловодом, Старк, — его Мессией и его Антихристом в одном лице. Он послушно пойдет за тобой в Ад, если ты попросишь — и, если начистоту, это пугает тебя больше всего. Ты боишься, что рано или поздно он научится летать без тебя — и тогда ты уже не сможешь удержать его. Боишься еще одного предательства, еще одного падения — и ты точно знаешь, что после этого встать уже не сможешь. Питеру же всего девятнадцать — и его «всегда» точно короче твоего, не так ли? Его любовь была заведомо проигранным для тебя боем, Тони. Но ты же не сдаешься, да? Ты все еще лелеешь ебучую надежду победить. Ты живешь украденной жизнью со всеми и украденным днем с ним. Каждое утро клянешься, что сегодня точка между вами точно будет поставлена, пока не стало окончательно хреново. Как любой порядочный наркоман убеждаешь себя в прописной лжи, что ты всегда сможешь бросить, что у тебя не зависимость. Когда обезумевшая вкрай Ванда зашвыривает тебя в эту неправильную до дури вселенную, ты даже почти счастлив. По первости это воспринимается за подарок судьбы: Старк этого мира сделал всю грязную работу за тебя. Сделал давно, еще три года назад. Этот мир старше — и куда как поганее того, из которого пришел ты. Ванда является к концу первых суток этого мракобесия, лениво оглядываясь по сторонам. — Тебе остатки мозга вместе с кабельным отключили? — шипишь ты сквозь зубы. — Что за нахрен? — Благодарность за твою помощь. Я сделала то, чего ты хотел. Неужели не рад, Старк? — она чуть склоняет голову набок и прожигает насквозь остатки души своей магией. Ей почти любопытно. — У тебя явно какие-то проблемы с пониманием человеческих чувств, Бастинда. Вернулась бы лучше к общению с андроидами — с ними ты находишь куда больше взаимопонимания. Дразнить дракона — твое любимое развлечение. — Думаешь, это так легко? — шипит Ванда, вспыхивая, точно спичка. — Я убила любимого мужчину, потому что так было правильно. Я отказалась от собственных детей, потому что так было правильно. И знаешь, что получила взамен? Ни-че-го. А ты… Ты так легко играешь на чувствах других, так легко распоряжаешься чужими судьбами… Любовь для тебя пустой звук, да? Так получай свою заслуженную награду, Старк, поздоровайся с миром своих желаний! — Слушай, сериаломанка… — Нет, это ты слушай, — резко обрубила Ванда. — Думаешь, откажешься от него — и все будет хорошо, да? И больно не будет? Ну так наслаждайся! В этом мире Тони Старк уже это сделал. Тебе даже не придется проходить через то, через что прошел он. Смотри, Тони! — она развела руками. — Этот мир идеален! — Верни. Меня. Домой, — будь она Роджерсом, ты бы уже давно съездил ей по самоуверенному лицу. Но бить женщину — это все-таки моветон. Тем более Ванду. Что бы она ни делала, ты все еще чувствуешь свою вину перед ней — то, что с ней стало, это целиком твоя ответственность. Ты продавал то оружие, что разрушило ее детство и семью. Ты создал Альтрона, что убил ее брата. Ты создал Вижена, дав ей надежду, и не смог удержать Таноса на той гребаной планете, позволив этой девочке убить в себе остатки человеческого. Ванда делает шаг навстречу, проводит по твоей щеке тыльной стороной ладони. Ее руки холодные, тонкие, насквозь пропитанные виной, что тяготила и твои плечи. Она такая же, как ты, Тони — посмотри, внимательнее. — Ты хочешь лучшего для него, Старк. Ты боишься боли, которую он может причинить. Я знаю, — уже спокойнее говорит она. — Но не думай, что больно не будет. Я хочу, чтобы ты увидел эту его лучшую жизнь. Делай, что задумал, если тебе понравятся последствия, — ее рука спускается ниже, к груди, к тому самому месту, в которое надежно впаян реактор. Она сжимает потемневшие от черной магии пальцы, точно хочет выдрать его из тебя — и честное слово, ты был бы благодарен ей за это. — Катись в Ад со своими хотелками. — Боюсь, ты забрал там последнее место, — ухмыляется она напоследок, после чего алое облако заглатывает ее окончательно. — Ванда! — она уже не слышит. Никто не слышит. Этот мир отвратителен. Верховные защитники этой версии Земли напоминали ряженых клоунов из высокобюджетного блокбастера. При взгляде на них ты впервые понятия не имеешь, что тебе делать: смеяться или плакать. Кэп постпенсионного возраста, Мисс Марвел, Женщина-Халк, новая Китнисс… Герои? Как же, герои. Герои были там, в твоем мире. Они сражались, шли в бой до самого конца, до тех пор, пока рано или поздно не оставались в этом бою навсегда. Верная Пятница все еще служит лишь тебе — поэтому беспристрастно выдает все, чего ты знать не хотел. Все было точно так же, как и в твоем мире — такой же беззаветно влюбленный Питер. Такой же зашуганный мудак ты. Мудак, который в какой-то момент сорвался в Калифорнию, в миллиардный раз забив на все. Расставаться с мальчишкой по телефону было так непроходимо тупо, что ты посчитал это гениальным. Ты знаешь, что Питер выл от непонимания первые два месяца. Пятница подсовывала тебе под нос записи видеокамер, как Питера ломало из-за тебя. Как Барнс и Сэм насильно впихивали в него еду, когда он отказывался есть почти неделю. Потом Питер просто замолчал — точно сломанная кукла без хозяина. Лишнее доказательство твоей собственной толстолобой теории. Через четыре года Питер женился. Он казался таким счастливым, что тебе хотелось застрелиться из собственной перчатки, потому что оказался прав: этот Питер был счастлив без тебя — а значит, и твой будет. Вечерний киносеанс ты приправлял изрядной долей выпивки. На пятом десятке алкоголь перестает пьянить: надо думать, что если хлестать бренди вместо полуденного чая, организм рано или поздно перестанет воспринимать это как отраву. И все-таки ты умудряешься достаточно нажраться, чтобы ткнуть в единственно-важное имя в записной книжке. Стереть его окончательно этот Старк так и не смог. На пятом десятке с перманентым ПТСР в кармане каждая ночь становится однохуйственно херовой. Вы сидите друг напротив друга на полу опостылевшей мастерской, а ты все гадаешь, что тебе еще нужно будет сделать, чтобы он перестал приходить по первому твоему пьяному звонку. — Перестань пить, — он смотрит взросло-пристальным взглядом и уже даже практически не осуждает. С темных кудрей давным-давно спал обшарпанный след былой наивности — этот Питер теперь в принципе стал намного терпимее к людским демонам и порокам, и даже обзавелся парочкой десятков своих. — Пожалуйста, — тихо добавляет он, и ты почему-то послушно опускаешь стакан на пол, небрежно толкая его в сторону Питера по гладкому паркету, как хоккеисты — шайбу. — Как скажешь, малыш. — Я в целом. — Ну уж нет. — Так и думал. Твой Питер бы обиженно надул губы, всплеснул руками и всю ночь снабжал водосточные трубы высокоградусным пойлом — всем, что смог бы найти, — в праведном порыве сделать из тебя человека. Твой Питер верит, что получится. Этот Питер взрослее. В то, что из такого животного, как ты, можно сделать человека, он уже не верит — ты видишь это по смирению, поселившемуся на дне карих глаз. От отсутствия параноидальной заботы с его стороны непривычно щемит сердце. Было бы чего щемить, Старк. — Когда ты понял? — тихо спрашивает Питер. У него не дрожит голос и не дергается ни единая мышца на лице. Ему просто любопытно — как и тебе когда-то. — Что? Играть в дурачка с дурачком — вариант заведомо проигрышный: свой своего видит издалека, Тони. Ты ведь еще тогда знал, что не твое это и не будет твоим, но хочется же хоть иногда по-человечески-то, а не так, как у тебя. Его ждало огромное небо, и твоему Питеру еще только предстояло научиться летать. Ты за ним не полетишь — огромное небо не принимает престарелых мудаков с сожженными войной крыльями. Кто бы что ни говорил, в Питере человеческого больше, чем было во всей твоей пропито-прожито-прожженной жизни. Не твой этот ангел-звереныш, не твой. Смирись, Старк, да найди себе очередную течную суку, а от мальчишки отстань. — Что все вот так закончится. — Когда ты сказал свое первое «люблю», — а честнее было бы сказать, что понял ты это еще в тот момент, когда Питер первый раз посмотрел на тебя как на Бога, которым ты никогда и не был. Не с твоим списком грехов лезть в святые, окстись. Твоя улыбка горько-сладкая и чем-то напоминает крепкий американо с тремя ложками сахара. Ложек сахара должно быть именно три: меньше будет слишком горько, а больше — чересчур приторно. Питер это знает так же, как и то, что, если сейчас чуть поддаться навстречу, провести кончиком языка по твоим губам, точно почувствует этот отравляющий привкус. — Отвратительно выглядишь, кстати, — усмехается Питер. Как же ты любишь его улыбку! Пусть такую — ломанную, с нескрываемой жалостью к тебе. Ты никогда не терпел жалости со стороны других, но любую эмоцию от Питера принимаешь с благодарностью: что угодно, только не безразличие. Нет, Старк, не ври — безразличия от него ты не вынесешь. Вынесешь от Пеппер, от Стива, от Наташи и даже от господа Бога — они, в конце концов, давно утратили веру в тебя. Но только не от него. — А ты все также хорош, — пьяно выкладываешь ты. — Как твоя новая жизнь? — О, замечательно! Наташа научила меня новому приему. Ты знал, что она может свернуть шею бедрами? Это фантастика. — Из-за твоих бедер тоже можно шею свернуть. Человек — удивительное создание. Должно быть, человеческое в тебе совсем вытравилось — не то от палладия, не то от алкоголя, не то еще от какой-то дряни, которую ты цистернами вливал в себя все эти годы, — но к мысли о жизни без Питера ты привыкнуть не можешь. — Знаешь, ты единственный, кому я хотел бы ее свернуть, — тихо признается Питер и улыбка с его лица отправляется туда же, куда тебе так хотелось отправить Ванду с ее фокусами. — Но твоя шея все еще на месте. — Ты не… — Заткнись, — резко вскидывается он. — Не надо, Тони. Думаешь, мне не больно? Ты и не знал, что он так умеет, да, Тони? Ну так ему пришлось научиться — аккурат тогда, когда местный Старк его из жизни выставлял да на все четыре стороны светлой счастливой жизни отправлял. — Думаю, что тебе надо унять гормоны, детка. И перестать играть в фанаточку Железного человека, — лучше бы ты просто трахнул на его глазах очередную шлюху, Старк — это было бы милосерднее. Но нет, ты решил бить больно, бить по живому. Тебе надо, надо, надо сжечь все чертовы мосты между вами. Ты хочешь его ненависти, ты ищешь его презрения, а натыкаешься только на огромную всепрощающую и трижды проклятую любовь. Питер молчит. Поджимает тонкие губы да без конца обводит тонким пальцем ободок бокала, что еще недавно касался твоих губ. — Я все думал, что сделал не так, — тихо начал он. — Но теперь не понимаю совсем. Ты же помнишь, что я мутант, Тони? — горько усмехается Питер и легким круговым движением показывает на собственные уши. — Я слышу, как ты врешь. Твой пульс ускоряется. А вот теперь ты наконец-то видишь заслуженную злость в его глазах. Тебе от нее паршиво и хорошо одновременно. Давай же, помоги ему вырастить эту ненависть. — Я просто вспомнил, как хорошо было трахаться с тобой. — Так давай повторим? — легко предлагает Питер, вскидывая бровь. О, он тоже научился играть в эту игру. Время с Наташей не прошло для него даром. Время без тебя сделало его куда как циничнее. — Сказал же, уйми гормоны, Паркер. — Я сам решу, что мне делать с моими гормонами. Ты же, кажется, этого хотел от меня. — А чего хотел ты? — Тебя, — от его простоты тебе хочется долбиться лбом о стену или выйти с сотого этажа башни прямиком вниз. Он смотрит тебе прямо в глаза — без лжи и утайки. Смотри, Тони, смотри — вся эта взрослость на его лице, эта боль в глазах — это все твое. Это все от тебя. — Нет, Питер, — сдаешься, наконец, ты. Потому что этому Питеру уже можно признаться. Этот Питер выпил свою чашу боли от тебя сполна. — Ты хотел кумира своего детства, мужчину с обложки, который будет тебя любить и боготоворить. Так как твоя жена, Пит? Ты любишь ее? — Отлично, — ты по-прежнему знаешь, как сбить с него спесь — Питер тушуется и отводит глаза. А затем просто опрокидывает в себя залпом стакан с оставшимся на дне виски и поднимает на тебя уже совсем другой взгляд — полный нескончаемой боли и злости. — Она любит меня. И знаешь что? Ты был прав. Я действительно просто глупая фанаточка, Старк. Которая когда-то поверила, что мечты сбываются. Ты видишь, что он врет. Видишь же, Тони, но отчего-то его слова все равно режут душу. Это был первый удар от него. «Вставай, Тони». — С Гвен я абсолютно счастлив, — выплевывает Питер. Еще один удар. — Что ж, я вас поздравляю, — процеживаешь сквозь зубы ты, сверля его взглядом в ответ. — Но ты так и не сказал, что ты любишь ее. — Люблю, — почти веришь. Только «люблю» не говорят так безнадежно, будто выносят приговор. Он поднимается на ноги одним рывком. — Если это все, чего ты хотел от меня, я вернусь к ней, мы займемся умопомрачительным сексом и, может, обсудим варианты имени для нашего первенца. Еще один удар. А нет. Алкоголь все-таки еще способен вытравить остатки твоего мозга, иначе зачем ты поднялся следом, вцепившись в его запястье с такой силой, будто вместе с Паркером от тебя уходила жизнь? Зачем ведешься на эти неумелые и столь откровенные провокации? — Назовешь первенца в мою честь? — Никогда. — Если бы… — если бы что, Старк? Слова застряли в глотке? Так это бывает. Надо бы попросить Пятницу записать к логопеду. Да вот только что-то подсказывало, что лучшие лингвисты Гарварда сейчас не подобрали бы слов, чтобы сформулировать все, что ты хотел сейчас сказать ему. «Не так», — мелькает в голове. Не так все должно было быть между вами. Не такой жизни ты хотел бы для него. А Питер лишь крепко зажмуривается и кидается на амбразуру снова, тонко касаясь твоих губ. Замирает на мгновение, боясь вздохнуть, после чего сам же целует — рвано, зло, без капли нежности, которая была у твоего Питера. Без надежды и без обещания — отчаянно, как висельник перед плахой. Питер бьет больно. Его волосы. Его запах. Его губы. Это больше, чем ты можешь вынести, Тони. Питер прекращает первым, тяжело дыша от всех нахлынувших эмоций. Тебе не нужно иметь суперслух, чтобы слышать, как дико бьется его сердце, которое всегда будет служить одному тебе. — Ты сам прогнал меня, Тони, — обреченно шепчет мальчишка. — Дай мне… дай мне шанс не любить тебя, — тихо всхлипывает он, снося к чертовой матери стены собственного безразличия. — Она совсем не похожа на тебя, и когда-нибудь, наверно, я бы смог полюбить ее. Если бы не было тебя. Вот она — его Любовь, Тони. Она совсем другая, такая, какой ты еще не видел — этот мальчик проедет катком по собственным чувствам, лишь бы ты был счастлив. Судьба действительно сука, раз заставила его полюбить такого мудака, как ты. — Нравится? — звонкий холодный голос останавливает реальность вокруг тебя прежде, чем ты говоришь еще хоть что-то. Ванда бесцеремонна, появляясь за твоим плечом. — Что ж, он почти счастлив, Старк, как ты и хотел. Послать бы ее сейчас в дебри Вселенной, да только ты сомневаешься, что настолько глубокую задницу уже изобрели. Поэтому только сжимаешь челюсть крепче, когда мир перед твоими глазами начинает гореть алым пламенем. — Что с ним будет? — это единственное, что тебя волнует сейчас. — Это важно? — Не испытывай мое терпение, будь так великодушна. Ванда выходит вперед и хитро ухмыляется. — А как же твоя уверенность в собственной правоте, Старк? Ведь тебе ни капельки не больно, правда? Это же главное? — Что. С ним. Будет? Улыбка на ее губах постепенно тухнет. Она смотрит холодно и пристально, что-то обдумывая в своей больной голове. — Он продолжит любить тебя, — выносит вердикт Ванда. — До тех пор, пока ты не потеряешь себя. Это начало твоего конца, Старк. И начало конца этого мира. — Ты мне сейчас пытаешься так изящно намекнуть, что любовь спасет мир? Смахивает на мультики Диснея. — Любовь не спасет мир, Тони, — зло смеется в ответ Ванда. — Любовь этот самый мир убьет. Ты был Торговцем Смерти, а теперь сам станешь Ею. — И как это понимать? — вот тут ты уже действительно близок к тому, чтобы нарушить принцип «женщин бить нельзя». — В погоне за забвением ты создашь свое самое совершенное творение. Ты заменишь кровь металлом, отдашь чувства на растерзание расчету. Из пепла вашей общей боли возродится то, что никто не будет способен остановить. Совершенный Железный человек… Красиво звучит? Кажется, тебя тошнило. В нокаут тебя, вопреки ожиданиям, отправляет именно Ванда. «Ты пока еще не отвоевался. Шевелись же, Тони». — Иди к дьяволу, Ванда. — Я уже у него. С уходом Ванды тебя засасывает в темноту. *** Когда ты уставший от жизни алкоголик, да еще и по совместительству мечта психиатра, пишущего кандидатскую, заставлять себя просыпаться по утрам — задача на миллион. Потому что совершенно точно знаешь, что новый день не принесет тебе ничего, кроме еще одного разочарования, похмелья и пары-тройки доказательств того, что ты облажался во всем, до чего только успел дотянуться. На этот раз ты просыпаешься в своей постели с ощущением, будто тебя засунули в раскаленную печку да еще и закутали в толстый плед поверх. Спящему Питеру, который бессознательно оплел тебя всеми конечностями, кажется, было вполне комфортно, поэтому он без всякого зазрения совести пускал слюни на твое левое плечо, тихо сопя где в районе шеи. Ты смотришь на него со страхом и не можешь отвести взгляд. Он так не похож на того, другого Паркера, который только что рассыпался перед твоими глазами, что только сейчас ты видишь разницу. Этот Питер любит и верит, что любим тобой. Ну, или хотя бы не безразличен тебе, ведь собственная трусость так и не позволила тебе сказать то, что он так хочет услышать. Он любил тебя совсем не подростковым нежным чувством. Нет, в нем жило что-то гораздо более глубокое, то же, что жило в тебе. Это чувство старше, сильнее и мощнее, чем все, с чем ты сталкивался в этой жизни прежде. Оно древнее богов и всех Вселенных. Так кто из вас теперь был кукловодом, Старк? — Это немного жутко, — сонно бурчит Питер, лениво приоткрывая один глаз. — Смотреть на тебя? — ты не можешь сдержать улыбку глядя на его умиротворенное заспанное лицо, на котором не было и следа боли и отчаяния. — Пялиться на то, как я сплю. — Ну… У меня для тебя плохие новости, малыш. Я абсолютно точно собираюсь пялиться на это еще ближайшие лет пятьдесят, если какая-то инопланетная хрень не угробит меня раньше. Питер сиял так, будто бы ты только что притащил ему звезду с неба и вплавил ее свет под кожу. Ты не понимаешь, как он может так слепо любить тебя. Привыкший к научной точности во всем, что делаешь, ты не можешь привести ни одного доказательства в пользу рациональности его чувства. — Что ж… Если ты бросишь пить, тогда, думаю, протянешь подольше, — улыбнулся мальчишка. — Ну и раз уж ты все равно проснулся, — лукаво протянул он, забираясь на тебя и бегло пробегая губами по твоей груди, спускаясь ниже. Ты не даешь ему этого сделать, подтягивая обратно. Питер смотрит непонимающе и заинтересованно, а ты только вглядываешься пристально, как его взлохмаченные кудри падают на лицо. Он был так прекрасен в ту ночь, и ты даешь себе клятву, что никогда не сломаешь его так, как тот, другой Старк сломал своего Питера Паркера. Не сдашься, как сдался тот, другой ты. Этот будет счастлив. С тобой. — Я люблю тебя, Пит, — ты так боялся сказать ему эти слова прежде, но сейчас они дались особенно легко. Он — твоя последняя уязвимость, Старк, твой последний изъян на пути к Совершенству, и не дай тебе господь снести эту грань. Он — все живое, что в тебе осталось, последний шанс на «по-человечески». — Я тоже люблю тебя, — незамедлительно признается в ответ Питер. — Всегда буду. И ты действительно, черт возьми, веришь в его «всегда».